Гораздо лучше я знал других женщин из маминой семьи. Я помню маминых сестер, Луну и Ризулу. Луна была замужем, но детей не имела, а вот у Ризулы их хватало: трое сыновей, Самуэль, Джек и Садок, и три дочери, Рахель, Матильда и Рикучча. Судьба Рикуччи сложилась трагически: она попала в лагерь Аушвиц, едва выйдя замуж и родив ребенка. Да сжалится Господь над ее душой…

Но больше всех я любил бабушку Рику. Я тоже был ее любимчиком, и та ласка и забота, что доставались мне от нее, сделали мое детство незабываемым волшебным сном.

Еврейская община Родоса, к которой принадлежала моя семья, была довольно многочисленна. В начале XX века в ней насчитывалось около пяти тысяч человек. Община процветала, и, несмотря на чередование разных дней, везучих и невезучих, люди жили хорошо.

А когда в 1912 году остров перешел под юрисдикцию правительства Италии, положение местных евреев изменилось мало. Родос и весь архипелаг Додеканес, то есть десять греческих островов, расположенных вдоль Турции, в ходе итало-турецкой войны стали частью Королевства Италии.

Это были первые симптомы конца той эры, что четыреста лет назад началась с высадки на берег Родоса нескольких еврейских семей, изгнанных из Испании, которым оттоманский правитель открыл ворота острова.

Первые изгнанники селились в городском квартале, получившем потом название Джудрия («еврейский квартал»). Родосские евреи пользовались полной свободой передвижения, и при турках Джудрия никогда не была гетто. Шли века, и между турками и евреями на острове установились прекрасные отношения. Их сосуществование оставалось исключительно мирным.

За четыре века власти турок и сорок лет итальянской оккупации родосские евреи всегда сохраняли свои традиции, начиная с языка. По существу, в Джудрии самым распространенным языком был ладино, смесь иврита и испанского, очень похожий на старокастильское наречие. В нашей повседневной речи слова языка первых семей, изгнанных из Испании Фердинандом II Арагонским, звучат до сих пор.

Старый город Родос был настоящей средневековой жемчужиной в оправе крепостных стен. Чтобы попасть из нашего квартала в порт, надо было пройти через Ковские ворота, которые мы называли Морскими. Были и еще два небольших выхода к морю: ворота Эспехо, то есть Зеркало, служившие рамкой для сверкающих на солнце волн, и ворота Микаэля Амато, ныне ворота Святой Катерины. Здесь, в тесной галерее некий Микаэль Амато владел лавочкой, битком набитой бочками с сельдью и сардинами и мешками с рисом и фасолью.

Чтобы попасть в верхнюю часть острова, надо было пройти в ворота Зивда, больше известные как Порта Коккинос, или Красные ворота. Здесь проходили кровавые стычки между мальтийскими рыцарями и оттоманским войском. Рыцари оборонялись под прикрытием городских стен, а турки шли в штыковую атаку. Кровь лилась потоками, отчего и такое название ворот: Красные.

Прошли века с тех пор, как турки прорвали оборону рыцарей и распространились по городу, и турецкая община начала уменьшаться в размерах. Ее члены селились ближе к Красным воротам, где в те давние времена их короновали властителями острова, а потом и вовсе ушли из города и расселились в окрестных полях. Они были отличными земледельцами и селились в деревнях и усадьбах неподалеку от горы Смита, сколачивая себе на этих землях солидные состояния.

В отличие от турецкой общины община греческая укрепилась и усилилась внутри городских стен, и их квартал, Неохори, стал самым большим в городе. Он занимал все пространство до самого Сократуса, включая дома вокруг замка, и простирался до турецких бань.

Греки тоже занимались земледелием и выращивали овец, но были скорее народом морским, склонным к тяжелым работам. Они рыбачили с лодок, но славились еще и как прекрасные столяры и плотники. Производство молочных продуктов было отдано на откуп туркам, которые владели крупными стадами коров и со временем постигли все тонкости этого ремесла. Они были главными производителями различных сыров и снабжали население Родоса йогуртом, сливками и молоком. Продукцию свою они раскладывали по небольшим терракотовым емкостям и развозили по домам, а расчет производили в конце месяца.

Жизнь общины разворачивалась преимущественно в Джудрии. Там имелись пять синагог и, как и полагалось, коллегия раввинов. Всё было расписано по праздникам, и в урочные дни по улицам плыли вкусные запахи, и каждый дом источал дух святого праздника. Во время Пасхи (Песаха)[1], Пурима[2], Рош Гашана[3], Йом-Киппура[4] и прочих праздников женщины прихорашивались, принаряжались и готовили особые блюда. Бывали случаи, когда вся община вовлекалась в эту круговерть, и тогда в людях просыпалось глубинное ощущение себя частью одной большой семьи. И на весь день забывались все различия, а понятия «богатый» и «бедный» утрачивали свое значение. Было неприемлемо сесть за стол с сознанием того, что твоему соседу нечего есть. А следовательно, те, у кого было всего много, делились с теми, кому в жизни меньше повезло, чтобы все могли отпраздновать. Зажиточные семьи заботились о тех, кто располагал только самым необходимым для выживания, и единство общины укреплялось. Преломление хлеба создавало между людьми связь, которая была крепче связи кровной или племенной.

Праздники и трапезы, сопровождавшие их, определяли ритм Джудрии, трогали все сердца и наполняли каждый дом. Для того чтобы узнать, какой сейчас день, не надо было заглядывать в календарь, достаточно было принюхаться и определить, что готовят женщины. К примеру, если вкусно пахло мацой, это могла быть только Пасха. А значит, глава семьи должен собрать всех вокруг стола и угостить сладостями и запеканкой из кошерного мясного фарша, приготовленного с мацой. Эти фантастические рецепты наши женщины, в том числе и моя жена Зельма, знают очень хорошо. Под конец праздника все распевали пасхальные песнопения, и тогда мы, дети, обступали наших мам, тетушек и бабушек, чтобы выучить слова. В то время радио было у очень немногих, а о телевидении никто и представления не имел. Зато женщины в каждой семье умели рассказывать разные истории, давать полезные и смешные советы, заставляя нас умирать со смеху от своих шуток и от своего поразительного театрального таланта. Они собирали нас дома, особенно зимой, и мы сидели на диване, плотно прижавшись друг к другу, чтобы согреться.

От одной смешной истории до другой мы пекли в жаровнях картошку и жарили каштаны, пока не наставал час идти спать.

В хорошую погоду праздник был еще веселее и ярче. На Родосе, к примеру, в последний день Пасхи обязательно выезжали на пикник. Ехали все. Женщины собирали корзины с едой, и у всех уже заранее были намечены места, куда поехать в последний день и вечер Пасхи. Кто ехал в Родос, кто в Трианду, кто в Сиринеллу, где были прекрасные песчаные пляжи. Те, кто досконально соблюдал закон, не решались завершать праздник таким образом, потому что для того, чтобы доехать до пляжей, надо было сесть в автобус, а на Пасху это запрещалось. Но большинство закрывали глаза на запреты: всем хотелось провести незабываемый день. На автобусе или без автобуса, но, прибыв на место, сразу расстилали скатерти, начинали чистить огурцы, резать помидоры с удивительным ароматом и все это поливать оливковым маслом. Пикники заканчивались поздно вечером, и домой все возвращались с песнями. Я до сих пор помню запахи этих пиршеств на свежем воздухе: ведь для нас, детей, это были события, выходящие из ряда вон. Они врезались в память еще и потому, что обычно наш рацион разнообразием не отличался.

Наша еда была очень простой: вяленая рыба, фасоль, чечевица. Блюда бедные и питательные, рассчитанные на то, чтобы даже тот, кому почти нечего есть, мог держаться на ногах.

Одним из самых распространенных рецептов был такой: размочить до мягкости молодые виноградные листья, а потом свернуть их в трубочки и начинить смесью из риса, петрушки и маленьких помидоров. Те, кто побогаче, клали в начинку мясной фарш, а гарниром служили фасоль и помидоры.