А потом меня внезапно разбирает смех.

Смеюсь долго и громко, спрятав лицо в дрожащих ладонях — черт, это явно что-то истерическое. Мне точно понадобится психотерапевт. Но остановиться не могу.

Меня безумно веселит мысль, что Уэнсдэй обыграла не только меня, но и отца — со всей его гребаной рассудительностью и привычкой всё просчитывать на несколько ходов вперёд.

Обвела нас всех вокруг изящного пальчика с блестящим чёрным маникюром, словно глупых маленьких детей.

— Ты закончил? — холодно осведомляется Аддамс, с пренебрежением наблюдая за моей чрезмерно бурной реакцией.

— Клянусь Богом, ты поехавшая… — от неконтролируемых приступов смеха у меня сводит живот, а на глазах выступают слёзы. Пожалуй, стоит оплатить сразу полный курс у лучшего мозгоправа. — Одного не пойму, Аддамс… Нахрена вам понадобился я? Отец всё подписал, теперь ты королева этого гребаного города. Наслаждайся.

— Хочу показать тебе кое-что… — она снова откидывается на спинку кресла, отбрасывая назад водопад иссиня-чёрных волос. Затем достаёт из ящика одну из украденных папок с чёрной бухгалтерией и небрежно швыряет её на край столешницы. — Читай.

Я не понимаю, зачем мне это делать.

Зачем продолжать исполнять её просьбы, больше напоминающие приказы.

К нелегальной части отцовского бизнеса я никогда не притрагивался — все грязные дела вёл старший Синклер на пару с Короццо.

Но пристальный немигающий взгляд Уэнсдэй непостижимым образом парализует волю, превращая меня в безвольную марионетку — я покорно поднимаюсь на ноги и бреду к столу.

Открываю папку на первой странице.

И замираю от шока уже в сотый раз за этот поганый бесконечный день. Офшорный счёт зарегистрирован на моё имя, а внизу документа красуется моя подпись — фальшивая, но удивительно схожая с оригиналом.

— Моей первоначальной целью было засадить Винсента Торпа за решетку, — равнодушно сообщает Аддамс, постукивая пальцами по лакированной столешнице и неотрывно взирая на меня снизу вверх. — Но он очень надёжно себя обезопасил. Здесь нет ни одного документа на его имя, всё зарегистрировано на тебя.

Я чувствую себя так, словно пропустил ступеньку, спускаясь с крутой лестницы — сердце резко ухает вниз, а ладони мгновенно становятся липкими от пота. Проклятье, я настолько наивный идиот, что моим доверием воспользовалась не только эта коварная стерва, но и родной отец.

Немыслимо. Непостижимо.

А я ведь в самом деле испытывал угрызения совести, что совершил предательство… Какой же я кретин.

Пока я бестолково хлопаю глазами, окончательно утратив дар речи и связь с реальностью, Уэнсдэй забирает у меня папку и вытягивает оттуда первый лист.

Я совершенно растерянно наблюдаю за её действиями — она извлекает откуда-то из ящика пачку сигарет и серебристую зажигалку. Бледные пальцы чиркают по колёсику, подносят трепещущий огонёк к краю страницы — и бумага мгновенно вспыхивает, распространяя едкий запах гари по всему кабинету.

Аддамс завороженно следит за тем, как пламя медленно пожирает прямые доказательства моей причастности к финансовым махинациям.

А потом достаёт из пачки сигарету и подкуривает прямо от горящего листка.

Кроваво-алые губы смыкаются на кончике сигареты, оставляя на фильтре багряный след от помады — Уэнсдэй выдыхает горьковатый дым и вальяжным жестом отбрасывает на пол наполовину истлевший документ. Нарочито медленно выставляет в сторону изящную ножку, демонстрируя до неприличия высокий разрез на кожаной юбке, и растаптывает остатки бумаги.

Дымящийся огонёк постепенно потухает.

— Вот и всё, — безэмоционально заключает Аддамс, глубоко затягиваясь никотиновым дымом. — Помнится, ты хотел знать, было ли это большим, нежели просто хороший секс? Так вот, трахаться с тобой не входило в мои планы… поначалу. Но планы изменились. Это ответ.

Её странное прохладное признание бьёт меня обухом по голове куда сильнее, нежели предательство отца.

И сильнее, чем всё сказанное до.

— Ты хотел сбежать от отца и начать новую жизнь. Теперь у тебя есть такая возможность, — она умолкает, делая очередную затяжку. Между смоляных бровей залегает крохотная морщинка, и Уэнсдэй вдруг моргает. Один раз, а затем и второй. Пушистые угольно-чёрные ресницы заметно трепещут, выдавая крайнюю степень замешательства.

Тягостная пауза затягивается.

Между нами туго натянутой струной повисает напряжение — воздух резко наэлектризовывается, это ощущается почти физически — словно перед сильной грозой.

Я смотрю на неё, невыносимо красивую, невероятно притягательную, дьявольски соблазнительную… А вижу зеркальное отражение собственного отца — непомерно жадного до власти и готового пролить реки крови ради достижения заветной цели.

— Но ты мог бы остаться. Работать на меня, — очередная длительная пауза. — И не только.

— Остаться? — эхом переспрашиваю я, неотрывно глядя в бездонные омуты глаз, затягивающиеся меня в топкое болото.

Уэнсдэй коротко кивает и тушит недокуренную сигарету в пепельнице из вулканического стекла. Я словно на автопилоте подхожу ближе и протягиваю руку вперёд, невесомо касаясь кончиками пальцев чувственного изгиба алых губ. Она выдыхает чуть громче обычного, а взгляд обсидиановых глаз неуловимо меняется.

Пьянея от её сокрушительной близости, я сжимаю тонкую талию обеими руками и резко дёргаю Аддамс на себя, принуждая подняться на ноги.

Высокие каблуки скрадывают разницу в росте — мне почти не нужно наклоняться, чтобы поцеловать её. Но вместо этого я разворачиваю Уэнсдэй и решительно усаживаю на стол.

Она мгновенно раздвигает ноги, насколько позволяет узкая юбка — мои пальцы дразняще медленно скользят по бедру, слегка подцепляя кожаную подвязку с кинжалом.

Тяжёлый пряный аромат с нотками горьковатого цитруса окутывает меня дурманящим облаком.

Я подаюсь вперёд, сокращая расстояние между нами до минимального — багряные губы маняще приоткрываются.

— Эй, Аддамс… — едва слышно шепчу ей прямо в губы. — Да пошла ты нахер, чокнутая стерва.

И резко отстраняюсь.

Взгляд невольно падает на шахматную доску за спиной Уэнсдэй — и одним ловким щелчком пальцев я смахиваю на пол чёрного ферзя.

А потом быстро разворачиваюсь и решительно устремляюсь прочь из кабинета. Прочь из этого дома. Прочь из этого блядского гнилого города.

Аддамс меня не останавливает.

Не произносит ни слова.

Впрочем, что бы она не сказала и что бы не сделала — наплевать. Совершенно наплевать.

Двадцать восемь лет я был безвольной марионеткой в чужих руках. Оставшиеся годы я проживу полностью свободным человеком.

Отныне и навсегда я буду самостоятельно распоряжаться собственной жизнью.

Отныне и навсегда я буду принадлежать только самому себе.