350 По-человечески это более чем понятно. Хотя, конечно, определенные

информационные потери подобное положение вещей за собой повлекло — мы

лишились многих кадров, на которых могли бы быть запечатлены эпизоды

исторически уникальные. В результате авторам первых фильмов, посвященных

космической теме, не оставалось ничего иного, как прибегнуть к способу, который в документальном кинематографе деликатно называется досъемкой.

Очень досадно, что, например, широко известные кадры, на которых мы видим

Королева за столом с микрофоном в руках, одетого в модную голубовато-серую

курточку и разговаривающего по радио с Гагариным, — что эти кадры, увы,

«доснятые». Правда, сейчас всякий кадр — доснятый или снятый «вовремя», —

если на нем запечатлен Королев, драгоценен. Но снисходительное отношение к

исторической подлинности кинематографического (да и не только

кинематографического) материала — вещь, оказывается, довольно опасная.

Вводящая в соблазн. Вскоре при перемонтаже фильма (документального!) о

первом полете человека в космос что-то вырезали, что-то вклеили, а в результате

при старте Гагарина команду «Пуск!» в фильме подает человек, в высшей

степени достойный и заслуженный, но.. не тот, который стоял в пультовой у

основного перископа и подавал — могу засвидетельствовать как очевидец — эту

команду в действительности.

Да, жалко, очень жалко, что в исторические дни первых стартов

пилотируемых космических кораблей кинооператоров (как, впрочем, и

журналистов) держали на некотором отдалении.

Но чрезвычайно быстро положение кардинально изменилось.

Кинооператорам (а несколько позднее — и телеоператорам) стали предоставлять

на космодроме возможности самые широкие. И, надо сказать, энергичные

операторы не замедлили этими возможностями воспользоваться. Дело дошло до

того, что после заседания Госкомиссии по случаю представления основного и

дублирующего экипажей корабля «Восход» кинооператор В. Суворов (тот самый, который снимал, свесив ноги, из вертолета) — человек, вообще говоря, очень

вежливый и деликатный — попробовал уговорить председателя Госкомиссии Г.

А. Тюлина:

— Пожалуйста, повторите еще раз заключительное слово. Мы его сделаем

крупным планом.

351 Но тут председатель, и без того героически просидевший в застегнутом на

все пуговицы мундире все заседание под палящими лучами юпитеров, дал

понять, что находит эту просьбу чрезмерной:

— Нет уж, увольте! Больше не могу.

Я специально останавливаюсь па том, как кинематограф завоевывал себе на

космодроме достойное место под солнцем, потому что вижу в этом отражение

проблем гораздо более принципиального характера.

Если «киношники» стали вести себя в зале космодрома, да и на самой

стартовой площадке чуть ли не как хозяева (или, во всяком случае, пользуясь

дачкой терминологией, как «совладельцы»), то определенные к тому основания у

них, конечно, были. И основания немалые.

Мне приходилось слышать разные высказывания о пропагандистском

значении космических полетов. Кто-то считал эту сторону дела —

пропагандистский эффект— главенствующей («ради этого и летаем»). Другие

признавали лишь ее второстепенную роль, видели в ней нечто вроде бесплатного

приложения к получаемым в космических полетах научным и техническим

результатам («боковой выход»). Никто, однако, не отрицал полностью того

влияния, которое космические старты пилотируемых (особенно пилотируемых) кораблей оказывают на души, эмоции, воззрения людей — и у нас, и за рубежом.

Да и наивно было бы отрицать это!

А раз так, раз этим незримым и не поддающимся точным подсчетам, но тем

не менее весьма веским результатам космических полетов мы придаем — не

можем не придавать — такое серьезное значение, значит, и это дело нужно

выполнять хорошо. Добротно. Всерьез. И, в частности, что называется,

«создавать условия» для людей, творящих его своими руками: фотографов, кинооператоров, журналистов, писателей, корреспондентов радио и телевидения!

Чем больше они увидят, чем в большей степени смогут самостоятельно выбирать

самое, с их точки зрения, интересное, чем откровеннее покажут подробности

живой жизни людей космоса — земные и небесные, вызывающие улыбку и

трогательные, лирические и драматические, такие, «как у всех», и такие, «как

нигде», — тем ближе станут космические дела и люди, в них участвующие, каждому читателю, радиослушателю,

352

телезрителю. Тем мощнее окажется этот невидимый, но, без сомнения, очень

всем нам нужный пропагандистский эффект. Тем больше людей станут

воспринимать космос не как «их», а как «наш» или даже как «мой».

Вот почему я с таким одобрением воспринимаю все расширяющееся

вторжение передатчиков массовой информации — корреспондентов, кинематографистов, телеоператоров — не только на космодром или в район

посадки космического корабля, но даже и на самый этот корабль. Неважно, что в

последнем случае в роли корреспондентов выступают. . Впрочем, почему же

неважно? Напротив, очень важно, что в этой роли выступают сами космонавты, прибавляя к своим и без того многочисленным обязанностям еще и эту! Им тут и

карты в руки!.

Вспомним хотя бы телевизионные интервью и целые пресс-конференции, которые мы с таким интересом и сопереживанием смотрим в ходе едва ли не всех

космических полетов.

Нетрудно понять, что в общей загрузке космонавтов эти интервью и

конференции представляют собой ощутимый довесок. Так, может быть, напрасно

это делается? Не лучше ли было бы поэкономнее расходовать энергию людей, делающих в космосе свое прямое — и без того достаточно трудное — дело? Или

хотя бы перенацелить эту энергию с разговоров с нами на какие-то

дополнительные научные и технические исследования?.

Нет! Не лучше это было бы. Только хуже.

Космическая информация превратилась в потребность для множества людей

*. Установленная на стартовой позиции ракета «Восхода» выглядела чем-то

наряднее обычного. В первый момент я не уловил — почему. А потом сообразил: дело заключалось в том, что последняя — верхняя — сту-

* Тут, однако, нужно оговориться — не всякая! Только правдивая, объективная, неконъюнктурная. Не такая, какую мы получили уже в перестроечные времена в сообщении

ТАСС о первом полете ракеты-носителя «Энергия», где соседствовали такие фразы: «Из-за

нештатной работы его систем макет спутника на заданную орбиту не вышел» и «Цели и задачи

пуска.. выполнены полностью».

353

пень ракеты была окрашена не в ставший привычным светло-серый цвет, а в

крупную черно-белую клетку,

— Как кафель в ванной комнате, — сказал один из инженеров космодрома, по-видимому твердо стоявший на той точке зрения, что эстетика технических

устройств — в их рациональной строгости. Кстати, он и на собственной

автомашине последовательно проводил те же принципы: не признавал никаких

вошедших было в моду украшательских тигрят, собачек, висюлек и тому

подобных, как он называл, «финтифлюшек».

Но к ракете «Восхода» все это отношения не имело. Ее раскрасили в

«кафельную» клетку не для красоты, а исходя из соображений вполне деловых: в

программу полета было включено наблюдение за последней ступенью после ее

разделения с кораблем.

Вообще, надо сказать, в программу «Восхода» записали довольно много.

Настолько много, что, пролетав сутки, экипаж запросил у Земли разрешения

продлить время работы еще на двадцать четыре часа: какие-то «хвосты» задания

остались недоделанными. Вернее, как сказал Феоктистов на послеполетном

разборе, «еле-еле справились со всем, что собирались сделать. А обдумать не

торопясь или сделать что-то, что пришло в голову в полете, времени уже не было.