— Бес его знает. Срока годности не печатают. Вообще, с датами беда и полное табу. Да ты сам посмотри на этот мир. Зачем ему даты? Всё катится к чертям.

— Нашёл какую-то перекись. По-моему, перекись. Да? Посмотри ещё сам.

— Похоже на то.

— Какого чёрта все этикетки на лекарствах такие затёртые? Ты же сам говорил, что не пользуешься лекарствами уже много… Ну, не знаю сколько именно, но, видимо, давно.

— Да я просто эту вот аптечку сотни раз перекладывал с места на место, иногда ревизию делал — думал, что-то выкинуть, освободить коробку, чтобы что-то другое, более нужно в неё положить, но так на этом этапе и забрасывал. А потом так и забросил. Окончательно. Плюс время, условия хранения не всегда для бумажных этикеток были хороши, да и качество бумаги наверняка не так уж чтобы…

— В целом, ясно, — искатель ещё несколько раз повернул в руке пузырёк, — ты, как истинный фанат своего дела и барахольщик, так и не смог выкинуть то, что тебе не нужно. Логика. Сядь поближе.

— Ты уверен, что это именно от боли?

— По крайней мере, других вариантов тут нет. Безопасных, более или менее. Не кислота же это, надеюсь. Если боишься, давай я сначала на себе попробую. Вот рана на лице, — боец капнул несколько капель на лицо. — Рана, конечно, уже зарубцевалась, но всё же это рана. Как видишь, всё нормально. Давай руку.

Обильно смочив кисть руки механика перекисью, искатель взял из коробки кусок ваты и растёр по коже. Затем извлёк из потрёпанной коробки липковатую от нагара упаковку бинта, вскрыл её, отмотал и оторвал изрядную ленту, а потом забинтовал руку механика:

— Надо быть в строю, даже если ты не собираешься оказывать физическое противодействие этим чертям. Надеюсь, поможет зажить ушибам побыстрее.

Искатель встал со стула и немного размялся, избавляясь от ощущения усталости в мышцах от долгого пребывания в одном положении.

— Встань-ка.

Механик поднялся со стула, несколько стеснительно поправляя бинт на руке.

— Кепку подержи. Да не! Надень.

Искатель отошёл назад на несколько шагов и с силой метнул молоток в сторону механика.

Глава 9. Кроваво-пурпурное: лицом к лицу с рассветом. Часть 1-5

Стук козырька кепки об деревянный пол прозвучал коротко и громко, нарушив установившуюся тихую, относительно спокойную обстановку в доме механика.

— Ишь ты, а неплохо работает, — искатель ловко ухватил за рукоятку вернувшийся после броска, словно бумеранг, молоток и поднял с пола кепку, надев её себе на голову.

— Ты чуть башку мне не проломил, — медленно и тихо — почти равнодушно вымолвил механик.

— Теоритически, такое могло случиться. Согласен. Но есть два момента, — искатель снова присел на табуретку, придвинувшись к столу и сконцентрировал свой взгляд на многочисленных инструментах. — Лучше я без лишних пыток проломлю тебе голову, нежели это сделают штабные и, во-вторых, я прицеливался. Я очень верил и надеялся, что мой летающий молот окажется рабочим. К счастью, так оно и произошло. И к моему, и к твоему. Инстинкты подводят куда реже расчётов, как я пока успел убедиться. Садись.

Механик подошёл к столу и присел напротив:

— Ты такой злой и непредсказуемый, наверное, оттого, что голодный. Хлебаешь свой кофе. Может что-нибудь сточишь? Припасы есть.

— Ну что ж, неси свои припасы. Много я не съем. Мне больше интересно, что у тебя имеется среди съедобного.

— На деликатесы не рассчитывай, — отозвался уже из кухни механик.

— Да я в принципе мало рассчитываю на провизию. Чёрный кофе с сахаром вполне справляется с тем, чтобы держать меня в чёрном теле. Только так я могу быть в тонусе. Это они, — боец махнул головой в неопределённом направлении, — пусть жрут деликатесы и сыто подрёмывают, будучи уверенными в своей победе и всемогуществе. Чем больше их, таких, будет, тем лучше. Их надо уничтожить. Убить, как можно больше.

— А какой конечный смысл ты за всем этим видишь, — отозвался из кухни механик.

— Конечный смысл? Конечный смысл — вернуть нормальную жизнь. Вот таков он.

— Амбициозно. Амбициозно настолько, что даже… нереально, — механик принёс охапку каких-то предметов, по всей видимости, съестных и положил прямо сверху инструментов.

— Этот конечный смысл должен, по идее, быть заложен в каждом человеке. Если всё происходит по природе вещей. Каждый человек должен и жить нормально, и отчётливо понимать, что он имеет право на нормальную жизнь. Похоже, этот момент с какого-то времени безвозвратно упущен. Говоря сейчас «безвозвратно», я имею в виду не то, что вернуть положенное невозможно, а то, что вернуть его сейчас без глобальных потерь просто не выйдет. Ты мог бы иметь собственную автомастерскую, в которую ходили бы люди и оставались бы довольны твоей работой, а каков сейчас твой максимум? То, что предложили тебе штабные: довольствоваться тем, что тебе разрешат, возможно возиться со своей рухлядью — она же ласточка — да при этом ещё и стукачить в штаб. Как перспектива?

— Да понятно, — тихо, с недовольством сказал механик. — Но не один же я прос*ал своё будущее. Это… будто само произошло.

— Именно, — искатель пристально заглянул к нему в глаза. — Само. Потому что было пущено на самотёк. У тебя есть киянка? — снова переключился на более приземлённую тему искатель.

— Твоя потеря памяти точно выборочная. Ну вот как можно ни хрена не знать про себя, а про инструменты и компы помнить, при чём немало. Не знаю, надо искать. Да, впрочем, зачем тебе киянка? Возьми эту лепёшку — ей запросто зашибёшь, — механик пододвинул искателю упаковку, в котором лежало изделие, похожее на хлебное.

Оно было жёлто-серого цвета, а стикер на упаковке свалялся по уголкам, но надпись можно было разобрать: «Хлебное изделие из муки второго сорта «лепёшка».

— Как бы ни была плоха эта жратва, раскидываться и ей не советую, — не улыбнувшись отреагировал на шутку боец и попробовал продавить хлеб. — Хотя в чём-то ты прав — по прочности, из неё бы неплохая рукоятка могла выйти.

Искатель аккуратно надорвал упаковку и отломил небольшой кусочек лепёшки. Оторвать не получилось — слишком жёстким было тесто. Чтобы разжевать его, приходилось сильно сдавливать челюсти. Только когда тесто достаточно размокало во рту, его можно было более или менее нормально разжевать.

— Да, жестковато, но съедобно. Не выкидывай. А ещё — такого много не съешь — не та пища, чтобы объедаться. Оно в военном положении и ни к чему. Киянку несёшь?

— А, да, — спохватился механик и направился в сторону веранды.

— Не уверен, возвращается ли постепенно ко мне память, или её в своё время не до конца отшибло, но я помню. Что раньше была такая забавная игрушкам-называлась ещё смешно — ё-ё, вроде, что-то типа этого. Не помню точного его внешнего вида, но помню принцип: это каучуковый или резиновый шарик, к которому прикреплена эластичная верёвочка. И этот шарик бросаешь, фиксируя в руке верёвку, и шарик возвращается к тебе обратно. Вот я молоток по такому же принципу решил и сделать. Забавно. Правда в моём случае желательно, чтобы молоток возвращался мне в руку с небольшим кровоподтёком, свидетельствующим о ранении неприятеля. Чёрт, мне этих мразей даже неприятелем называть нет хочется.

— Я помню, когда мы с ним немного разговорились о жизни… Сейчас это чем-то странным представляется, даже диким, — заговорил вдруг совершенно на своей волне механик, вернувшись с террасы.

— С кем? — не поднимая головы отозвался искатель.

— С журналистом тем. С газетным режиссёром. В общем, разговорились мы с ним, это было незадолго до всей этой вакханалии. Только сейчас, наверное, я понимаю, что всё шло к этому. Мы обсуждали и резкий рост числа заболевших, и странные поползновения власть предержащих. Мне тогда в голову пришёл вопрос, элементарный, на самом деле, правда я до сих пор не понимаю, почему я задал его именно старику. Будто он смог бы исчерпывающе на него ответить. Я спросил: «Интересно, а каковы наши шансы выжить?». Я не мог держать этот вопрос в себе. Прямо волнение чувствовалось, довлело что-то внутри. И когда я спросил это, легче мне не стало — даже напротив, волнение ещё больше усилилось от того, что ничего хорошего в предполагаемом ответе старика мне не предчувствовалось. Он тогда и сказал: «Смертей будет много. Но главное, чтобы было как можно меньше бесполе́зных смертей. И когда моё сердце перестанет биться, ни в коем случае не сметь говорить, что я умер — это моя просьба. Я уйду из этой жизни небесполезно». Что именно он имел в виду, я и до сих пор не знаю, а как-то в душу запало. Ты что-то знаешь о нём?