— Ну что ты! — засмеялась Серафима. — Он совсем не тяжелый!
На самом деле этот шкаф она сдвинула с места с большим трудом, но зато после этого почувствовала необычайное удовлетворение. Это ж от скольких калорий она избавилась разом — никаких тренажеров не надо!
— Ты спятила… — пробормотал Николя. Не раздеваясь, лег на тахту, закрыл глаза. — Есть хочу.
— Сейчас, Коленька! — просияла Серафима. Через минуту она принесла на подносе ужин.
— И ты…
— Конечно, и я с тобой!
Вместе они съели картофельную запеканку и винегрет.
— Вот смотрю я на тебя, Авдейкина, и удивляюсь — питаешься вроде бы нормально, а сама худющая, точно из Освенцима… — пробормотал Николя, укладываясь поудобнее. — Как сие объяснить?
— Ты же говорил, что я толстая! — смеясь, напомнила Серафима.
— Нет, это раньше… А теперь тебя не узнать!
— А тебе как больше нравится — как раньше или как сейчас?
— Никак… — сонно пробормотал Николя, закрывая глаза.
— Ты шутишь! — Она слегка толкнула его в бок кулаком, но Николя уже спал. Серафима отнесла посуду на кухню, а потом зашла в туалет. И винегрет, и запеканка — все это камнем лежало в ее желудке. Серафима на физическом уровне ощущала, как ужин впитывается ее организмом, как кровь разносит жиры, белки и углеводы по всему телу — отчего щеки набухают, тяжелеют руки, становятся массивными и неповоротливыми ноги.
Это ощущение приводило ее в ужас — она не могла позволить, чтобы камень в желудке оставался в ней. Серафима наклонилась над унитазом, и ужин легко и быстро покинул ее тело. В последнее время ей даже не приходилось давить пальцами на язык — все происходило само собой, рефлекторно.
Только тогда Серафима успокоилась.
Она очень боялась потерять Николя, и ей казалось, что лишний вес превратит ее в старую, одутловатую тетку, безобразное жирное чудовище, которое нельзя любить. Хоть Николя и говорил, что ему все равно, как она выглядит, Серафима была уверена — тот лукавит. Испытывает ее.
Поэтому она не даст ему повода для ухода. Пока она стройна — она молода, она ровесница ему…
Надо было ложиться спать — поскольку завтра следовало закончить ремонт, который так раздражал Николя. Но Серафима медлила.
Она достала большой альбом, разложила его на кухонном столе. Там были портреты Николя, которые Серафима делала карандашом. В черно-белых, невесомых линиях был запечатлен ее возлюбленный.
Злой и печальный. Надменный и нежный. Высокомерный и беззащитный. Ее поверженный бог…
Серафима любовалась его лицом, рельефом юношеских мышц, его волосами. В своих рисунках она не стремилась сделать его лучше, чем он был на самом деле, — потому что он, Николя, был лучше всякой выдумки.
Она прижала бумажный лист к губам и едва не заплакала от счастья. Конечно, можно было пойти в другую комнату и поцеловать живого, настоящего Николя — но тот очень не любил, когда его будили.
* * *
— Вот и все… — пробормотал Алеша, выйдя на крыльцо казенного домика, где регистрировались смерти, рождения, свадьбы и разводы. — Как странно!
— О чем ты? — рассеянно спросила Алена, застегивая пальто.
— Теперь мы с тобой чужие! — усмехнулся он. — Всего-то штамп на бумажке, но как все изменилось! Словно кто-то провел между нами незримую черту, и ты стала сама по себе, и я тоже — сам по себе. Давай пройдемся?
— Зачем?
— Ну как… Не можем же мы просто так взять и разбежаться!
— Давай пройдемся… — пожала она плечами.
Они побрели по бульвару в сторону метро. Холода прошли, и в сыром февральском воздухе уже чувствовалась близкая весна.
— Я так надеялся, что это не произойдет… — сказал Алеша. — Что случится чудо и ты передумаешь!
— Передумаю разводиться с тобой? Ну уж нет! — засмеялась она. — Я, между прочим, обещала Любке!
— Я не люблю иронии твоей… — пробормотал он мрачно. — При чем тут Люба?
— Ну как же, она столько лет мечтала о том, чтобы ты принадлежал только ей!
— Человек не может никому принадлежать, — возразил Алеша. — И вообще, глупо надеяться, что мы владеем хоть чем-то… Возлюбленные, дети, родители, деньги, свобода — нам только кажется, что это нам принадлежит. Возлюбленные могут бросить, дети, как только вырастут, — уйдут, родителей заберет у нас смерть, деньги уничтожит какой-нибудь дефолт, а свобода превратится в наказание…
— Ты стал пессимистом, Голубев! — заметила Алена.
— Нет, я просто к тридцати трем годам стал немного понимать жизнь, — покачал он головой. — Знаковый возраст!
— Чего же ты хочешь?
— Тебя, — улыбнувшись, просто ответил он. — Я сначала не собирался разводиться, а потом понял — чем хуже, тем лучше. Может быть, став свободной, ты поймешь, что ты потеряла…
Алена ничего не ответила. Искоса взглянула на Алешу — тот шел рядом с каким-то бесшабашным, отчаянным лицом, пепельного цвета волосы торчали в разные стороны. Когда-то она умирала от любви к нему… Почему же все прошло? Он говорит такие вещи, от которых раньше у нее сердце разорвалось бы, а теперь — нет, оно даже не дрогнуло…
По серому снегу прыгали вороны, за оградой с шорохом проезжали машины. Солнце блеснуло из-за белых плотных облаков… «Зачем Вика решила уйти из этого мира? Ведь быть в нем, даже вот так просто идти — уже хорошо!»
— О чем ты думаешь? — тронул Алеша ее за руку. — У тебя такое лицо, как будто ты далеко-далеко отсюда!
— Так, ни о чем… — пожала она плечами.
— Я тут недавно грипповал, целую неделю валялся дома. Смотрел телевизор. Пересмотрел кучу сериалов! — Алеша вдруг засмеялся. — Нет, это невозможно… Бедные домохозяйки, я теперь не удивляюсь, почему у них крыши сносит!
— Почему? — не выдержала, тоже засмеялась Алена.
— Потому что это совершенно особый, какой-то невероятный мир! Очень похожий на настоящий и в то же время — фантастика в чистом виде. Убийства и прочие преступления… — торжественно произнес он. — Например, одной бедной женщине хочешь не хочешь, а приходится в частном порядке расследовать их. Пошла она ведро с мусором выносить, а на лестнице — труп. Ну, естественно, разобралась, что к чему, — на милицию-то надежды нет! Пошла к подруге в гости, а подруга уже холодная, в квартире запах миндаля… Выяснила, хотя и с большим трудом, кто подругу отравил! Потом какого-то дальнего родственника асфальтоукладочной машиной переехало — ну, тут сам бог велел разобраться, ведь просто так под такую машину не попадешь…
— Алеша, но ведь это кино!
— Ну и что — кино! Искусство должно хоть в какой-то мере отражать реальную жизнь… Вот ты, лично, была когда-нибудь свидетельницей преступления?
— Я? — растерялась Алена и почему-то опять подумала о Вике. — Нет!
— А бедная женщина каждый день на трупы натыкается! И вообще… — с досадой продолжил бывший муж. — Сочиняют истории про то, как кто-то кому-то не дает быть счастливым! Двое мечтают пожениться, а родители против. Или — бывший муж какую-нибудь каверзу готовит, мечтает разлучить влюбленных!
— А что, вполне реальный сюжет… — снова засмеялась Алена.
— На Бориса намекаешь? Ерунда… — сбился Алеша. — Я совсем о другом хотел сказать! В жизни все по-другому — ничего не мешает этим двоим быть вместе, а они, вот поди ж ты, незадача, все равно разбегаются!
— Ты о нас с тобой?
— Да, о нас! — сердито, печально произнес Алеша. — Ну почему тебе со мной не жилось?.. Давай начнем все сначала, а?.. Развелись — ну и ладно! Я тебе готов сделать предложение. Давай опять поженимся, Аленка?
Она сначала оторопела, а потом принялась безудержно хохотать.
— По... поженимся? — сквозь смех повторила она. — Ты серьезно?.. А что Любка скажет?..
— К чертовой бабушке эту Любку! — в отчаянии закричал Алеша. — Не думай о ней! Будем снова жить у меня… Зачем тебе все по чужим углам мыкаться? Рояль твой перевезем…
— Алешка, а ты что, до сих пор от нее так и не ушел? — с любопытством спросила она.
Бывший муж помрачнел.
— Нет. Но я сегодня же…
