С первого взгляда район показался мне подобием рабочего поселка, состоявшим из шести рядов бараков, тесно прижатых друг к другу: это были строения со стенами из легкого бетона, крытыми шифером крышами и уровнем пола, приподнятым лишь на несколько сантиметров над землей. Но по мере того, как я продвигался по улицам, разделявшим бараки, — это были даже не улицы, а какие-то грязные дебри, где роились тучи мух и витал смрад клоаки, и посреди всего этого бродили голые дети и домашние животные, громоздились горы хлама, — я начал ощущать, что это не рабочий поселок, а апофеоз нищеты. Будто заколдованный и в то же время переполняемый отвращением, я продолжал свой путь, шагая мимо бараков с некогда белыми стенами, обходя зловонные водостоки и разведенные прямо на улице костры. Повсюду попадались чумазые дети, игравшие или катавшиеся на велосипеде и смотревшие на меня с безразличием и недоверием. Я двигался как сомнамбула, в подавленном состоянии, и, дойдя до конца одной улицы, внезапно пришел в себя и готов был уже развернуться и броситься прочь, но в этот момент заметил женщину, глядевшую на меня от двери последнего барака, всего в нескольких шагах от меня. Это была тучная женщина с очень бледной кожей. Она сидела на офисном стуле с ребенком на руках, волосы были повязаны темным платком, а большие глаза пристально смотрели на меня. Женщина поинтересовалась, кого я ищу, и я спросил про Тере. Поскольку мне была неизвестна ее фамилия, я принялся описывать Тере, и женщина сообщила, где ее можно найти. «Третий барак на последней улице, — сказала она и добавила: — На той, которая ближе к реке».
Барак, где жила Тере, был таким же, как остальные, с той лишь разницей, что вдоль его фасада было двумя рядами развешано белье, а на крыше торчала телевизионная антенна, более высокая, чем у других. Два окна закрывали жалюзи, но дверь была приоткрыта. Толкнув её, я услышал смех — явно из мультфильма по телевизору, в нос мне ударил какой-то приторно-сладкий запах, и, переступив порог, я одним взглядом охватил почти все жилище. Это было помещение площадью сорок квадратных метров, освещенное двумя голыми лампочками и разделенное занавесками на три своего рода комнаты. В главной находилась женщина, готовившая еду на плитке, на полу у ее ног лежала, свернувшись, собака, трое детей расположились перед телевизором на софе, сооруженной из большой деревянной доски и матраса, рядом с ними, на складном стуле, перед столиком с жаровней, сидела молодая мать, кормившая грудью младенца. В двух других комнатах я увидел лишь несколько матрасов, валявшихся на полу, поверх сооруженных из соломы лежанок. Тере стояла на одном из них перед открытым комодом со стопкой сложенной одежды в руках.
Едва я вошел в барак, все повернулись в мою сторону, включая собаку, которая поднялась и зарычала. Заметив, что Тере покраснела, я тоже покраснел, и, прежде чем кто-либо успел произнести хоть слово, она положила одежду на комод, взяла меня за локоть и, объявив своим, что скоро вернется, вытащила меня на улицу. Когда мы оказались в нескольких шагах от двери барака, Тере спросила: «Что ты здесь делаешь?» «Я искал тебя. Хотелось узнать, что с тобой все в порядке. У тебя есть новости от Сарко и остальных?» Мои слова успокоили Тере, и ее настороженность сменилась любопытством. Будто не услышав моего вопроса, она показала на повязку на моей руке и спросила, что произошло. Я принялся рассказывать ей про наш налет на банк в Бордильсе. Тере не прерывала меня, до тех пор пока я не сообщил, что полиция в тот день уже ждала нас на выходе. «Нас кто-то сдал», — произнесла она. «Да», — кивнул я. Потом Тере заявила, что ее это нисколько не удивляет, и я посмотрел на нее, не понимая, что она имела в виду. Тере пояснила: «Сарко виноват. Когда я сказала, что не смогу пойти с вами, он принялся обсуждать это дело со всеми подряд. Когда треплешься направо и налево, обязательно попадется тот, кому не следовало этого слышать. Сарко всегда предостерегал нас от этого и сам же облажался».
Вы не представляете, какое облегчение я испытал, услышав эти слова Тере. Избавившись от необходимости доказывать свою непричастность к доносу, я продолжил свой рассказ, хотя предпочел не упоминать о событиях, произошедших после того, как наша машина перевернулась у моста Ла-Барка: ни о задержании Сарко, ни о моем бегстве с отцом в Колеру, ни о визите инспектора Куэнки в дом Ихинио Редондо. Тере сообщила мне, что ей было известно о Сарко, Гордо и Джоу. Сказала, что с ними все в порядке, хотя Сарко загипсовали ногу. После трех дней допроса в комиссариате их передали судье, тот вынес решение отправить их в Барселону и посадить в «Ла-Модело». «Теперь они ждут суда, но неизвестно, сколько это продлится. Ты же помнишь, сколько прошло времени с тех пор, как сцапали Колилью и Дракулу, а они еще все маются в ожидании. Ну а что до Сарко с остальными, то им светит не менее четырех-пяти лет. Они признали лишь то, от чего совсем нельзя было отвертеться: оружие, угон машины, налет на банк и несколько нападений. Учитывая, сколько еще можно было бы на них повесить, они, можно сказать, легко отделались. О нас ничего не рассказали — ни о тебе, ни обо мне. В общем, они нас не сдадут. Если ты из-за этого беспокоился, то можешь расслабиться».
Меня задело, что Тере догадалась о моих мыслях, но не так, чтобы очень сильно: в то время ее мнение обо мне уже перестало быть для меня важным. Пока Тере говорила, я разглядел за ее плечом, по ту сторону реки, в просветах между деревьями, возвышавшиеся здания района Катерина-Альберт, и в тот момент я подумал, что мой дом и эти бараки находились одновременно близко и очень далеко друг от друга, и только тогда ко мне пришло осознание того, что я действительно был не таким, как они. Внезапно показалось ирреальным все произошедшее со мной за последние месяцы, и я понял, что принадлежал к миру по другую сторону реки, и воды синей границы вернулись в свое обычное русло. Стало ясно, что меня с Тере ничего больше не связывает, и она была лишь мимолетным увлечением лета.
Тере продолжала говорить, а я думал о том, как улизнуть из этого места. Она рассказывала о Сарко, мол, какой срок ему бы ни дали, надолго в тюрьме он не задержится. «Сбежит при первой же возможности. Это произойдет очень скоро». Я молча кивнул. Двое детей на велосипеде, со следовавшей за ними собакой, пронеслись в нескольких метрах от нас, забрызгав мне грязью кроссовки. Открылась дверь барака, откуда донеслись звуки перестрелки из телевизора и детский плач, и тут же показалась голова молодой женщины, которую я видел кормящей младенца. Она позвала Тере в дом, сказав, что нужна ее помощь. «Сейчас приду», — ответила Тере, и дверь барака закрылась. Тере погладила пальцем свою родинку возле носа и, вместо того чтобы отправиться в дом, спросила: «Ты появлялся с тех пор в «Ла-Фоне?» «Нет. А ты?» «И я нет. Но если хочешь, завтра вечером можем увидеться там. Я договорилась встретиться там с Линой». Я подумал секунду и произнес: «Хорошо». Тере улыбнулась — в первый раз за время нашего разговора. Потом быстро попрощалась и ушла в дом.
На следующий день я не явился в «Ла-Фон», и мне не доводилось видеть Тере до середины декабря. За эти три месяца моя жизнь совершенно переменилась, вернее, я вернулся к своей прежней жизни. К той, что была до Тере, до Сарко, до Батисты, в общем, до всех тех событий. Однако, это лишь отчасти было возвращением к прежнему, потому что сам я уже не был таким же, как прежде. Как я вам уже говорил, когда мы начинали разговор о Сарко: в шестнадцать лет границы легко преодолимы — во всяком случае, так было в те времена. Граница Тер и Оньяр оказалась такой же зыбкой, как и Лян Шань По — по крайней мере, для меня. Три месяца назад я буквально за несколько дней перестал быть «чарнего» из среднего класса и превратился в члена подростковой банды, а тремя месяцами позже внезапно отказался от этой роли и снова стал юношей из хорошей семьи. Вот так просто и быстро все могло измениться. Конечно, уничтожение банды Сарко значительно все упростило: кто-то находился в тюрьме, кого-то убили или покалечили, а те, кто оставался на воле, не пытались найти меня, и я не искал их. Семья способствовала моему возвращению к прежней жизни. После дней, проведенных в Колере, отношения у меня с домашними удивительным образом улучшились, и, хотя отец был в курсе того, что произошло со мной в последние месяцы, он больше не задавал мне об этом вопросов. Мама и сестра тоже не проявляли любопытства, у дома у нас все вели себя так, будто событий этого лета никогда не было.
