Гуров вдруг очнулся и понял, что сидит за столом, напевает под нос знакомую мелодию, отбивая такт ногой и раскачиваясь, будто в танце. Картонная серая оболочка уголовного дела ударила по глазам. Нет больше Олега Митрофановича, очарованного тридцать лет собственной женой. В той квартире никто не танцует, не обсуждает с жаром новую выставку и не передвигает часами фигуры на шахматной доске. От этого разливается горечь, от которой щиплет глаза, скребет железной щеткой горло. Вдвойне горше, что он, Лев, упустил столько времени, не навещал стариков. Теперь единственное, как он может вернуть долг, это убедиться, что Олег Митрофанович отошел в мир иной спокойно, по божьей воле, а не из-за чьего-то противозаконного замысла.
И опер, стиснув зубы, чтобы не уплыть опять в приятные воспоминания, принялся изучать документы. Стандартный набор: поквартирный опрос, протокол поквартирного опроса, опросы свидетелей, которые слышали громкие звуки в тот вечер, вернее даже ночь, протокол осмотра места обнаружения тела с подробным описанием помещения, характеристика от участкового, исследования криминалистической лаборатории, протокол допроса Максима Журина, единственного внука супругов. Прав Валерка, на первый взгляд нет никаких предпосылок, чтобы заподозрить насильственную смерть. Да, Максу достается отличное наследство – пятикомнатная квартира, за такое в современном мире убивают, выгоняют на улицу, подделывают документы, отказываясь от родственных связей. Только если бы парень, сейчас уже вполне солидный мужчина около сорока, охотился за золотыми метрами в Центральном районе Москвы, то не стал бы ждать столько лет. Ведь получается, что Олег Митрофанович уже больше восьми лет как вдовец после смерти Лидии, его внук мог достаточно быстро провернуть замысел и стать единственным собственником квартиры.
Лев Иванович даже усмехнулся от мысли, что это Макс мог поспособствовать скорейшему отправлению деда на тот свет. Тот Максим Журин, которого помнил Гуров, был замкнутым, неуклюжим пареньком. По большей части он молча поглощал угощение со стола, поджимал губы на причуды своих стариков да сдерживал зевоту, слушая рассказы Лидии об очередном культурном мероприятии. Единственная вещь на свете, которая его вдохновляла и завораживала, – шахматы. Он не пошел в бабку статью и художественным талантом, не повторил доброту и щедрость деда, даже на погибшего в нелепой аварии отца Максим был не похож. Журин-внук был копией матери, блеклой провинциальной девушки Ольги, которая из-за случайной одноразовой связи на какой-то гулянке вдруг стала частью семьи московских интеллигентов. Мать Максима после рождения внебрачного ребенка не решилась остаться в Москве, получила стараниями Журиных комнату в коммуналке от одного из подмосковных швейных комбинатов да и осела там навсегда. В квартире Олега и Лидии она не появлялась с момента похорон их единственного сына и отца ее ребенка. Теперь мужская вариация Ольги, подрастающий внук Максим, навещал стариков по строгому графику. Мальчишка, потом подросток и затем молодой парень удивленно таращился на их чудаковатые привычки и робко заливался краской за сервированным как в ресторане столом. Но надо отдать должное, бабушкин такт ему все-таки перешел по наследству. Даже если Макс и посмеивался или осуждал привычки родни, то никогда не произносил это вслух. Лишь пожимал плечами на то, что у дедушки с бабушкой не было привычного телевизора или магнитофона, ведь крошечный черно-белый телевизор водился даже в их с матерью простенькой общажной комнатушке. Есть у стариков надо было с помощью ножа и вилки, вести за столом следовало приятные разговоры о погоде и далеком от него искусстве. Из развлечений – пасьянс, танцы под старые романсы из забавного старинного патефона да сопровождение бабушки по скучным музеям. Зато во время каждого визита его кормили деликатесами, которые у матери в холодильнике не водились, играли в его любимые шахматы по нескольку часов кряду, не ругали за сидение с книжкой до утра, а на прощанье дед всегда засовывал внуку в карман новенькую хрустящую купюру. Поэтому каждые выходные Максим садился в электричку и полтора часа ехал из подмосковного Королева с тремя пересадками в огромную квартиру в центре города.
Перед внутренним взглядом всплыло бледное, всегда сосредоточенное личико с невзрачными чертами. Увидишь в толпе и не запомнишь, настолько все черты скучны и обычны. Всегда в темной практичной одежке, нелюдимый замкнутый Макс молчал, ел, скрывал зевоту в гостях у деда с бабкой. Оживал лишь над доской с фигурами, тогда глаза его наполнялись блеском, а брови ходили вверх и вниз в такт размышлениям.
Интересно, прекратил ли он свои поездки после того, как вырос? Гуров пролистал протоколы, нашел строчку с данными свидетеля и снова усмехнулся. Ну кем же еще мог стать парень, который не выпускал из рук учебник по шахматам? Журин Максим Леонидович, преподаватель по шахматам в одном из столичных лицеев, проживает все в том же общежитии города Королева. Пара стандартных строк из официального протокола содержали всю дальнейшую судьбу единственного внука экстравагантной четы. Парень так и прожил еще почти двадцать лет, ничем не интересуясь, кроме фигур на черно-белых клетках. Что еще есть в папке? Показания свидетельницы, соседки, Людмилы Ивановны Ивановой, той самой лаборантки Люсеньки. Она мгновенно нарисовалась серым пятном в памяти оперативника: блеклая, будто стерли с нее все краски, с вечными пятнами смущения на щеках и жидкими волосами, собранными в хвостик, стесняющаяся своей квадратной, будто топором вырезанной фигуры. Она преданной собачонкой служила Лидии и ее мужу. За то, что Журина опекала ее, учила женским премудростям, водила за собой по выставкам, знакомя с московской богемой, та считала престарелую гранд-даму своим личным божеством. Хлопотами Олега Митрофановича приезжая провинциалка получила быстро однушку от технологического института, несмотря на скромную должность лаборантки кафедры машиностроения. Шикарный гардероб с плеча модницы Лиды, о котором заурядная женщина могла лишь мечтать, праздники в почти семейном кругу вместо одинокого застолья – блага от щедрых соседей сыпались на Иванову как из рога изобилия. Она отплатила этот долг, до конца жизни, видимо, присматривая за овдовевшим ученым, недаром первая обратила внимание на крики и побежала проверять, что случилось с тихим Олегом Митрофановичем. Запасные ключи от соседской квартиры у нее были, именно Люся и нашла старика на полу у его вместительного кресла, где тот так любил слушать старые пластинки с любимыми романсами.
Гуров опять почувствовал укол стыда: все, кто вращался вокруг интеллигентной четы, так и продолжали еще двадцать лет свою жизнь в лучах тепла и заботы Журиных, взамен отдавая внимание дряхлеющим старикам. А он исчез, как будто и не было ничего, хотя считал их практически своей семьей, пока жил в той квартире все пять лет учебы в институте. Лев Иванович со вздохом взглянул на часы, нет, это ощущение не унять воспоминаниями. Время еще есть, спектакль у жены окончится почти в полночь, поэтому он может сейчас хотя бы прокатиться в квартиру Журиных, поговорить с Ивановой об обстоятельствах смерти старика.
Опер уже стоял на парковке, когда бросил взгляд на окна криминалистической лаборатории на третьем этаже здания. Заглушив двигатель, Лев Иванович снова зашагал к крыльцу здания управления МВД. Желтый свет окон напомнил ему, что криминалист Зимин, его давний коллега, не так давно развелся с женой и теперь частенько проводил ночи на диванчике в своей лаборатории, не горя желанием возвращаться в родительский дом и выслушивать упреки из-за несложившейся семейной жизни. Дело наверняка уже побывало у Зимина в руках, а значит, тот сможет высказать свое мнение, помочь воспроизвести картину произошедшего. В беседе, бывает, всплывают мелочи, на первый взгляд несущественные детали вскрытия или результатов осмотра места происшествия, которые в официальный протокол не включают из-за их незначительности. Такие крошечные крючки могут стать точкой, от которой расследование вдруг начинает раскручиваться совсем в другую сторону. Поэтому Гуров, когда брался за дело, первые несколько дней не выдвигал версий, чтобы не уйти по ложному следу. Он тщательно, как археолог на раскопках, осматривал каждый кусочек пазла, собирая их все больше и больше, пока разрозненные элементы вдруг не складывались сами в четкую картинку. Этим Лев Иванович и заработал свою славу опытного опера, которому любая запутанная история по плечу. Его напарник по кабинету, давний приятель, Станислав Крячко не мог удержаться от своих резких шуточек в сторону друга, который с задумчивым видом часами что-то мог писать и чертить в потрепанном рабочем блокноте: «Без труда не выловишь и труп из пруда, Лева?» В ответ Гуров кивал отрешенно и продолжал вырисовывать схему из лишь ему понятных черточек, кружков и знаков. Выдержав час, заскучавший от тишины в кабинете Стас дальше выдавал новую шутку: «Говорят, что лучшие сыщики – это бывшие воры. Жду от вас чистосердечное о темном прошлом, гражданин Гуров». Приятель в ответ лишь отмахивался и вдруг загорался от осенившей догадки, радостный спешил за стол к Стасу, чтобы поделиться своими мыслями. Именно резковатый и ироничный Крячко оказывался лучшей проверкой версии на жизнеспособность. Он внимательно выслушивал, рассматривал стрелки и буквы из блокнота, а потом засыпал Гурова вопросами, возражениями, острыми замечаниями. Вот тогда, если схема выдержала такую проверку, опера принимались за ее отработку, собирая недостающие детали – показания свидетелей или улики.
