Когда однажды, 9 мая, мы с подружками отправились на ВДНХ смотреть салют, нам повстречалась девочка моего возраста, которая была в тех самых белых сабо. Она по очереди тянула за рукав то мать, то отца и канючила:
– Ну когда мороженоеее? Ну пойдём за мороооженым.
Я тогда сильно удивилась, как можно хотеть простое мороженое, когда на ногах такая роскошная обувь. Мне казалось, появись эти волшебные туфельки на моих ногах, я не то что мороженое, я совсем есть перестану, а ещё лягу в них спать, прямо под одеяло.
А один раз Катька из нашего двора, у которой были эти самые сабо, дала мне их померить. Когда мне пришлось их снять и вернуть владелице, у меня даже зубы заныли. Я не знала, сколько они стоят, чьего они производства и откуда они берутся на ногах самых обычных девчонок, но я точно знала, что их надо достать. Целое лето мы с Людкой провели в поисках обуви. Мы каждый день, как на работу, вставали с утра пораньше и ехали на охоту в центр. Там в магазинах всегда что-то выбрасывали, и Людка искала себе сапоги, а я мечтала напасть на след сабо. Первым делом мы ехали в Центральный Детский мир, потом шли в ГУМ, ЦУМ и Петровский пассаж. В течение долгого времени мы приезжали безрезультатно, но однажды увидели огромную очередь, спускающуюся по лестницам всех пяти этажей Детского мира. Сердце мое бешено подскочило, и я понеслась смотреть, что дают. Я готова была стоять день, ночь, неделю без воды, еды и туалета, лишь бы заветные туфельки оказались на моей ноге. К моему горькому разочарованию, выбросили в тот день какую-то ерунду – кажется, это были детские сапожки, которые меня совершенно не интересовали, и я тогда была очень разочарована. В то лето мы так ничего и не нашли.
Тогда я решилась использовать ещё один способ получить желаемое. Попросить достать. Мой дядя Костя, папин брат, уже вернулся к тому времени из Африки, но помогать мне, как обещал, не торопился. Я подумала, что самое время напомнить ему о себе, и решила для начала поговорить с бабой Надей. Дядя Костя был очень важный, и я его стеснялась. Баба Надя выслушала мою просьбу помочь мне достать так остро необходимые сабо и в ответ на это сказала, что я должна хорошо учиться и быть примерной девочкой, тогда у меня будет всё, что я пожелаю. И что я должна брать пример с дяди Кости, который всегда хорошо учился, много и добросовестно трудился, был честным партийцем и справедливым товарищем и поэтому всего добился. Я тогда на бабку обиделась и долгое время к ней не ездила, а потом мы обе сделали вид, что ничего не произошло.
Снова началась школа, семейные неурядицы, простуды, макулатура, пионерские сборы, классный час… Сабо отступили и почти забылись, но ещё иногда где-то маячили в моих мечтах, правда, уже не так сильно, как раньше. А потом и вовсе исчезли, так никогда и не придя ко мне. Через пару десятков лет их стали носить врачи и медсёстры, это была добротная рабочая обувь, которая очень напоминала мне те самые сабо из моего детства. Но меня они теперь раздражали, и смотрела я на них с неприязнью, мне совсем не хотелось себе такие же. Я вообще не хотела больше сабо, я на них обиделась.
Больше про Париж я ничего не знала, но всё равно туда очень хотела. Я лежала на своей старой кушетке, вглядывалась в заграничного брюнета, которые в Москве не водились, и мечтала именно о таком муже, чтобы струны звенели не только в душе, но ещё и в тёмной глубине трусов, откуда я иногда ощущала зов, несмотря на внешнюю недоразвитость по женской части. В этом роскошном французе был класс и был секс, хотя слово это было тогда не в ходу, потому что в СССР, как известно, секса не было. Но французы, равно как и прочие итальянцы, обладали какой-то необъяснимой внутренней свободой и уверенностью в своей неотразимости, и даже квазимодо Челентано или медведь Депардье будоражили неизведанное, и внизу живота у советских женщин начинались сладкие качели. А вот в сталеваре Саше Савченко с улицы Заречная секса не было, он хорошо варил сталь и был Герой Социалистического Труда, но никак не герой-любовник. Не было секса в советском кинематографе ни у Ипполита, ни у Геши, ни тем более у Шурика.
Ещё я мечтала, что дома у меня будет чисто, уютно, в гостиной будет стоять стенка, во дворе красные «жигули», а на обед будет котлета по-киевски, свежая клубника и пепси-кола. Дети будут учиться в английской спецшколе, а сама я стану врачом-хирургом. Я никогда не буду пить, может, только бокал шампанского на Новый год. А ещё я буду летать на самолёте в Крым, к Чёрному морю.
Я ни разу не была на море и очень хотела съездить хотя бы в пионерский лагерь. Меня не смущали подъёмы и отбои, зарядка, пионерские линейки и обязательный смотр строя и песни. Мне плевать было на купания по три минуты, по свистку и под присмотром вожатых – зато я увижу море, можно ведь просто сидеть на берегу и смотреть на него. Но с морем не получалось никогда. Денег на курорты никогда не было, путёвок в лагерь тоже. Все путёвки доставались детям начальников, и о море можно было только мечтать. Однажды, правда, мама меня обнадёжила и сказала, что на заводе кто-то отказался от путёвки в пионерский лагерь на Азовском море, и, возможно, эту путёвку отдадут ей. Я с визгом подпрыгнула до потолка, бросилась перебирать летние платья и сарафаны и тут же затеяла стирку и глажку. Вечерами я ворочалась и думала, как оно всё будет – юг, море? Путёвки мне не досталось. Её отдали кому-то в бухгалтерию, и чья-то счастливая дочка отправилась на Азовское море. Не могу сказать, что была сильно омрачена или подавлена этим фактом. Конечно, я огорчилась, но уже понимала, что ни о каком равенстве и братстве, о котором мне без конца твердили в школе, не может быть и речи. Поэтому на юг поедет дочка бухгалтерши, а дочь посудомойки отправится в Подмосковье. Я ездила в лагерь под Звенигород, где в семь утра, продрогшая от холода и недосыпа плелась на зарядку и целыми днями маршировала и пела «Взвейтесь кострами». Ещё там был кружок мягкой игрушки, серая вермишель и туалет с дыркой в полу, куда я боялась провалиться вместе с пионерским галстуком.
Единственное, с чем я была категорически не согласна, так это с тем, что косноязычная диатезная дочка бухгалтерши хоть в чём-то лучше меня. Я была незаурядна, начитанна, уверена в себе и всё понимала про этих дур дочек. Они все хотели быть Констанциями, а я хотела быть Джулией Ламберт. Я рассчитывала в будущем заполучить себе в мужья студента МГИМО и на меньшее была не согласна, эти же мечтали о курсантах из Суворовского училища. Даже бестолковая Наташка сочинила историю про офицера Володьку и долго кормила нас этой байкой, время от времени путаясь в показаниях. По её рассказам, Володька где-то неподалёку защищал Отечество и был роскошным брюнетом с усами. Он был безумно влюблён в Наташку, ревновал её к каждому столбу, а по выходным они ходили в кафе и на танцы. В увольнительных он предпочитал носить фирменные джинсы и кроссовки «Адидас», которыми ещё и барыжил в свободное от казармы время, ошиваясь у гостиницы «Космос». Офицер-Володька прочно засел в Наташкиной башке, и эта её лавстори длилась года два, пока Наташку окончательно не прижали к стенке её подружки и не потребовали уже предъявить им этого Анику-фарцовщика. Но и тут Наташка ловко выкрутилась, потому что грянула Чернобыльская катастрофа, и Наташка тут же сплавила своего Володьку тушить пожар на АЭС, где он героически сорвал с себя защитную маску, нацепил её на товарища, а сам погиб смертью храбрых. Таким образом Наташке удалось ловко закольцевать эту историю, где она оставалась безутешной вдовой героя-мученика и наконец-то освободилась от необходимости врать и путаться в своих любовных показаниях. Хотя напоследок она выдала, что имеет подозрение, что Володьку скорее всего посадили за валютные махинации, но так как писем из тюрьмы предъявить она не могла, то спохватилась и сказала, что цинковый гроб она всё же получила и «похоронила» его уже навсегда.
Дома мать продолжала пить со своим Толяном, и я пыталась иногда спасаться у бабушки. Но у бабушки пил дед, и деваться от этих алкашей было некуда. Дед где-то работал то ли слесарем, то ли сантехником и пил каждый божий день, без перерывов. В будни после работы портвейн, в выходные беленькую. Каждый вечер он приходил домой пьяный и заводил бабушке одну и ту же шарманку:
