Похоже, горным чудовищам не было дела до людей; впрочем, их кознями объясняли загадочные исчезновения поселенцев – особенно тех, кто намеренно строил дома слишком близко к печально известным долинам или слишком высоко на склонах гор. Многие места в тех краях считались нежелательными для поселения, причем даже и после того, как повод для этого общераспространенного опасения давно позабылся. На иные окрестные горы люди смотрели с содроганием, хотя никто уже и не помнил, сколько поселенцев пропало в горных лесах и сколько домов сгорело дотла у подножия этих угрюмых зеленых часовых.
Согласно самым ранним легендам, инфернальные твари нападали лишь на тех, кто вторгался в пределы их владений, но вот более поздние поверья утверждали, что те выказывали любопытство в отношении людей и даже высылали тайные отряды слежения за поселенцами. Известны также рассказы о странных отпечатках когтей, что находили по утрам на оконных рамах фермерских домов, а также об исчезновении людей далеко от всем известных опасных мест. И еще рассказывали о странных жужжащих голосах, явно копирующих человеческую речь (якобы твари озвучивали ужасающие предложения одиноким путникам на пеших тропинках или проезжих дорогах в лесных чащах), и о детишках, насмерть перепуганных увиденным или услышанным в тех местах, где вековые леса вплотную подступали к жилищам. И наконец, в преданиях совсем недавнего прошлого – когда все прежние суеверия уже истерлись из памяти и люди вовсе перестали посещать те заповедные места – фигурируют дикие истории об отшельниках и обитателях уединенных ферм, которые внезапно подвинулись рассудком и будто бы продали душу богомерзким тварям. А в одном из северо-восточных округов в самом начале девятнадцатого века возникло даже поветрие обвинять эксцентричных и нелюдимых затворников в том, что они-де заключили союз с отвратительными тварями или стали их посланцами в нашем мире.
Что же до самих тварей, то тут описания, понятное дело, разнились. Обыкновенно их называли «те самые» или «те древние», хотя в разных местах к ним прилипали иные наименования, но не слишком надолго. Многие поселенцы-пуритане считали их порождением дьявола и на этом основании пускались истово строить теологические спекуляции. Те же, в чьих жилах текла кельтская кровь (а таковыми были нью-гемпширские потомки шотландцев и ирландцев, а также их родичи, прибывшие в Вермонт осваивать дарованные губернатором Уэнтвортом земли), связывали этих тварей со злыми духами келпи и болотными «маленькими человечками» и оберегали себя от их козней заговорами, передававшимися из поколения в поколение. Но самые фантастические домыслы на их счет распространяли местные индейцы. При всем различии древних сказаний у разных племен, они совпадали в некоторых важнейших деталях. Так, существовало единодушное мнение, что эти твари – не с Земли. В богатых на живописные подробности мифах пеннакуков рассказывается, что Крылатые прилетели с неба, с Большой Медведицы, и вырыли в земных горах глубокие шахты, где они добывают особые минералы, которых не найти нигде в других мирах. Они вовсе не поселились на Земле, говорят нам мифы, а просто выставили тут временные форпосты и регулярно улетают к своим звездам в северной части неба с обильной ношей добытых минералов. И уничтожают они лишь тех земных жителей, которые подбираются к ним чересчур близко или пытаются их выслеживать. Дикие звери сторонятся их из природного инстинкта, а не потому, что твари на них охотятся. Питаться земными растениями и животными Пришлые не могут, поэтому они принесли с собой свою пищу с далеких звезд. Подходить к их колониям опасно – вот почему молодые охотники, забредавшие в облюбованные тварями горы, пропадали навсегда. Столь же опасно слушать их ночное перешептывание в лесах, когда они жужжат по-пчелиному, пытаясь подражать человеческой речи. Им ведом язык всех людей – пеннакуков, гуронов, пяти ирокезских племен, – но у них самих, похоже, нет своего звукового языка, они в нем попросту не нуждаются: передают друг другу сообщения, меняя цвет головы.
Разумеется, все легенды и предания, как индейские, так и белых поселенцев, в течение девятнадцатого века полностью забылись, за исключением разве что редких древних суеверий. После того как жители Вермонта прочно обосновались здесь и начали строить дороги и поселения по четкому плану, они все меньше и меньше вспоминали о старинных страхах и запретах, которые учитывались при составлении этого самого плана. Большинство фермеров просто знали, что такие-то горные районы издавна считаются опасными, невыгодными для освоения или непригодными для проживания, и чем дальше от них держаться, тем лучше. Со временем вошедшие в привычку обычаи и соображения экономической выгоды столь глубоко укоренились, что поселенцам более не было смысла выходить за границы своих мест обитания, а запретные горы так и остались необитаемыми – скорее волею случая, нежели по умыслу. Если не принимать во внимание редкие вспышки панических страхов в тех местах, лишь суеверные бабульки да девяностолетние старички, вспоминая о юных годах, судачили о тварях, обитающих на дальних горах; но даже пересказывая шепотом древние предания, рассказчики соглашались, что теперь нечего бояться тварей: ведь те давно смирились с присутствием ферм и поселков, коли люди раз и навсегда оставили их в покое, не посягая на выбранные ими для обитания места.
Все это мне давно было известно из книг и устных преданий, собранных мною в Нью-Гемпшире; вот почему, когда после наводнения появились все эти нелепые слухи, я легко догадался, на какой благодатной почве они возникли, и поспешил разъяснить это моим друзьям. Забавно, что несколько особенно задиристых спорщиков продолжали настаивать, будто во всех этих нелепых сообщениях содержится изрядная доля истины. Эти упрямцы указывали на то, что все древние предания объединяет сходство общей канвы событий и деталей и что было бы крайне глупо безапелляционно судить о таинственных обитателях малоизученной вермонтской глухомани. Я заверял их, что все мифы повторяют хорошо известную, общую для всего человечества сюжетную структуру, что они возникли на ранних стадиях творческой деятельности человека и отражают одинаковые заблуждения, – но это не рассеяло их сомнений.
Было бесполезно доказывать таким оппонентам, что в сущности вермонтские мифы мало чем отличаются от универсальных легенд о персонификации природных явлений, благодаря которым древний мир населяли фавны, дриады и сатиры, а уже в современной Греции возникли легенды о калликандзарах, а в древнем Уэльсе и Ирландии – предания о троглодитах и землероях, жутких существах, обитающих глубоко под землей. Упрямцев не убедили мои рассуждения о схожей вере народов горного Непала в ужасного Ми-го или «мерзких снежных людей», что бродят по ледникам Гималайских хребтов. Когда я сослался на эти факты, мои оппоненты обратили их против меня, увидев в них намек на историческую достоверность старинных преданий и получив лишний аргумент в пользу реального существования диковинной расы древних обитателей Земли, вынужденных прятаться от господствующего на планете homo sapiens и, с большой долей вероятности, доживших в незначительной численности до относительно недавних времен, а то и сущих по сей день.
И чем усерднее я обличал теории моих друзей, тем с бо́льшим упорством они настаивали на их истинности, добавляя, что даже без свидетельств древних мифов недавние сообщения слишком недвусмысленны, подробны и объективны, чтобы от них можно было просто отмахнуться. Два-три самых отъявленных фанатика договорились до того, что сослались на древние индейские сказания, указывающие на внеземное происхождение таинственных тварей, и цитировали экстравагантные труды Чарльза Форта, уверявшего, будто посланцы иных миров из глубин космоса частенько посещали нашу Землю в прошлом. Большинство же моих противников, однако, были всего лишь романтиками, упрямо пытавшимися пересадить на реальную почву фантастические вымыслы о таинственных «маленьких человечках», которые популяризовал блистательный маэстро сверхъестественного ужаса Артур Мейчен.
