Основав новую исследовательскую группу, под руководством советского физика-ядерщика Аркадия Волкова и американского механика Габриеля Смита, Унион принялся за разработку новых видов военной промышленности. В первую очередь были зарегистрированы проекты «Левиафан» и «Твердь». Всего пару лет назад это казалось абсолютно невозможным, но к восьмидесятому году строительство военных баз, размерами не уступающих целому городу было лишь вопросом времени. Сверхскоростные самолеты, вертолеты с реактивными двигателями, супертяжелые танки, экзоскелеты для пехоты, непробиваемые бронежилеты, разработанные на основе инопланетного металла. Из рук союза Волкова-Смита выходили фантастические проекты, амбициозные, неповторимые. Но девятой симфонией двух ученых оказалось другое.

Мысль подкинули японцы. Большие любители фантастики и аниме, они пришли с необычной идеей. Первый год никто не воспринимал ее всерьез, но по мере продвижения в изучении инопланетных технологий, отношение менялось. Исследователям дали три месяца на научное обоснование этой теории — если они убедят власти, что машина с подобным двигателем и вооружением сможет работать, им дадут все необходимое… Ученые не уложились в три месяца, им хватило двух. Когда Волков стоял перед огромным переполненным залом сотрудников базы, впереди которых сидели главы трех государств, и готовился к окончательному докладу, он не испытывал ни малейшей доли волнения. По знаку своего коллеги, Смит включил проектор и на экране за спиной Волкова зрители увидели чертеж огромной человекоподобной машины.

— Это Ваш проект? — Заинтересовано спросил президент Америки.

— Так точно, господин президент. — С улыбкой ответил молодой ученый. — Позвольте представить, проект «Джаггернаут».

Комната была все так же пугающе светлой…В воздухе повисла пауза. Настолько глубокая, что шум раскручивающейся кассеты в магнитофоне, казался весьма и весьма громким.

— И? — Нетерпеливо подался вперед молодой человек. — И что же дальше?

— Дальше? — Ученый совершенно преобразился. Если до этого он еще как-то проявлял свое беспокойство или раздражение, то по мере своего рассказа, он успокаивался. Сейчас, всем своим видом, он напоминал индийского монаха, такого спокойного и умиротворенного. — Дальше ничего.

— Но как же. — Служащий Комитета настолько был увлечен историей, что на какое-то время забыл о своей осанке и суровом взгляде. — Ведь на этом Ваша история не заканчивается, дальше…

— Дальше ничего, — резко оборвал молодого человека ученый, — я же сказал Вам. Все что происходило в последующие три года и сейчас, не имеет ко мне никакого отношения.

— Ну как же, товарищ Волков, — почти как змея прошипел допрашивающий, подобно рептилии изогнув шею, — все это — Ваше наследие. Даже эта комната, — он сделал широкий жест рукой, — творение Ваших рук.

— И теперь творение держит взаперти творца. Достаточно забавный каламбур, Вы так не считаете, молодой человек? — Ученый был спокоен, он улыбался. — А впрочем, не в моем положении рассуждать о превратностях судьбы. Комитет давно точил на меня зуб, поэтому подобная сцена была лишь вопросом времени.

— Скорее оберегал от совершения ошибки. — Все с той же звериной вкрадчивостью, проговорил член Комитета.

— Плохо работаете, раз не уберегли. — Практически отрезал Волков. — Хотя, я все еще не могу понять, когда чистое вдохновение, которому ученые подвержены с той же вероятностью, что и художники, стало предметом насмешек и подозрений. Стало ошибкой.

— Ваша работа заключалась в изучении с последующей разработкой. — Резко переключившись на начальную холодность, заговорил допрашивающий. — Вас для этого и привлекали. Заметьте, никто, я подчеркиваю, никто не принуждал Вас фонтанировать безумными идеями и идти наперекор системе и ее предпочтениям…

— Они не безумны!!! — Взревел Волков.

— Прошу Вас, потише. — С наигранным испугом, молодой человек пододвинул микрофон поближе к себе, подальше от Волкова. — У нас, к моему глубокому сожалению, нет таких аппаратов как у Униона. Вы можете испортить мне запись.

— Безумием были не мои идеи. Мои идеи могли перевернуть с ног на голову весь мир, мой проект создал бы революцию в инженерии и программировании. Да что там! Мы смогли бы получить в свои руки оружие, равного которому по силе не нашлось бы даже в других галактиках!

— Лучшее оружие — которое стреляет только тогда, когда человек нажмет спусковой крючок. Или нажмет кнопку, в конце концов. А вовсе не то, что будет шагать само по себе и принимать решения, без человека. Нам не нужно самостоятельное оружие, человек венец творения и этот символ должен сохраняться, поскольку это сплотит народ и укрепит нашу державу.

Волков как-то странно усмехнулся. Трудно было понять, это была грусть или дикая самоирония.

— Вы практически слово в слово процитировали Первого, нашего достопочтенного главу государства. Да-да, у нас с ним состоялся очень глубокий и теплый разговор, после которого все мои представления о мире порушились как воздушные замки. Мне казалось, что в сорок с лишним лет уже приходит некая мудрость и понимание бытия, но тот разговор… — Ученый закусил губу. — Чистое вдохновение сродни полету. Вы когда-нибудь прыгали с парашютом?

— Конечно, товарищ Волков, но…

— Прекрасное ощущение свободного падения, не правда ли? Если прыжок совершен с большой высоты, можно ощутить восходящие потоки воздуха и почти лететь. В теле чувствуется неповторимая легкость, блаженство. Теперь представьте себе, что во время всех этих чувств, земля вдруг приближается за долю секунды и Вы с силой на нее падаете. Ощущаете как все тело проминается под собственным весом, помноженным на ускорение свободного падения, как трещат и ломаются кости, пробивая внутренние органы, как перехватывает дыхание. Только вы не умираете, потому что Вас, разбитого на мелкие осколки, собирают, ставят на ноги и заставляют жить.

— Товарищ Волков… Аркадий Сергеевич, не драматизируйте. Никогда не поверю в то, что это говорите Вы.

— Да я и не драматизирую. Все это правда. Именно эти ощущения пронеслись у меня внутри, когда мне намекнули, что если я не брошу свои идеи, мне в этом поможет Комитет… Я хотел сделать мир лучше, я был на пороге великого открытия, а меня назвали сумасшедшим и теперь я сижу скованный по рукам и ногам и сопляк из Комитета отчитывает меня как мальчишку. Жизнь непредсказуема.

— Умней надо быть. — Пощечина, ловко пущенная умным человеком, нашла своего адресата. — Нужно быть сумасшедшим, чтобы открыто высказываться против режима, подговаривать своих коллег к бунту и в конце концов пытаться бежать из страны, со сверхсекретными данными.

— Режим? Бунт? Не драматизируйте, товарищ отличник второй степени. — Вкус маленькой мести был сахарно сладок. — Я лишь высказывал вслух недовольство, равно как Вы это делаете, когда капли дождя попадают за шиворот.

— Я всегда пользуюсь зонтом. — Педантично отпарировал допрашивающий.

— А я мозгом и Вам рекомендую, настоятельно… Я никогда и никого не подбивал к бунту. Если высказывание своих мыслей вслух, при других, считается подстрекательством к бунту, тогда… ну не знаю, скунс на самом деле болгарский шпион, с новым видом химического оружия. Что касается моей попытки выбраться из страны… Вы и Ваш Комитет в курсе когда, после чего и почему я пытался это сделать.

— И? Когда, после чего и почему?

— Чувствую себя попугаем, ей-Богу…

— Товарищ Волков, не впадайте в крайности, эти глупые сказки…

— Глупые сказки начнете рассказывать Вы, когда окажетесь там, перед Ним… Идея создания самоходного аппарата, с полным программным обеспечением для любых видов деятельности, показалась Первому бесперспективной, а вот засовывать в эти штуки детей!.. — Волков запнулся, бешенство сковывало его и он отчаянно пытался сдержаться.

— Штуки. — Протянул допрашивающий. — Как легко Вы предаете то, что называли искусством. Неудивительно, что вступить в сговор с самой опасной террористической группировкой, для Вас не показалось зазорным. У Вас абсолютно нет твердой позиции.