– Черт! – вырвалось у Зои, когда им оставалось всего несколько ступеней.

На диванчике, у балкона над холлом, сидела в походном джинсовом костюме Женечка. В руках она держала куклу, рядом лежал ее рюкзачок.

– А я вас заждалась, – сообщила девочка таким голоском, словно была самой примерной в мире дочкой. – Уже два яблока сгрызла – так проголодалась. Сижу и жду. А дорогих родителей все нет и нет.

– Что ты здесь делаешь сегодня? – настороженно спросил отец.

– Я решила выписаться раньше, папочка, – как ни в чем не бывало сообщила его дочь. – Было сложно, но я смогла.

Елейный голосок и наглый тон выдавали ее – как ветерок перед надвигающимся штормом.

– Звони в клинику, – распорядилась Зоя. – Не удивлюсь, если она вырезала всю охрану и сбежала.

– Смешно, – весело кивнула Женечка. – Вырезала, но только половину – остальные разбежались.

– Встань и покажи руки, – приказал отец. – Немедленно!

– Хорошо, папочка. – Дочка встала с диванчика, подняла руки, повернулась. – Так сойдет?

– Выверни карманы, – потребовала Зоя.

– А вот ты мне не указ, – совсем другим тоном парировала Женечка. – Сучка!

– Как раз я тебе и указ, сучка, – подхватив ее тон, ответила Зоя. – Твое место в колонии для несовершеннолетних, а не в лечебнице. Тебе и твоей зомбокукле. И если ты не закроешь свой поганый рот и не будешь делать то, что мы тебе говорим с твоим отцом, то именно там и окажешься!

В кармане Павла Константиновича зазвонил телефон. Он поспешно достал трубку, отошел в глубь балкона.

– Алло? Да, это я. Из клиники? Сбежала? Что она натворила? Что?! Господи, Господи…

– Что она натворила? – чувствуя недоброе, спросила Зоя.

Хозяйка сама не заметила, как девочка с куклой оказалась перед ее носом.

– Привет, – с улыбкой прошептала Женечка и подбросила куклу. Зоя непроизвольно вскинула голову – там, под потолком, подобно заправской эквилибристке, Лилит делала свое сальто-мортале. И тотчас растерявшаяся мачеха получила сильный толчок в грудь. Зоя отступила – и получила еще один толчок, куда более сильный. А за ним и третий – роковой. Этот ее шаг пришелся в пустоту – и Зоя, всплеснув руками, полетела с лестницы, упала с тяжелым воплем, а потом покатилась кубарем. Через десять секунд она лежала внизу, на полу холла, изломанная и непохожая на себя.

– Зоя! – подлетев к краю лестницы, что есть силы завопил Оскомин. – Зоя…

– Как старая поломанная кукла, да, Лилит? – вздохнула за его спиной Женечка. Она только что поймала свою куклу и стояла с ней в обнимку. – Бедная, бедная Зоя. – Она помахала ручкой: – Прощай, Зоя!

Поняв, что стоит у края лестницы и сам находится под ударом, Павел Константинович отскочил в сторону.

– Не приближайся ко мне, – процедил он.

– Хорошо, – согласилась его дочь. – Будем общаться на дистанции, папочка. А так жаль, ведь общаться нам осталось совсем недолго. Или обнимешь свою дочурку? – Она протянула к нему руку. – Ну же, папочка? Тогда, может быть, я и прощу тебя? Обнимемся все вместе: ты, я – Лилит. Станем одной семьей? У нас еще есть шанс все исправить, хотя Лилит тебе больше не верит. Но я упрошу ее, правда.

Оскомин сорвался с места и побежал по коридору. В своем кабинете он дрожащими руками с третьей попытки набрал код сейфа, отвел тяжелую дверь и стал хлопать по стальной полке. Кроме пачек денег и двух коробок с драгоценностями он ничего не обнаружил.

– Ты это ищешь, папочка? – спросили у него из-за спины.

Он стремительно обернулся. На пороге его кабинета стояла Женечка. В правой руке она сжимала пистолет. Пауза вышла долгой и мучительной.

– Это что, мой?

– Ага.

Мысли Павла Оскомина путались. Внизу под лестницей лежала его изломанная и, скорее всего, мертвая жена, при падении сломавшая шею. А спятившая дочь целилась в него из пистолета.

– Будь с ним осторожна, прошу тебя, – предостерег он.

– Буду, папочка.

Ему нужны были ответы.

– Как ты узнала код сейфа?

– Лилит подсказала – она такая умница. Ну ты и сам знаешь.

– Теперь точно знаю.

– Хорошо… Нет, – подумав, она отрицательно покачала головой, – мы не прощаем тебя. Даже я. Увы.

– За что… не прощаете?

– Ты предал нас.

– Кого – нас?

– Ты предал память о нашей маме. Это во-первых.

– Я не предавал ее – она умерла. Ты же знаешь: я любил твою мать.

Но Женечка его не слышала – не хотела слышать.

– Ты выбрал свою подлую и жадную сучку, а не родных дочек. Это во-вторых.

– У меня только одна дочь – это ты. Лилит мне не дочь.

– Если она моя любимая сестренка, то и твоя дочь тоже.

Павлу Константиновичу было страшно стоять под прицелом пистолета в руках неуравновешенного ребенка, но злость и негодование уже закипали в нем.

– Хватит! Женя, перестань говорить про сестренок!

– И ты не захотел обняться с нами – это три. А ведь это был твой последний шанс.

Но он тоже больше не хотел слышать ее:

– Нет никаких сестренок и не было! Ты все выдумала! И твоя мама умерла, и часть меня умерла вместе с ней, но жизнь продолжалась. А сейчас я приказываю тебе положить оружие на стол и отойти от него на два шага. Я твой отец, и ты должна слушать меня!

– На два шага? А почему не на три?

– Можешь отойти на три.

– А на четыре можно?

Дочь издевалась над ним. Ее жестокая язвительная улыбка только подтверждала его догадки. Как и все последние дни, она была ведомой. Ею руководили, завладев полностью, управляли ее мыслями, речью и поступками. Говорить с ней сейчас было так же бессмысленно, как со стенкой.

– Прошу тебя, отдай пистолет, – он шагнул вперед.

– Стой, – сказала она.

Но он сделал еще шаг к дочери.

– Стой где стоишь! – Ее лицо мучительно исказилось. – Я не хочу этого делать, папа!

– Так не делай!

Но он не послушал ее, потому что до конца не верил в самое плохое. Тотчас грянул выстрел – и обжигающий металл опалил живот Павла Константиновича Оскомина. Закричав, он схватился за рану, покачнулся и бухнулся на колени, а затем повалился на бок. Кровь сочилась через пальцы, расползалась темной лужей по паркету. Силы быстро покидали его.

– Женечка… – прошептал он.

Дочь стояла над ним и безразлично смотрела сверху вниз.

– Милая…

– Я больше не Женечка, – ответила как ни в чем не бывало рыжая девочка в джинсовом костюме. – Женечки больше нет. С этого самого момента.

В глазах Оскомина все плыло. Он задыхался от боли, теряя способность дышать, и подступающего отчаяния.

– Нет?

– Нет. Я очень надеюсь на это.

– Моей дочери больше нет? А ты?..

– Вы знаете, как меня зовут, уважаемый Павел Константинович.

– Знаю…

– Так назовите мое имя.

Он упрямо молчал.

– Ну же?

– Лилит, – хрипло выговорил Оскомин.

– Именно – Лилит.

В глазах его стремительно темнело, но он успел задать последние три вопроса:

– Кто ты?.. Откуда?.. Что тебе надо?

Ответ девочки лишь краем черного крыла коснулся его слуха: «Я получила то, что хотела: я вернулась домой…» Были и другие слова, но они вместе с душой Павла Константиновича Оскомина навсегда ушли в небытие.

Девочка выгребла содержимое сейфа, упаковала в ранец и забросила его за спину, а потом аккуратно закрыла дверцу. Дойдя до дверей, оглянулась на мертвое тело, перешагнула порог и закрыла за собой дверь кабинета. Она прошла коридорами и вновь оказалась на широком балконе, что нависал над гигантским холлом. И уже там посмотрелась в зеркало, что было вмонтировано в стену напротив диванчика.

– Кто я?.. Откуда?.. Что мне надо? – спросила она у своего отражения. И тотчас разочарованно вздохнула: – Ну почему я такая маленькая? Пигалица? Двенадцатилетняя сопля? Почему этот старый дурак не отправил меня к знаменитой оперной диве, которая разбивает сердца тысячам поклонников? Вот где бы я разгулялась! – Она вертелась перед зеркалом и совсем по-девчачьи строила рожи: морщила нос, щурила глаза, выкатывала губы в трубочку. – А так? Как мне жить дальше в мире взрослых? Вот же старый козел. Одно хорошо – симпатичная. Повзрослею – разберусь.