В 1596 году, по возвращении путешественников из Рима, состоялся, наконец, тот знаменитый собор в Бресте, на котором узаконен великий раскол западнорусской церкви, введена уния и достигнуто подчинение папе. Но как была она введена? Здесь совершилось совершенно тоже, что с люблинской политической унией; подобно тому, как там с небывалым цинизмом оставлены были за флагом все представители Литвы, так и здесь за унию высказывались только девять высших духовных чинов, а против неё тринадцать высших (в том числе два представителя восточных патриархов) и при них более ста священников и монахов; обе стороны взаимно отлучили одна другую от церкви, но уния все-таки была узаконена.
Вслед за утверждением религиозной унии, начались, совершенно одновременно, с одной стороны, известные по истории подвиги таких людей, как Поцей, Терлецкий, Иосафат Кунцевич, с другой — возгорелась, на весь XVII век, страшная борьба Польши с Малороссией.
Брест-Литовск. Новая церковь (во имя св. Николая) в крепости
Один из новейших русских исследователей истории Польши, профессор Кареев, доказывает, что в польской историографии за последнее время совершился переворот, что вместо романтической идеализации польской истории, — идеализации, начавшейся вслед за повстанием 1830 года и доказывавшей, что Польша нечто совсем исключительное, единственное в человечестве, нечто в роде Мессии, искупающего своей временной смертью грехи всего человечества, — явился, вслед за повстанием 1863 года, другой взгляд, более правильный, а именно критическая оценка причин падения Польши и доказательств её виновности. Это новейшее развитие польской истории в трудах Шуйского, Калинки, Корзона, Крашевского, Бобржинского и других совершенно упразднило взгляды прежней школы Лелевеля и его последователей. Если прежняя школа считала Польшу первым народом мира, — новейшая, в лице Шуйского, говорит, например, что, будучи одним из младших народов, выступивших на арену цивилизации европейского Запада, «мы, поляки, стали в собственных глазах народом, опережающим весь Запад развитием у себя конституционных республиканских форм, из ошибок и заблуждений политической мысли мы, поляки, свили себе идеальные лавровые венки, очень вредные; в вольной элекции королей, в конфедерациях, даже в liberum veto, мы, поляки, усматривали положительные явления, которыми следует гордиться».
Все это чрезвычайно метко и справедливо. Пересчитывая многократные политические ошибки Польши, обусловившие её падение, другой историк, Бобржинский, находит, что в числе ошибок видное место занимает также и уния и что самый «католицизм многократно заставлял Польшу действовать вразрез с её политико-национальными интересами». Истину, подобно последней, не могли высказать и считали бы святотатством историки школы Лелевеля; тут, в этом признании уже очень много теплой правды, но последнего слова все-таки еще не сказано. не в католичестве, а в папском католичестве — все дело; в безусловном царствовании его, в пропаганде ксендзов, быть может, слепо направляемой из Рима, былая, грустная история Польши продолжает шествовать в своих посмертных грезах тем же путем, и на этой дороге с православной Россией ей нет никакой возможности примирения. Было такое время в истории Польши, когда лучшие её люди стояли за отделение Польши от папы, за образование национальной церкви, католической церкви, но не папской. Если бы это случилось тогда, если бы это поняли теперь, объединению с Россией Польше была бы подготовлена почва прочная, никакими подземными ключами не подмываемая; до освобождения от Рима — хотя бы испытывать сотни систем примирения и дружелюбного сожительства — оно невозможно, как соединение огня с водой! Мысль о народной для Польши, независимой от папы, церкви была плодом долгого и здравого мышления лучших польских людей, и в ней единственный способ разрушения всех преград, стоящих на нравственных путях объединения двух славянских стран России и Польши. Трудно было при посещении Бреста отказаться от исторических воспоминаний, возникавших совершенно против воли. Не рознь и разлад желательны были бы на этой, столько раз окровавленной земле, а доброе и вполне искреннее совместное житье двух славянских народностей, домашними распрями которых так умело и так настойчиво всегда пользовался Запад и пользуется и до сих пор.
Крепостной собор в Брест-Литовске — весьма красивая постройка наших инженеров, оконченная в 1876 году; самая постройка и все необходимое для церковной службы обошлось в 140,000 рублей. Под довольно плоским куполом, имеющим с двух сторон, передней и задней, полукруглые конхи, тянется длинная центральная часть с двумя боковыми нефами; алтарь один; церковь изобилует светом: семь окон в алтарной части и по семи с каждой стороны, в два света; колонны, отделяющие нефы, и колонки между окон, равно как красивая разрисовка стен цветными поясами, напоминают романские мотивы.
Крепость, пользующаяся теперь, и совершенно по праву, громким именем — твердыня первоклассная. Она расположена при впадении Мухавца двумя рукавами в Западный Буг. Эти реки не шутят, и здесь случались наводнения, имевшие очень печальные последствия; в 1841 году вода поднялась на 13 футов, в 1877 на 14,5 и, наконец, в 1888 году на 15,5 футов; все наводнения имели место в марте. На обилии воды основан был, между прочим, составленный путейским инженером Шуберским в 1825 году проект обороны крепости, при помощи искусственного наводнения без укреплений.
Военное значение Бреста было оценено, как сказано, давно; но вопрос о сооружении укреплений поднят только после третьего раздела Польши. Генерал Деволан представил первый проект. Следовали проекты: Сухтелена в 1807, Малецкого в 1823, Жаксона в 1825 годах. Но Высочайше утвержден в 1833 году проект генералов Оппермана и Малецкого и полковника Фельдмана. Он исправлен собственноручно императором Николаем I, занимавшимся с такой любовью укреплением нашей западной и других границ, а постройка производилась под наблюдением генерала Дена.
Городской собор имеет один алтарь и покрыт пятью шатровыми куполами, центральный покоится на четырех столбах; серые стены храма почти совсем лишены иконописных изображений; направо от входа покоятся мощи св. Афанасия, — вещественное доказательство кровавых дней унии.
Преподобный Афанасий Филиппович состоял игумном брестского Симеоновского монастыря. Безмолвно покоятся теперь останки его в металлической раке, а когда-то громко умолял он польских королей спасти православных «от битья, мордованья, уругания, на монастырь нападения, зобороненья идти через рынок со св. дарами и незносные утрапенья»; он доказывал королям также, что «на каждом местце, в дворах и судах уругаются с нас и гучат на нас: гугу, русин, люпус (волк), помулуйко, схизматик, туркогречин!» Предстательство игумна, конечно, не помогло; много раз сидел он в тюрьме, и ему принадлежит пророчество, что римский папа должен соединиться с православной церковью. Во время последнего его тюремного заключения в Бресте, в замке, по обвинению в том, что он якобы сочувствует казакам и доставляет им порох и какие-то листы, толпа, подзадориваемая ксендзами, орала: «стяти, чвертовати, на паль вбивати такого схизматика», а он в ответ на это, из окна своей темницы, предрек шляхтичам несомненную погибель унии. Уния теперь действительно погибла, но тогда, в те дни, отвели св. Афанасия в ближний лесок, где его «наньродь пекли огнем», приказывая не ругать унии, а он ругал, и тогда велели гайдуку застрелить мученика.
Это случилось в ночь на 5-е сентября: гайдук убил его двумя выстрелами, но пред тем все-таки спросил у него благословения. Тело его тут же в лесу зарыли, и только случайно видевший это дело мальчик указал место погребения и дал возможность отрыть изуродованное тело и погребсти его в храме св. Симеона Столпника. Сохранилось предание о том, что будто бы Петр I, находясь в Бресте, взял голову преподобного Афанасия и отослал ее в Петербург. Мощи его мирно почивали до пожара в 1816 году, после которого в растопленной раке подобраны были только небольшие частицы их и сложены снова в другую раку, пред которой и совершается ныне поклонение.
