– Петручио!

– Я, тарищ капитан.

– Ужин когда у нас?

– Всё уже готово, только компот доварится.

– Где ты видел, Петручио, в армии на ужин компот? Компот бывает только в обед. Давай, строй всех, с котелками!..

Мы большими порциями пили заметно разбавленную водку, закусывали моим привезённым из дома салом, сыром и тушёнкой. После первых кружек выходили стрелять по бутылкам, и я стрелял хорошо.

Смеркалось. Мы распивали вторую, и капитан Корнеев постепенно становился Игорем, а я Сан Санычем, хотя Санычем никогда не был.

Оказалось, что Корнеев стал командиром ВОПа необычным образом. К нашему полку он не имел никакого отношения, а служил в Питере в каком-то управлении. Его направили в Моздок как замполита-психолога с гуманитаркой, со сроком командировки один месяц. Но где Моздок, там и Чечня, а где месяц, там и три. Занесла его нелегкая в наш полк, а в полку замполитов и психологов и своих хватает, а командиров взводов – наоборот, не хватает. Вот и попросили временно, а это дело известное.

Тяготился Игорь страшно всем этим командованием, на своём спокойном месте капитан давно отвык от личного состава. Успокаивал он себя только тем, что за каждый день в Чечне нам начислялось 950 рублей. Каждое утро Корнеев высчитывал, сколько он заработал сегодня, и только это придавало капитану силы. Меня его подсчёты забавляли. Нужно сказать, что тогда на слуху у всех были разговоры о появившихся всего несколько месяцев назад огромных для военного человека «боевых» деньгах, многие не скрывали, что едут в Чечню на заработки. И отношение Игоря к своей боевой деятельности не казалось противоестественным.

Узнал я ещё, что Игорь, как и я, военное училище не заканчивал, но не потому, что учился в университете, а потому, что служил десять лет прапорщиком по комсомольской линии, по этой же линии, ставшей воспитательной, и перешёл в штаб, а оттуда его направили на трёхмесячные курсы – получил лейтенанта, потом, через два года, старлея и совсем недавно, перед командировкой, – капитана.

5

Мы пили водку из третьей бутылки и переходили уже из той стадии опьянения, в которой говорят о женщинах, в следующую. Лицо Корнеева всё больше становилось дубовато-воинственным.

– Сан Саныч, а ведь противник не дремлет!

– Не дремлет?

– Не дремлет!.. Надо потрепать его… Давай по последней… разливай, чё там, и в бой!

– Давай. За нас…

Через минуту Корнеев снимал трубку и накручивал аппарат полевой связи.

– Товарищ майор? Сергей Евгенич, разрешите открыть огонь?.. Есть уничтожить!.. Есть поддержать огонь!..

К майору Головченко вчера тоже приехала «замена» в виде замполита батальона Лихолата. И там, на РОПе, наше руководство, очевидно, находилось в той же фазе воинственности, что и мы.

– Никакучий тоже Головченко. Сам кричит, чтобы я его поддержал огнём. По нему противник собирается нанести удар… Кошевой!!!

– Я, тащ…

– Елагина ко мне! Всех сержантов давай сюда!

– Понял.

– Не «понял», а «есть», тащ сержант!..

Я шёл во тьме через дорогу за Кошевым на позицию ЗУ-23. Расчёт уже приноравливался. Два длинных спаренных ствола поворачивались влево-вправо, опускались в направлении реки и устремлялись в звёздное небо. Нас у зенитки собралось человек семь-восемь – целая боевая группа. Коренастый сержант-зенитчик Елагин с Корнеевым уточняли цели. Капитан ждал выстрелов РОПа. Наконец из-за горного массива потянулись трассирующие ленты.

Тишина взорвалась. «Огонь!» Зэушка задрожала, огненные пунктиры понеслись в заснувшие горы на другом берегу реки. «Огонь!»…

Зрелище было потрясающим. С РОПа взметнулись две осветительные ракеты – зелёная и красная. Корнеев выхватил из рук бойца автомат и забил длинными очередями в след светящихся трасс. Потом в руках капитана оказался пулемёт ПК. Сотрясаясь от толчков тяжёлого пулемёта, во вспышках, в свете ракет, он на миг выходил из тьмы и снова превращался в беснующийся силуэт. Все уже стреляли из автоматов, и я тоже в упоении разряжал магазин в чёрные вершины.

6

Служба с Корнеевым нравилась мне. Капитан предоставил мне полную свободу действий. Под моим руководством началась отрывка хода сообщения от землянки к позиции ПК и противоосколочной щели (я где-то по пути на ВОП услышал о миномётных обстрелах, которые, как потом оказалось, если и случались, то из-за «высокого мастерства» наших же полковых миномётчиков).

Работа шла медленно, каменистый грунт постоянно требовал кирок и ломов, их не хватало (кирки ломались, а ломы бойцы по своей расхлябанности зарывали в бруствер); но я не унывал и заразил даже, на сколько это было возможно, своей энергией солдат. Самые отъявленные разгильдяи у меня из-под палки тоже копали. Я боролся с автономией приданных зенитчиков и пэтэбэшников. Требовал от них работы на общих позициях. В целях маскировки я запретил ношение незащитных золотистых кокард (один боец даже умудрился нацепить значок отличника и классность, а Кошевой так начистил бляху ремня, что чеченский снайпер мог бы, наверное, ослепнуть). За этим всем я строго следил, выдирал кокарды из кепок, забирал незащитные сержантские уголки.

Корнеев ни во что не вмешивался, а являл на ВОПе устрашающую силу (он легко, за любую провинность, избивал солдат). Капитан целый день спал, слушал музыку (полуразбитый «трофейный» магнитофон), метал в дерево нож или читал мою «Мастер и Маргариту» – эдакий барин в деревне. Меня такое положение дел вполне устраивало.

Я видел, что Корнеев вовсю собирается домой. Головченко и Лихолату он всячески расхваливал мою работу, доказывая, что я отлично справлюсь и без него; каждый день он выходил на полк и спрашивал, нет ли приказа по нему. В душе я, совершенно эгоистически, не желал отъезда Игоря. Мы сошлись уже с ним, он был начитан, здраво рассуждал, в общем – был интересным собеседником; да и боялся я, конечно, остаться один. Тяжело одному офицеру со взводом в таком удалении от базового центра, даже опытному, а опыта у меня не было никакого: на срочной службе, восемь лет назад, в мои обязанности входила забивка баллонов сжатым воздухом, что никак не могло пригодиться в чеченских горах.

По ночам меня будил дежуривший сержант – Тёма или Кошевой, и мы вместе шли проверять посты. Я относился к этой обязанности ответственно, не ленился подниматься на самые дальние посты, не обращая, случалось, внимания на ливень. Часовые почти всегда спали, сержант пинал их ногами; утром я читал перед строем лекцию, красочно приводил собственного изготовления примеры вырезанных ВОПов, рассказывал о проспавшей роте десантников, погибшей не так давно в Аргунском ущелье (проспали ли они, я не знал, а от кого-то слышал, но так мне нужно было для внушения); я спрашивал у них: кто хочет стать Героем России посмертно?.. Желающих не было, но в следующую ночь посты вместо окликов всё равно издавали похрапывания.

7

Позиции наши были крайне неудачными, располагались на двух вершинах, зэушка вообще стояла на отшибе, за дорогой, – совершенная бессмыслица была в этой навязанной командованием полка диспозиции. Посты располагались так, что мимо них к землянке, центру ВОПа, легко можно было пройти с любой стороны, и по-другому посты, самое главное, выставить было невозможно. Мин в полку не было, гранаты на растяжку нам ставить не разрешали.

В один из дней мы с Корнеевым пошли всё-таки растяжки между вершинами и по скату, под которым находилась землянка. Неспокойно как-то начало становиться, вроде бы на самом деле обстреляли ночью первый ВОП (наш считался вторым).

– Ну их на хуй с их приказами!.. Сами пусть здесь посидят с пятнадцатью бойцами… – Корнеев вытащил из-под кровати ящик, взял оттуда несколько гранат, достал моточек тонюсенькой птуровской проволоки, и мы пошли на минирование.