Местные развалины на пятнадцать и более верст кругом видны с высокого холма, о прежнем профиле которого судить нельзя, потому что обрушившиеся стены образовали тоже холмики, поросшие мхом и травой; они, так сказать, облипают основание, естественный холм. Далеко внизу, между прогалинами в остатках стен, виднеются поля и нивы; остатки эти, сохранившиеся по углам, дают понятие о величественном виде и размерах замка, который, как говорят, вмещал в себе, кроме жилых помещений, не одну церковь, монастырь й госпиталь. На том месте, где, вероятно, был когда-то главный двор замка, в углублении, находящемся на самой вершине холма, пели эстонские хоры; при существовании рыцарского ордена этого не могло, конечно, быть, и эстонцы, когда-то подавленные рыцарями, пели теперь на развалинах замка своих победителей хоровую песню. Исторический процесс разрешен, но процесс между лицом, которому принадлежит развалина, и городом, претендующим на нее, находится, как сообщали, и по сегодня в правительствующем сенате.
Вообще правительствующий сенат не так далек отсюда, как кажется, потому что жалобы на состоящий из двенадцати ландратов обер-ландгерихт, высшее судебное учреждение губернии, приносятся прямо ему. Число двенадцать, по-видимому, играет особенную роль в строе своеобразной местной администрации. Дворянский губернский комитет, в котором председательствует предводитель дворянства, состоит из двенадцати депутатов от дворянства, по три с каждого из четырех уездов; ландтаги избирают двенадцать ландратов, составляющих по делам дворянским ландратскую коллегию, входящих в число членов дворянского комитета и составляющих высшее судебное учреждение губернии — обер-ландгерихт, жаловаться на который можно только в сенат, с просьбой уничтожить его решение. Начальников уездной полиции, гакенрихтеров (по три на уезд), тоже двенадцать.
Высшее судебное учреждение в Курляндской губернии — обер-гофгерихт, который состоит из председателя и четырех старших советников: ландгофмейстера, канцлера, обер-бурграфа и ландмаршала, и двух младших членов; судебно-полицейскую власть в уезде составляют обер-гауптманы и гауптманы. Должностные лица эти получают жалованье от правительства, по Высочайше утвержденному штату, и кроме того пользуются особенными выгодами и доходами, законом им предоставленными. Эти доходы и выгоды состоять: 1) из отпуска от казны 40 куб. сажен дров каждому обергауптману и гауптману; 2) из поставок от некоторых казенных имений сена в пользу поименованных должностных лиц, по особым герцогским указам, а равно указа правительствующего сената 11-го января 1818 года, и 3) из бесплатного отпуска строевого и дровяного леса из казенных дач, согласно постановлению «лесной комиссии» 1803 года. Преоригинальную повинность представляет доход, поступающий в пользу некоторых гауптманов от торгующего класса.
Развалины замка Везенберг
Так, например, бауский гауптман получает от каждого мясника, занимающегося убоем крупного скота, по 20 фунтов сала, и от мясника, занимающегося убоем мелкого скота, по 10 фунтов сала, и сверх того мясники обязаны, в силу примечания 2 к инвентарю видмы бауского гауптмана, отдавать последнему по 2 ребра с крупного скота и по «гусаку» с мелкого скота; такой же подати подлежат и все другие мясники, привозящие в город мясо из деревень. Основываясь на таком постановлении своего инвентаря и указе курляндского губернского правления, от 31-го августа 1858 г., бауский гауптман обращался в городской магистрат с просьбой о понуждении мясников к дополнительному исполнению вышеозначенной повинности или к уплате взамен её по 40 руб. в год с каждого мясника, занимающегося убоем крупного скота, и по 10 — с каждого мясника, занимающегося убоем мелкого скота, за 1878, 1879 и 1880 года. Относительно исполнения этой повинности было предложено магистратом мясникам «вступить в соглашение с гауптманом», вследствие чего все мясники г. Бауска перестали убивать скот, и несколько дней не было в городе в продаже мяса. Для устранения такого бедственного состояния, бауская городская управа временно приняла на себя уплату следуемого гауптману сбора, и таким образом уговорила мелочных торговцев продавать мясо; такое распоряжение городской управы было одобрено думой единогласно. Кроме указанных выше доходов, судебно-полицейские должностные лица, как-то: обер-гауптманы, гауптманы, секретари и министериалы (служители) обер-гауптманов, пользуются доходом от предоставленных им казенных имений или, так называемых, судейских видм. Таких видм числится 15, они заключают в себе до 9,000 десятин мызной и крестьянской земли, с 248 крестьянскими дворами, приносящей до 16,000 рублей дохода.
Историческое происхождение этих имений относится ко времени владычества орденского правительства (существование его прекратилось во второй половине XVI столетия), которым назначены были, вместо жалованья, известные земельные поместья (видма от немецкого слова widmen — посвятить) в пользование судебных и полицейских чиновников, а по возложении их обязанностей на вновь учрежденные должности обер-гауптманов и гауптманов перешло к последним, по особым повелениям бывших курляндских герцогов, и право владения судейскими видмами. По присоединении Курляндии к России, относительно судейских видм последовал именной указ Императора Павла, от 5-го февраля 1797 года, о восстановлении присутственных мест в том порядке, какой существовал во время прежнего курляндского правительства. Курляндское дворянство избирает из своей среды должностных лиц судебно-полицейского ведомства и потому принимает участие в надзоре за видмами, доход с которых составляет существенную часть содержания этих лиц.
Ни одно из лиц, выбираемых дворянством, и то только матрикулованным, никем не утверждается и нарождается на свет, облекаемое властью из дворянской избирательной урны. Губернский предводитель дворянства, Ritterschafftshauptmann, не утверждается даже императором. О ландратах, членах нидерландгерихтов, мангерихтов, магистратов, уездных, приходских и фохтейских судов нечего и говорить; правительственная власть никого из них не утверждает. в самом Ревеле, где разнообразие в судах еще значительнее, где имеются суды: нижний, сиротский, коммерческий, цеховой, морской, фрахтовый, кемерейный, ветгерихт, баугфрихт и др., тоже нет и речи о каком-либо утверждении. Даже гакенрихтеры, то есть начальники уездной полиции, избираемые на три года и управляющие частями уезда, определяются на места, по выборам матрикулованного дворянства, без представления об утверждении их губернскому начальству. они обязаны только явиться в губернское правление, чтоб оставить в канцелярии «свой адрес»; это очень оригинально и вполне объяснимо: гакенрихтер может жить, где хочет, живет большей частью в своем имении, где находится его канцелярия, архив и где он должен иметь помещение для арестантов. С переменой лица переменяется, следовательно, и местожительство одного из начальников уездной полиции: как же не известить об этом губернское правление, как не сообщить ему своего адреса? Из этих подвижных полицейских центров гакенрихтер ведает свой район; он производит следствия по преступлениям и проступкам, он разбирает и решает гражданские иски не свыше пятнадцати рублей, он решает дела по полицейским проступкам с правом наложения полицейских взысканий. В качестве помещика, он, как начальник мызной полиции, может давать себе, как начальнику уездной полиции, предписания и, наоборот, жаловаться на него можно ему самому. Он, гакенрихтер, ни по определению своему на должность, ни по интересу, который для него лично связывается с этой должностью, ни по служебной карьере, которая вполне зависит от дворянства, ни по общественному положению, как дворянин, вовсе не зависит от начальника губернии, которому, как сказано, только сообщает, по вступлении в должность, свой адрес. Начальник губернии может, в случае надобности, только «отстранить» его, но удаляется он от должности исключительно дворянским оберландгерихтом по своему, дворянскому, суду. Предводитель дворянства дает подобному гакенрихтеру «предписания», и это, так сказать, доказывает воочию только что сказанное, то есть полную зависимость начальника уездной полиции не от губернского начальства, а от своих собственных матрикулованных дворян. Это ли не парализация административной и правительственной власти? Неудивительно, что во всяком преобразовании полиции местное дворянство видит для себя «серьезную опасность». Но подобные опасности заявлялись бессчетное число раз и по введению в крае русского языка, и по устройству крестьян, и по делам православной церкви, и по школам, и когда на них не обращали внимания, они оказывались в действительности не существующими.
