Литмир - Электронная Библиотека

– Ладно, ладно, черт с вами, – махнул он рукой. – Клал я на вас с подбоем.

Взрыв смеха заглушил его речь (так было записано в сценарии: «взрыв смеха»). И тогда на первый план уверенно выступил черноглазый красавец-пират с кинжальной бородой – Арчибальд Гельмгольц, главный распорядитель. Высокий и статный, он приобнял Мастера за плечи (тот покачнулся на своем насесте), приобнял, расплылся в улыбке и объявил:

– Э-э, никак нет, дорогие мои! Здесь мы имеем случай так называемого вранья. Маэстро изволит скромничать. Книги, граждане, никакое не дерьмо, а – настоящие! И нечего тут рассусоливать. Сказано же: рукописи не горят, деньги не пахнут. А Мастеру нашему больше не наливать, – он поднял палец вверх. – От лукавого это все, от лукавого! Так что же, давайте кино смотреть?

Публика одобрительно загудела. «Кино-дерьмо», – бормотал меж тем Мастер, сползая с табуретки. Его вконец развезло. Маргарита что-то шептала ему, поминутно оглядываясь. Букет алых роз она сжимала в руке, будто вот-вот нахлещет бедняге по морде! Неподдельная ярость светилась в ее глазах. Светка не любила пьяных, даже пьяных понарошку.

Но вот по команде распорядителя на одной из стен, свободной от мухоморов, засветился белый прямоугольник. По нему побежали цветные тени. Тапер заиграл какую-то тягомотину.

Стоит ли говорить, что фильм тоже был бутафорским? Для «Алого Подбоя» мы подрезали куски много откуда, даже из «Последнего Искушения Христа» (с оригинальным саундтреком). Мы не стеснялись. В конце концов, выдуманному нами Арчибальду Гумбольдту не впервой было крутить у себя в галерее пиратские копии, за то и прозвали его флибустьером!

На экране менялись пейзажи. Двигались фигуры. На них можно было не смотреть. Я-то знал, что будет дальше, и просто ждал.

Но вот шевеление возникло в кулисах, и все взоры обратились туда. Засветился, замигал там огонечек, и длинная белая мумия сама собой выплыла на сцену, прямо под мерцающий луч проектора. И стало ясно, что вовсе это не мумия, а юный поэт Ваня Бездомный, резидент богемного журнала «Русский Крокодил». Только не с бейджиком на шее и не с дежурным бокалом, а лохматый, босой, в беловатой разодранной толстовке и с тоненькой трепетной свечкой в руках.

Трудно даже измерить глубину молчания, воцарившегося в зале. Даже рояль испуганно притих. Было видно, как длинные руки пианиста страшно медленно опускаются и свисают едва не до полу.

А поэт поднял свечу над головой и громко сказал:

– Здорово, други!

После чего двинулся к роялю, нагнулся и воскликнул тоскливо:

– Нет, его здесь нету!

Непосредственно вслед за этим пространство сцены разделилось на несколько рабочих зон. Слева, у кулис, Арчибальд Гумберт театральным шепотом пенял охраннику:

– Ты зачем его пропустил? Разве ты не видел, что он в подштанниках?

– Я думал, это типа инсталляция, – оправдывался человек в темных очках.

Справа, и тоже у кулис, встрепанная Маргарита держала Мастера за воротник.

– Очнись, очнись, – требовала она. – Смотри, кто пришел! Ничерта уже не видит.

И только в центре происходило основное действие. Там удивительный гость со свечкой в руке продолжал озираться, словно искал кого-то.

– Прекратите, Иван Николаевич! – говорили ему. – Что же вы с нами делаете?

– Я не с вами, – отвечал Иван грустно. – Ибо час пробил. Он среди нас, граждане. Он ищет Мастера… а я ищу его.

– Кого? Да кого же, черт вас возьми!

– Профессора, – Иван обводил зал блуждающим взором. – Профессора Дубльве. Вернера… Ворнера… забыл, вот дьявольщина!

– Может, Уорхолла? – подсказал кто-то услужливый.

– Какого еще Уорхолла! – поэт даже ногами затопал. – Да пропадите вы пропадом с вашим Уорхоллом! Одно у них на уме! А между прочим, ежели хотите знать, этот самый профессор вот только что задавил поездом Мишу Берлиоза!

– Не может быть, – ахнуло сразу трое или четверо бездельников. Кто-то даже бокал выронил.

– В психиатрическую, – отчетливо произнес Арчибальд у левой кулисы.

– Поездом. В метро. На «Красных Воротах», – вздохнул Иван и понурил голову.

Я просто любовался тобой. Только сейчас заметил приколотую на груди иконку: это была черно-белая фотка Курта Кобэйна.

Ты тоже был мастером инсталляции. А может, просто сподхалимничал. Ты же знал, что мне по возрасту полагалось любить «Нирвану».

Пока я так думал, Маргарита оставила своего героя и кинулась, как тигрица, к Бездомному:

– Что ты сказал? Повтори! Какой профессор?

– У него контракт с Мастером, – пробормотал Иван. – Он сам про это говорил. И он недоволен. Он придет, вот увидите.

Маргарита – мятущаяся душа – так и заметалась по сцене.

Я перевел взгляд на Мастера и хмыкнул удивленно. Юра Ким превзошел себя. Его герой остался стоять недвижно, прислоняясь к стене с мухоморами, и в то же время было очевидно, что эта минута действия полностью и только отдана ему. Он выглядел обреченным – не убитым, но обреченным, и от этого было еще страшнее. Он молчал. Потом медленно поднял руку и стянул с головы черный берет.

Я невольно вздрогнул.

Бросившись к Мастеру, Маргарита зашептала ему на ухо что-то непонятное, неслышное зрителю, – я не люблю этот прием в театре, он отдает абсурдом, – а Мастер глядел поверх нее, словно желал первым увидеть того, кто придет. Проектор по-прежнему заливал стену бессмысленным прерывистым светом, нагнетая тревогу. Рояль помалкивал, и даже пианист куда-то пропал.

– Профессор, – объявил тут Иван свистящим шепотом. – Профессор Воланд.

Стало темно и почему-то холодно. Где-то тоскливо проскрипела дверь. Все замерли.

И фигура появилась.

Долгорукий пианист собрал длинные волосы в косичку, переоделся и перевоплотился (ну, сходства можно было и не замечать. Просто нам хотелось сэкономить на массовке, а Савелий ко всему прочему превосходно играл на ф-но). Теперь Воланд, суровый и сумрачный, стоял на сцене ровно по центру, притягивая взгляды. Бриллиант блестел у него на пальце, и было совершенно понятно: никакой он не профессор. А самый настоящий генеральный директор этого мира.

– Фильм – смыть, – приказал Воланд глухо. – Тираж изъять и уничтожить. Теперь все – вон.

У левой кулисы вдруг вскинулся Арчибальд:

– Все вон! – завопил он неожиданным фальцетом.

Тусовщики сгинули. Последним убрался сам чернобородый Гельминт. На сцене остались стоять четверо:

– молчаливый Мастер с беретом в опущенной руке;

– Маргарита, для чего-то подхватившая книгу;

– юный поэт Иван Бездомный – с горящим взором, устремленным на Воланда;

– сам W.

И вот он-то первым нарушил гнетущую тишину:

– А вот и я! – сказал он, повернувшись к публике. – Здравствуй, Мастер.

Тот, кому пожелали здоровья, кивнул. Сжимая свою шляпу с отчетливо заметной буквой «W», он держался прямо; весь его хмель куда-то делся.

– Так для чего ты написал о Всаднике в белом плаще, с алым подбоем? – спросил Воланд. – И о том, чьего имени я не хочу называть?

Мастер поднял глаза на говорившего. Невесело усмехнулся.

– Я считал это делом жизни, – сказал он просто.

W. вскинул брови:

– О, как ты прав, Мастер. И как ты глуп. Теперь дело сделано, кончена и жизнь, не так ли?

Маргарита, что недоверчиво ловила каждый звук, здесь не выдержала и воскликнула, заламывая руки:

– Нет, нет, нет, нет. Пощади его, пощади. Он не ведает, что творит. Это же ребенок, большой ребенок. Вот у него и шапочка… – и тут уж она понесла полную околесину, пока темный профессор не остановил ее жестом:

– Оставь это, женщина. Он больше не мальчик. Пусть и был им когда-то, когда ставил подпись. Ты помнишь, как это было, Мастер?

Ответом был еле слышимый стон. Мастер закрыл глаза ладонью и покачнулся. А поэт Иван Бездомный почему-то отступил на шаг, будто боялся, что Мастер схватит его за руку и уронит. Но Мастер не схватил его и сам не упал.

– Ты обманул меня, Волан-де-Морт, – прошептал он, не открывая глаз.

10
{"b":"851520","o":1}