- Марья Сергеевна,-произнес он, запинаясь,-я... у меня... я вам должен что-то сказать...
- Говорите,- быстро возразила Маша. Лучков нерешительно посмотрел кругом.
- Я теперь не могу...
- Отчего же?
- Я бы желал поговорить с вами... наедине...
- Мы и теперь одни.
- Да... но... здесь в доме.
Маша смутилась... "Если я откажу ему,-подумала она,-все кончено..." Любопытство погубило Еву...
- Я согласна,-сказала она наконец.
- Когда же? Где?
Маша дышала быстро и неровно.
- Завтра... вечером. Вы знаете рощицу над Долгим Лугом?..
- За мельницей? Маша кивнула головой.
- В котором часу?
- Ждите...
Больше она не могла ничего выговорить; голос ее перервался... она побледнела и проворно вышла из комнаты.
Через четверть часа г-н Перекатов, с свойственной ему любезностью, провожал Лучкова до передней, с чувством жал ему руку и просил "не забывать"; потом, отпустив гостя, .с важностью заметил человеку, что не худо бы ему остричься,- и, не дождавшись ответа, с озабоченным видом вернулся к себе в комнату, с тем же озабоченным видом присел на диван и тотчас же невинно заснул.
- Ты что-то бледна сегодня,-говорила Ненила Макарьевна своей дочери вечером того же дня.-Здорова ли ты?
- Я здорова, маменька.
Ненила Макарьевна поправила у ней на шее косынку.
- Ты очень бледна; посмотри на меня,-продолжала она с той материнской заботливостью, в которой все-таки слышигся родительская власть,-ну, вот и глаза твои невеселы. Ты нездорова, Маша.
- У меня голова немного болит,-сказала Маша, чтоб как-нибудь отделаться.
- Ну вот, я знала,- Ненила Макарьевна положила ладонь ко лбу Маши,однако жару в тебе нет.
Маша нагнулась и подняла с полу какую-то нитку. Руки Ненилы Макарьевны тихо легли вокруг тонкого
стана Маши.
- Ты что-то как будто бы мне сказать хочешь,- ласково проговорила она, не распуская рук. Маша внутренне вздрогнула.
- Я? нет, маменька.
Мгновенное смущение Маши не ускользнуло от родительского внимания.
- Право, хочешь... Подумай-ка. Но Маша успела оправиться и вместо ответа со смехом поцеловала руку матери.
- И будто нечего тебе сказать мне?
- Ну право же, нечего.
- Я тебе верю,-возразила Ненила Макарьевна после непродолжительного молчания.-Я знаю, у тебя нет ничего от меня скрытного... Не правда ли?
- Конечно, маменька.
Маша, однако ж, не могла не покраснеть немного.
- И хорошо делаешь. Грешно было бы тебе скрываться от меня... Ты ведь знаешь, как я тебя люблю, Маша.
- О да, маменька!
И Маша прижалась к ней.
- Ну, полно, довольно. (Ненила Макарьевна прошлась по комнате.) Ну, скажи же мне,- продолжала она голосом человека, который чувствует, что вопрос его не имеет никакого особенного значения,-о чем ты сегодня разговаривала с Авдеем Иванычем?
- С Авдеем Иванычем? - спокойно повторила Маша.- Да так, обо всем...
- Что, он тебе нравится?
- Как же, нравится.
- А помнишь, как ты желала с ним познакомиться, как волновалась?
Маша отвернулась и засмеялась.
- Какой он странный!-добродушно заметила Ненила Макарьевна.
Маша хотела было заступиться за Лучкова, да прикусила язычок.
- Да, конечно,- проговорила она довольно небрежно,- он чудак, но все же он хороший человек!
- О да!.. Что Федор Федорыч не приехал?
- Видно, нездоров. Ах, да! кстати: Федор Федорыч хотел мне подарить собачку... Ты мне позволишь?
- Что? принять его подарок?
- Да.
- Разумеется.
- Ну, благодарствуй,-сказала Маша,-вот благодар-ствуй!
Ненила Макарьевна дошла до двери и вдруг вернулась назад.
- А помнишь ты свое обещание, Маша?
- Какое?
- Ты мне хотела сказать, когда влюбишься.
- Помню.
- Ну, что ж?.. Еще не время? (Маша звонко рассмеялась.) Посмотри-ка мне в глаза.
Маша ясно и смело взглянула на свою мать.
"Не может быть! - подумала Ненила Макарьевна и успокоилась.- Где ей меня обмануть!.. И с чего я взяла?.. Она еще совершенный ребенок..."
Она ушла...
"А ведь это грех",- подумала Маша. VI
Кистер лег уже спать, когда Лучков вошел к нему в ком-на1у. Лицо бретера никогда не выражало одного чувства;
так и теперь: притворное равнодушие, грубая радость, сознание своего превосходства... множество различных чувств разыгрывалось в его чертах.
- Ну, что? ну, что?-торопливо спросил его Кистер.
- НУ, что! Был. Тебе кланяются.
- Что? онк все здоровы?
- Что им делается!
- Спрашивали, отчего я не приехал?
- Спрашивали, кажется.
Лучков поглядел в потолок и запел фальшиво. Кистер опустил глаза и задумался.
- А ведь вот,- хриплым и резким голосом промолвил Лучков,- вот ты умный человек, ты ученый человек, а ведь тоже иногда, с позволения сказать, дичь порешь.
- А что?
- А вот что. Например, насчет женщин. Ведь уж как ты их превозносишь! Стихи о них читаешь! Все они у тебя ангелы... Хороши ангелы!
- Я женщин люблю и уважаю, но...
- Ну, конечно, конечно,- перебил его Авдей.- Я ведь с тобой не спорю. Где мне! Я, разумеется, человек простой.
- Я хотел сказать, что... Однако почему ты именно, сегодня... именно теперь... заговорил о женщинах?
-Так!-Авдей значительно улыбнулся.-Так! Кистер пронзительно поглядел на своего приятеля. Он подумал (чистая душа!), что Маша дурно с ним обошлась; пожалуй, помучила его, как одни женщины умеют мучить.
- Ты огорчен, мой бедный Авдей; признайся... Лучков расхохотался,
- Ну, огорчаться мне, кажется, нечем,- промолвил он с расстановкой, самодовольно разглаживая усы.- Нет, вот видишь ли что, Федя,- продолжал он тоном наставника,- я хотел тебе только заметить, что ты насчет женщин ошибаешься, друг мой. Поверь мне, Федя, они все на одну стать. Стоит похлопотать немного, повертеться около них-и дело в шляпе. Вот хоть бы Маша Перекатова...
- Ну! Лучков постучал ногой об пол и покачал головой.
- Кажется, что во мне такого особенного и привлекательного, а? Кажется, ничего. Ведь ничего? А вот завтра мне назначено свиданье.
Кистер приподнялся, оперся на локоть и с изумлением посмотрел на Лучкова.
- Вечером, в роще...- спокойно продолжал Авдей Иванович.- Но ты не думай чего-нибудь такого. Я только так. Знаешь - скучно. Девочка хорошенькая... ну, думаю, что за беда? Жениться-то я не женюсь... а так, тряхну стариной. Бабиться не люблю - а девчонку потешить можно. Вместе послушаем соловьев. Это - по-настоящему, твое дело; да, вишь, у этого бабья глаз нету. Что я, кажись, перед тобой?
Лучков говорил долго. Но Кистер его не слушал. У него голова пошла кругом. Он бледнел и проводил рукою по лицу. Лучков покачивался в креслах, жмурился, потягивался - и, приписывая ревности волнение Кистера, чуть не задыхался от удовольствия. Но Кистера мучила не ревность: он был оскорблен не самим признанием, но грубой небрежностью Ав-дея, его равнодушным и презрительным отзывом о Маше. Он продолжал пристально глядеть на бретера и, казалось, в первый раз хорошенько рассмотрел его черты. Так вот из чего хлопотал он! Вот для чего жертвовал собственной наклонностью! Вот оно, благодатное действие любви!
- Авдей... разве ты ее не любишь? - пробормотал он наконец.
- О невинность! о Аркадия! - с злобным хохотом возразил Авдей.
Добрый Кистер и тут не поддался: "Может быть,- думал он,- Авдей злится и "ломается" по привычке... он не нашел еще новых слов для выражения новых ощущений. Да и в нем самом - в Кистере - не скрывается ли другое чувство под негодованием? Не оттого ли так неприятно поразило его признание Лучкова, что дело касалось Маши? Почему знать, может быть. Лучков действительно в нее влюблен... Но нет! нет! тысячу раз нет! Этот человек влюблен?.. Гадок этот человек с своим желчным и желтым лицом, с своими судорожными и кошачьими движениями, с приподнятым от радости горлом... гадок! Нет, не такими словами высказал бы Кистер преданному другу тайну любви своей... В избытке счастия, с немым восторгом, с светлыми, обильными слезами на глазах прижался бы он к его груди..."
