— Могу я задать вам последний вопрос?

— Разумеется.

— Что произошло с Гафитасом? Он «отвалился сам собой»?

— Почему вы не спросите об этом его самого?

— Версия Каньяса у меня уже есть.

— Думаю, она и есть самая верная.

— Не сомневаюсь. Но все же мне бы хотелось узнать и вашу. Почему вы не хотите рассказать?

— Я никогда никому не рассказывал эту историю.

— Это делает ее еще более интересной.

— Но она не имеет значения для вашей книги.

— Расскажите, пожалуйста.

— Вы даете мне слово, что не станете использовать то, что я вам расскажу?

— Да.

— Тогда слушайте. Вечером того же дня, когда нами был пойман Сарко, я явился домой к Гафитасу. Мне не хотелось терять время: я только что в первый раз допросил Сарко и двух его подельников по налету на банк в Бордильсе, после чего оставил всех троих мариноваться в камере, планируя разбудить их чуть свет на следующий день и продолжить допрос. Я решил отправиться за четвертым участником нападения, которому удалось скрыться. Как только мать Гафитаса открыла мне дверь, я понял, что явился по адресу. Бедную женщину выдал даже не столько панический страх, сколько ее нечеловеческие усилия скрыть его. Она находилась в невменяемом состоянии и даже не спросила, почему я разыскиваю ее сына. Сказала лишь, что Гафитас с отцом вот уже неделю отдыхали в доме друга семьи в Колере, решив воспользоваться последними днями каникул. Прежде чем я успел попросить ее об этом, она поспешила дать мне адрес дома. Через час я был в Колере — малолюдной деревушке у моря, неподалеку от приграничного Портбоу. Я спросил, как найти дом, который мне нужен, и нашел его неподалеку от пляжа. В окнах не горел свет, и, казалось, будто там никто не живет, однако перед домом стояла машина. Я припарковался рядом. И через несколько секунд позвонил в дверь.

Появился отец Гафитаса — мужчина лет сорока, худой, смуглый, с темными волосами без седины и на первый взгляд мало походивший на своего сына. Я представился и сказал, что хочу поговорить с Гафитасом. Мужчина сообщил, что его сын сейчас спит, и поинтересовался причиной моего визита. Я объяснил ситуацию. «Тут, похоже, какая-то ошибка, — сказал он. — Мы с сыном сегодня все утро были на море». «Есть свидетели этого?» — спросил я. «Свидетели? Я», — ответил отец Гафитаса. «И никого больше?» «Никого». «Жаль, — произнес я и добавил: — Но мне в любом случае нужно поговорить с вашим сыном». Недоуменно пожав плечами, с видом человека, вынужденного уступить, отец Гафитаса пригласил меня войти и, когда мы проходили через столовую, пояснил, что они с сыном отдыхали в Колере уже неделю и каждый день ходили на рыбалку, но этим утром им пришлось вернуться домой раньше обычного из-за досадного происшествия. «Сын поранил себе руку крючком, когда закидывал удочку, — сообщил он. — Было много крови, но ничего серьезного — нам не пришлось даже обращаться к врачу. Я сам перевязал ему рану». Когда мы подошли к двери спальни, отец Гафитаса попросил меня подождать снаружи, пока он разбудит сына. Мне не пришлось долго ждать: через минуту он провел меня в комнату, и я попросил оставить меня наедине с его сыном.

Он выполнил мою просьбу. Мы с Гафитасом разговаривали: он сидел с забинтованной рукой на кровати, прислонившись к стене, запутавшись ногами в ворохе мокрых от пота простыней, а я стоял перед ним. Так же, как и с его матерью, мне было достаточно взглянуть в его глаза за стеклами очков — больше даже потерянные, чем испуганные, чтобы еще раз удостовериться в том, что мне уже известно: именно он являлся четвертым участником налета на банк в Бордильсе. Я задал Гафитасу несколько формальных вопросов, он отвечал мне с напускной уверенностью. Потом я велел ему одеваться и взять с собой кое-какую одежду, добавив, что подожду его в столовой. Гафитас даже не спросил, куда должен ехать со мной.

Я вышел из комнаты и объявил отцу Гафитаса, что задерживаю его сына. Он выслушал это, сидя боком ко мне, в кресле-качалке у пустого камина, и даже не повернулся. «Вы ошибаетесь», — прошептал он. «Возможно, — кивнул я. — Но это должен будет решить судья». «Я не это имею в виду», — пояснил отец Гафитаса, повернувшись ко мне в своем кресле, и, когда я посмотрел на него, мне показалось, будто с его лица слетела маска. Когда он снова заговорил, я не услышал в его голосе ни мольбы, ни тревоги, ни горечи, а лишь одну серьезность. «Не знаю, действительно ли мой сын совершил то, в чем вы его подозреваете, — произнес отец Гафитаса. — Но мы разговаривали с ним, и он сказал, что раскаивается. Я ему верю, и единственное, о чем вас прошу — чтобы вы тоже ему поверили. Мой сын хороший парень, можете быть уверены. К тому же он не виноват во всем том, что с ним произошло. У вас есть дети?» Я покачал головой. «Ну да, вы же еще очень молоды, — продолжил отец Гафитаса. — Но я скажу вам кое-что, и, может быть, став отцом, вы вспомните мои слова: нет ничего сложного в том, чтобы любить своих детей. Сложно уметь поставить себя на их место. У меня это не получалось, и произошло то, что произошло. Но это больше не повторится. Гарантирую. Что вы выиграете, посадив моего сына в тюрьму? Подумайте. Ничего. Вы сказали, что задержали главаря и практически уничтожили банду. Что ж, значит, добились своей цели. Упрятав моего сына за решетку, вы, повторяю, ничего не выиграете, а просто получите еще одного преступника. Сейчас он никакой не бандит, но из тюрьмы выйдет настоящим преступником. И вы это знаете лучше, чем я». «Что вы от меня хотите?» — испытывая неловкость, произнес я. «Чтобы вы дали моему сыну шанс. У него впереди вся жизнь, он исправится, и данный эпизод станет для него лишь дурным воспоминанием. Он совершил ошибку, но это никогда больше не повторится. Инспектор, возвращайтесь домой и забудьте о моем сыне. Забудьте о том, что встречались с нами. Мы с вами незнакомы, этой ночью вы не были здесь, никогда не входили в дом, не разговаривали со мной. В общем, ничего этого никогда не было. Мы с моим сыном будем вечно вам благодарны. И вы сами станете благодарить себя за это».

Отец Гафитаса замолчал. Пока мы смотрели друг на друга, я думал о своем отце, старом полицейском, служившем в Касересе и готовившемся к выходу на пенсию, и подумал, что он сделал бы для меня то же самое, что отец Гафитаса для своего сына. «Вероятно, вы правы, — произнес я. — Но я не могу сделать то, о чем вы просите. Ваш сын совершил ошибку и должен ответить за это. Закон один для всех. Если бы это было не так, мы бы продолжали жить как в лесу». Я помолчал и продолжил: «Я прекрасно понимаю вас и сделаю все, чтобы смягчить предъявляемые ему обвинения. При наличии хорошего адвоката и небольшого везения вашему сыну придется провести в тюрьме год или чуть больше. Мне очень жаль, но ничего я не могу для вас сделать». Я ждал, чтобы отец Гафитаса мне ответил — возможно, в глупой надежде, что он признает хотя бы частично мою правоту. Однако он кивнул, после чего, глубоко вздохнув, молча отвернулся к камину и вновь погрузился в какое-то отрешенное состояние.

Я ждал Гафитаса, но поскольку он не выходил, отправился за ним. Открыв дверь в комнату Гафитаса, обнаружил его в том же положении, в каком оставил: он сидел на кровати, прислонившись спиной к стене, с голыми ногами, торчавшими из-под вороха мокрых от пота простыней. Только на сей раз от его напускной уверенности не осталось и следа — на меня смотрели уже не просто растерянные и испуганные глаза подростка, а глаза ребенка или кролика, ослепленного фарами несущегося на него автомобиля. И тогда, вместо того чтобы велеть Гафитасу одеваться и следовать со мной, я замер в дверях комнаты, глядя на него, не думая ни о чем и не произнося ни слова. Не знаю, сколько времени это длилось, но когда мне удалось преодолеть оцепенение, я просто развернулся и ушел. Что вы об этом думаете?

— Это конец истории?

— Почти. Дальнейшее уже не представляет особого интереса. Хотя городок у нас маленький и здесь все друг друга знают и постоянно друг с другом сталкиваются, я не видел Гафитаса долгое время. Его отца я встречал пару раз на улице, и оба раза он меня узнал, поздоровался едва заметным кивком, однако не стал подходить ко мне. Сам же Гафитас вновь объявился лишь через много лет спустя, и в то время он был уже не Гафитасом, а Игнасио Каньясом, молодым человеком, окончившим университет в Барселоне и вернувшимся в наш город, чтобы начать карьеру. Когда нам доводилось встречаться с ним в тот период, мы оба делали вид, будто незнакомы, и даже не здоровались, но в начале девяностых годов меня назначили советником по безопасности губернатора провинции, и поскольку наше учреждение находилось напротив офиса Каньяса, мы стали сталкиваться с ним регулярно. Нам даже приходилось общаться по работе. Вот в те времена все изменилось: не могу сказать, что мы стали друзьями, но у нас сложились хорошие отношения. Разумеется, мы никогда не разговаривали с ним о прошлом, о том, когда и при каких обстоятельствах познакомились. В какой-то момент я почти забыл, что Игнасио Каньяс был когда-то Гафитасом. Он тоже не вспоминал о том, что я был тем самым полицейским, который охотился за ним и за бандой Сарко, выслеживая их по злачным заведениям китайского квартала. Вскоре я оставил службу в губернаторстве провинции, и мы с Каньясом перестали видеться. Вот и вся история.