Но ждать он не стал и медленно брел к сараю. С воды этот сарай виднелся весь с основания до крыши, а теперь казалось, он врастал в непроглядную тьму, и только одна лишь рваная, полуразрушенная крыша с оголенными стропилами колюче торчала над горизонтом, хотя и отсюда виден был розовый отсвет пламени.

Тут было теплее, чем на воде. Душно и сладко пахло прошлогодней гнилью, оставленной половодьем, которая тлела теперь на весеннем солнце, согревая землю и зеленый ворс молодой травы.

Наконец Сахаров услышал за спиной поспешающее, тяжелое дыхание Ивана и, остановившись, увидел его бесформенную в темноте, расплывчатую, смутную фигуру.

— Ты, что ль? — спросил он. — Во темень-то!

— Гроза идет, — сказал Иван. — Считай, первая в этом году. Чего я скажу-то… — Он подошел вплотную, с веслами на плече и с корзинкой, в которой нежно вдруг квохнула подсадная утка. — Я тебе сказать-то забыл… А тут дело такого характера…

— А где ты видишь грозу? — спросил Сахаров, оглядывая горизонт. — Кстати, там в сарае кто-то уже есть.

— Да оттуда, с моря идет… Далеко еще. Ты слушай… — Он сбавил голос до шепота и совсем приблизился к Сахарову. — Дело такого характера… Ребятишки, сам знаешь, рыбку ловят. Ребятишки-то они малость подозрительные. Осторожничают, конечно… Сейчас знаешь как! Дело такого характера, что и срок можно получить… Ну они и выпимши, конечно, для смелости. Ружья у них — это точно. Отчаянные ребятишки. Побаиваются, конечно… А меня они знают. Я что! Был бы егерь! А мне что! Дело такого характера, что… В общем, сам понимаешь — кормить налимов да раков я не желаю… А случаи на море были.

— Ну, а для чего ты мне все это рассказываешь? — спросил Сахаров нетерпеливо.

— А вот… Хорошо, хорошо! Все. Ты стой здесь, а я первый пойду, да и крикну им, чтоб никаких таких шалостей…

Он пошел вперед, Сахаров за ним, но Иван остановился и шепотом сказал:

— Я же тебе говорю — не ходи. Мало ли! А меня они знают.

Сахаров чертыхнулся и возбужденно сказал:

— У меня ведь тоже картечь имеется.

— Хорошо, хорошо, хорошо… — испуганно зашептал Иван. — Спрячь ты ее подальше и забудь. До беды тут, как в песне, четыре шага.

— Ну, а зачем тогда вообще идти?

— Гроза вон! А там крыша. Хоть и худая, но все ж таки… Ну ты не дури! Стой. Я тебе крикну тогда, — сказал он и зашагал к сараю.

Сахаров ждал и вдруг увидел, как бесшумно содрогнулась тьма над морем, как голубым всполохом осветились клубы страшных туч… И только теперь заметил, что тучи стали уже пожирать звезды над головой…

В этой тревоге он услышал какой-то деланно бодрый голосок Ивана:

— Гоп-гоп! Ребятки!

И кто-то сразу спросил:

— Кого там?

— Да это я, ребятки! Иван. Тут со мной приезжий… Хороший! Не бойсь! Хороший мужик. Охотились мы с ним. — И он крикнул Сахарову: — Эй, как тебя! Саша! Топай сюда, не бойсь!

«Вот чудак! — подумал Сахаров. — Дипломат. А эти тут окопались, как хозяева».

— Да иду я, — откликнулся он глухо.

Все это ему уже не нравилось, и он жалел, что пришлось идти в сарай на пустынном, заливном берегу к этим «ребяткам», которые стерегли свои сети и радовались теперь, конечно, что наступила гроза…

— Саша! — опять крикнул Иван.

— Иду…

Все это очень не нравилось ему.

Два года назад Саша Сахаров, занимавшийся охотой от случая к случаю, впервые приехал на Рыбинское море и в день открытия осеннего сезона хорошо пострелял по молодым уткам, кое-что убил, и у него осталось доброе воспоминание об этой охоте, о здешних местах и особенно о егере, с которым он подружился и у которого жил дней семь или восемь в просторной и крепкой избе.

Звали егеря Костей, а фамилия у него была трудная и плохо запоминающаяся. Он записал, но, не надеясь вернуться сюда (слишком далеко!) потерял записку. Но все же собрался на море и приехал, а подходя к дому, вспомнил, как это ни странно, фамилию егеря — Дробышев.

Фамилию-то вспомнил, а вот самого Кости на этот раз не застал.

Осенью, возвращаясь на лодке с вечерней зари и везя трех охотников, Дробышев вышел в темноте на фарватер, торопясь домой, но что-то не рассчитал и столкнулся с рейсовым катером. В лодке сидели два старика и один молодой парень. Старики и сам Дробышев спаслись, уцепившись за красный бакен, возле которого произошла катастрофа, а молодой парень, понадеясь на свои силы, поплыл к недалекому тоже берегу, да, видно, вода была так холодна, что доплыть не удалось, и его нашли на четвертый день с дешевеньким ружьем за плечами и с разорвавшимся сердцем.

Дробышев не был пьян в тот мрачный вечер, но на дне, рядом с останками лодочной кормы, которую утянул под воду мотор «Москва», водолазы случайно наткнулись на початую флягу самогонки, и она-то сыграла свою роль. Уже зимой состоялся суд. Дробышеву дали два года и прямо после суда забрали и отправили в место отбывания срока. Это было километрах в ста пятидесяти от деревни Корковухи, где осталась горевать его жена.

У Кости Дробышева была хлопотливая и улыбчивая женушка, которую Сахаров не узнал в этот приезд, так подурнела она за зиму без мужа в бабьей своей тоске. Впрочем, и она не узнала его, и Сахаров, тщетно пытаясь воскресить в ее памяти давний свой приезд, понял, что она все равно не вспомнит, а если и вспомнит, ничего ей это не принесет, кроме слез, и ничего не изменит.

К стыду своему, он забыл ее имя и неуверенно называл ее Зиной, пока она с улыбкой не поправила его — оказалось, ее звали Варей.

Делать было нечего, и Варя пустила его к себе, предупредив, что с охотой, может, и не получится ничего, и только если Иван, которому отдала она подсадных уток и у которого была своя лодка с мотором, согласился бы отвезти его в разливы, тогда, конечно, можно было бы хорошо поохотиться. Да вот дома ли он?!

Не тратя время попусту, она сходила к Ивану, и тот по дружбе к Дробышеву решил услужить гостю.

— Приехал по старой памяти к Косте Дробышеву. Хорошо! Стало быть, надеялся, — сказал Иван. — А дело такого характера, что можно сказать, Костя вас позвал ненароком… А я его товарищ. Хорошо. Стало быть, что? Его забота — моя забота. Верно я говорю, Варюха? — и он хитро подмигнул тихой женщине. — Сейчас прямо и поедем. На вечернюю зарю не поспеем, но уж утренняя наша и завтрашняя вечерняя и еще одна утренняя… Дольше не смогу — дела…

А дольше Сахарову и не надо было.

За две зари он убил четырех селезней и был очень доволен, заботясь теперь лишь о том, чтобы довезти их до дома свежими и за праздничным майским столом угостить утятиной друзей.

В темном сарае пахло заплесневевшим, гниющим сеном. Ночная гроза, так и не разразившись громами и молниями, сверкнула раза два и, поворчав над сараем, удалилась. Но чуть слышное, неторопливое, шепелявящее нашептывание весеннего дождя, громкие и случайные шлепки капель о земляной пол не давали заснуть Сахарову. Обняв холодные стволы ружья, он недвижимо лежал на жиденькой подстилке из сенной влажной трухи и, закрыв глаза, настороженно прислушивался. Рядом с его головой с четкостью большого маятника чмокалась об пол крупная капля. Она собиралась где-то наверху, во тьме, в замшелой деревянной крыше и оглушающе разбивалась об пол. Он возненавидел эту каплю, протянул руку, ища ее в темноте, и наконец она упруго и беззвучно упала свинцом на ладошку, обожгла холодом горячую кожу и мелкими брызгами долетела до лица.

Он открыл глаза. Иван, натянув на голову свой серый, обветшалый плащ, тихо и как будто бездыханно спал рядом. Дотлевали посреди сарая подернутые розовым прахом угли. Мутная ночь дышала сыростью в дверной проем.

Рыбаки ушли и не возвращались… Сахаров вдруг подумал, что он боится этих людей, а потому и не спит и очень опасается, что они вернутся, украдут у него не только селезней, но и ружье… А то и просто отнимут… «Кто они, эти люди? Куда ушли, черт бы их драл!»

Он уже знал, что ему не уснуть, и, совсем отрешившись ото сна, в тревожном ожидании бездумно всматривался в грязно-синее пространство. А перед глазами его все еще копошился над углями лохматый и головастый старик, похожий на выкорчеванный пень… Когда они с Иваном вошли в сарай, там оставался только этот старик, который оглядел Сахарова слезящимися глазами и сказал ему: «С полем, с полем!» — ласково сказал и как-то подобострастно, словно и действительно хотел сделать приятное нежданному гостю. А сам все что-то сутулился, копошился над потухающим костерком, раскуривал смятую папироску, и глаза его казались жидкими и истекающими каким-то не то сонным, не то пьяным равнодушием и проклятием… Потом он быстро подошел к Сахарову и, подхватив грязной рукой селезня, спросил: «Согласен за два судака?». Сахаров не сразу понял, а потом потянул из его рук селезня, заулыбался глупо и растерянно… «Ну зачем мне ваши судаки! Судаков я и купить смогу, — говорил он старику. — А такого красавца разве купишь? Его добыть надо… Не-ет… Не нужны мне ваши судаки!»