— Нет, нет! Ничего я не хочу брать.

— Но ты должна сохранить и отдать Николаю его половину, это я обещал отцу твердо… Я очень тебя прошу, возьми! Мне будет спокойно, что хоть чем-то я вам помог.

Мария смирилась с мыслью, что золото останется с нею. Только совсем не хотелось видеть эту облезлую жестяную коробку. Мария рывком достала из-под кровати чемодан, подняла коробку, которая неожиданно оказалась тяжелой, опустила ее в чемодан и ногой задвинула на место. Коробка была словно отвратительное пресмыкающееся. Марию всю передернуло, и она пошла мыть руки.

* * *

Воинская часть Виктора пока оставалась в городе. Иногда ему удавалось ненадолго забежать домой.

В городе усилились бомбежки. Особенно сильная была в ночь с тридцатого июня на первое июля. Было много разрушенных домов, разговоры велись о безопасных бомбоубежищах.

Мария, не дожидаясь сигнала тревоги, каждый вечер спускалась с Катей в подвал дома, превращенный, как и все другие подвалы города, в бомбоубежище. Виктор с Марией оба участвовали в устройстве бомбоубежища, таскали мешки с песком, чтобы заложить окна, другие жильцы прямо в подвале сколачивали топчаны. Иногда Мария дежурила у входа, чтобы сюда не попали «подозрительные», как говорили люди, — все время ходили слухи о шпионах.

Эвакуация шла давно. Большинство молодых артистов театра ушло на фронт, часть эвакуировалась вместе с консерваторией и преподавателями школы Столярского, где всю прошедшую зиму уже занималась Катя по классу скрипки, в Свердловск. Но Мария отгоняла от себя мысль об эвакуации, старалась не думать о ней: пока они с Катей дома, Виктор знает, где их найти. Но наступил день, когда Виктор пришел с билетами на пароход и разрешением на эвакуацию.

Решено было, что Мария и Катя будут пробираться в Москву в родительский дом. Там сестра — вместе будет легче.

Железные дороги были перерезаны, добираться надо кружным путем.

Из вещей взяли самое необходимое. Не потому, что Мария боялась тяжести, — ей хотелось верить, что они скоро вернутся, война продлится недолго. А о том, что город сдадут врагу, она и в мыслях не держала. Мария убрала комнату, развесила в шкафу платья, прикрыла их простыней, чтоб не пылились, даже не сняла с кровати покрывало. Только закрыла ставни и задернула шторы, чтобы беспощадное южное солнце не убило краски ковра, висевшего на стене, и не высушило пианино, привезенное сюда Виктором из отцовского дома, когда они поженились.

Они были готовы, когда за ними пришел Виктор.

Посидели — встали. С одной думой: вернуться, быть вместе.

До порта добрались пешком. Виктор нес чемодан и свернутый трубкой коврик, с которым Мария и Катя спускались в бомбоубежище; коврик взяли для того, чтобы, как в подвале, подстелить, если придется ехать на палубе; в руках у Марии была небольшая сумка.

Вышли сначала к театру, обложенному мешками и забитому досками, спустились по скверу, пройдя мимо цветочных клумб с темно-красными, бархатистыми каннами. У памятника Пушкину свернули на бульвар. По затененной каштанами аллее, где еще совсем недавно они прогуливались теплыми вечерами, даже не предполагая, что всему этому скоро придет конец, они дошли до памятника Ришелье. К фуникулеру стояла большая очередь, и они долго спускались по гигантской белой Потемкинской лестнице.

Накануне всех потрясла весть: командир эскадрильи капитан Гастелло направил охваченный огнем самолет на скопление фашистских танков, автомашин и бензиновых цистерн, взорвался сам и взорвал десяток машин и цистерн.

Порт был забит людьми до отказа. Мария и не подозревала, что в их городе так много людей. Большие ворота порта были закрыты, пропуска тщательно проверяли у входа. Хорошо, что вещей у них было мало, — каждому разрешалось взять только одно место. Те, у кого было много вещей, возвращались, создавая встречное течение. Задние ряды напирали, толпа росла; Мария крепко держала Катю за руку, стараясь в этой давке не потерять Виктора.

Они прошли контроль и выбрались на причал; провожающих не пропускали, но Виктору все же удалось пройти. При посадке проверка шла еще строже. На причале тоже было много людей. Мария видела, как из открытых чемоданов и развороченных узлов выбрасываются лишние вещи, а необходимое впихивается, уминается в тот самый единственный чемодан, который разрешается взять с собой. Гора пустых чемоданов, сундучков, сумок, корзин росла.

С Виктором они наскоро попрощались у трапа, Катя понесла коврик, а Мария — чемодан и сумку, их торопили. На палубе не было места, где можно было бы пристроиться. Они спустились в жаркий трюм и заняли место на нарах. Неожиданно где-то загрохотало. По лестницам бегом стали спускаться люди. Скоро весь пол трюма, свободный от нар, был занят.

Корабль слегка потряхивало. Вверху что-то громыхало, казалось, на палубу бросают глыбы камня или с силой опускают многопудовые гири. Катя испуганно смотрела на маму. Чтобы успокоить дочь, Мария говорила, что на пароход грузят бочки. Никто не заметил, когда вышли в море.

Мария расстелила на нарах коврик и уложила Катю.

Утром следующего дня они поднялись на палубу, одуревшие от трюмной духоты. Они увидели весь свой караван, который сопровождали военные суда. На палубе Мария услышала о том, что в караване, который шел раньше, утонул пароход «Ленин». И еще говорили, что самое трудное впереди — нужно пройти минные поля у Севастополя. В Ялте была долгая стоянка — к ним подсадили спасенных с «Ленина».

В Новороссийском порту встречающих было много. Стояли и те, которые эвакуировались неделей раньше, и те, которые прибыли из других мест. Точно никто не знал, какой пароход утонул. Одни говорили, что «Грузия», другие называли «Буденный», третьи — «Ворошилов».

Как только Мария ступила на трап, она услышала:

— Мария!

Это был голос Виктора, но она подумала, что ей почудилось. Но голос слышала и Катя. Не успели они сделать несколько шагов по причалу, как сквозь толпу к ним пробился Виктор. Это был действительно он. Когда Мария увидела его родное лицо, она заплакала. Катя бросила свой коврик и повисла на шее у отца.

Диктор сообщал: «…немцы столкнулись с исключительным упорством не только регулярных войск, но и гражданского населения».

Часть Виктора только накануне прибыла с военным транспортом в Новороссийск. И только здесь он узнал, что их караван ожидается сегодня. Его отпустили до вечера. Он был еще в своем старом пиджаке: форму им обещали выдать днями.

Репродуктор продолжал извещать: «…за истекшие сутки наши войска сдерживали наступление крупных мотомеханизированных частей противника».

С Виктором они пришли на эвакопункт.

Сдали одежду и вещи на дезинфекцию; помылись в бане и получили справку: без нее нельзя ступить ни шагу.

Как хорошо, что они встретили Виктора! Без него, казалось Марии, они бы с Катей пропали. Правда, еще когда они были на пароходе, кто-то руководил ими. И на эвакопункт они шли вместе с группой, и в столовую прошли вместе. Какой-то седой высокий человек разделил их на более мелкие группы по предполагаемым маршрутам, и все вместе пришли на вокзал. Из Новороссийска кто ехал на юг — в Грузию, в Баку, кто на Волгу, к Уралу, кто в Среднюю Азию.

Нет, все-таки очень хорошо, что Виктор был рядом!..

Новороссийск встретил Марию ураганным ветром. Хоть и жили они в приморском городе, такого ветра она еще не видела. От пыли, поднятой ветром, над городом стоял туман. Песок бил в глаза, скрипел на зубах, забирался в нос. Ветер валил с ног. Если бы Виктор не держал Катю за руку, а Мария не пряталась за Виктора, нм бы пришлось худо. Но ветер был сегодня помощником эвакуированных и горожан: в такую погоду город отдыхал от налетов.

На вокзале Мария получила билеты на Сталинград — в Москву ближе всего было через Сталинград. Те несколько счастливых часов, которые им довелось провести вместе в ожидании эшелона, Катя сидела на коленях у отца, теребила ему волосы, разглаживала пальчиками брови, трогала щеки. Мария не мешала им, сидела, тесно прижавшись к руке Виктора.