– Что- то случилось?

Вглядываюсь в едва уловимые черты в темноте. Камиль вроде бы улыбается.

– Просто хотел узнать… как твоя рука.

– Нормально, заживает.

Шпион выходит под единственную полосу света, которая падает от фонарей, горящих по охраняемому периметру. Искусственный луч делит его лицо, которое выражает целую гамму эмоций. Его поцелуй в мою перевязанную ладонь становится якорем, который держит мои мысли только в этом событии. С Камилем всё происходит слишком быстро. Это не страсть, как с Насифом. Не попытка уважения, как с Фаридом. Чувства к пленнику гарема сносят ревущими волнами все волнорезы и пирсы. Я схожу с ума. Когда вернусь, не знаю. Не могу уснуть, слушаю, как сипит спящий Насиф.

– За неповиновение королеве назначается сто ударов, – голос палача звучит буднично.

Меня же задевает его заявление раскалённой иглой. Я неохотно гуляю по улицам Эр- Зияди из- за того, что могу наткнуться на смертную казнь. И во внутреннем дворе дворца нет спасения от картины жестокости. Через бревно положили Камиля. Он невероятно спокоен, его руки даже не связаны. Весь гарем послушно стоит строем и глядит на чужое унижение. Я же рефлекторно дёргаюсь в сторону действа, чтобы оборвать его. Но сегодня рядом Дилип, он успевает схватить меня за руку.

– Это не дипломатично, – бормочет он.

Хотя по глазам мужчины видно, что он сам с удовольствием бы выхватил кнут из рук палача.

– Я не хочу смотреть, – отворачиваюсь.

И не в силах уйти. Сейчас дело не в том отвращении, которое приковывает к зрелищу. Нет. С каждым ударом моё сердце замирает. И я хочу знать, останется ли в живых Камиль после такого старательного исполнения приговора.

– Тебя тоже привлекает казнь?

Ильнура замечает меня и идёт кресейром между своими наложниками в мою сторону.

– Возможно, – держу в клетке злость, которая может погубить меня и моих сопровождающих.

– Тогда вглядись внимательно. Я это называю профилактикой.

Приходится повернуться. Натыкаюсь на взгляд Камиля, он улыбается мне, опираясь руками о землю.

– Я могла бы уже убить или посадить его в тюрьму, – голос королевы скрывает за бархатом тембра стальной звон жестокости. – Но мне нравится своенравность и непреклонность этого мужчины. Всю жизнь передо мной падали на колени. Наверное, поэтому эта наша с ним дуэль доставляет мне такое удовольствие.

Королева Тигростана для меня не лучше сумасшедшей. Она даже улыбается будто бы безумно. Слежу за ней тоже с оттенком отвращения. Потом пользуюсь хорошей отговоркой, что неважно себя чувствую, и тороплюсь укрыться за дверью покоев.

7

Серьёзно рискую, потому что даю взятку Акифу, чтобы пройти ночью в лазарет. Умом понимаю, что заигрываю с правилами самой опасной королевы Востока. А сердце желает знать, что с Камилем.

– А сейчас что- то случилось?

Пленник гарема узнаёт меня сразу, хоть в его палате царит полутьма.

– Случилось, – на самом деле, я подразумеваю свои слишком тёплые чувства к мужчине. – Тебя высекли.

– О, это обычная история, – псевдо- наложник осторожно приподнимается на постели. – В очередной раз меня вызвали в покои королевы. И снова я не хочу с ней спать.

Скриплю зубами, молчу. Моя ненависть к чёрноглазой противнице надевает латы и берёт меч. Она готова к самой агрессивной атаке.

– Я очень долго пытался сбежать, каждый раз меня задерживали и запирали в камеру на несколько дней без еды и воды. Так что кнут – это лёгкое приключение.

Его глаза появляются в пятне рассеянного света от старого ночника. На серой радужке пляшут огоньки сарказма.

– Я принесла тебе чёрный подорожник.

– Спасибо.

Камиль привычным движением берёт мою руку и целует ладонь. И внутри меня начинается ураган смятения и желания остаться с ним в одной комнате навсегда. Однако шум в коридоре говорит об обратном.

– Что- то случилось, Акиф? – гремит голос за дверью.

– Просто сказали стеречь, чтобы не сбежал.

Пленник гарема же встаёт, преодолевая боль, и помогает мне спрятаться под кроватью. Из своего укрытия я вижу только ноги Висак, которые меряют шагами палату.

– Опять что- то задумал, ублюдок?

Носки ботинок советницы находятся прямо передо мной. Мне кажется, что если я буду долго смотреть на них, женщина это почувствует. Поэтому я изучаю перекладины кровати надо мной.

– Ну, попробуй меня снова накачать голубой розой, – Камиль задорно язвит.

– Рано или поздно рубину среди золота надоест играться с тобой. И ты знаешь, иностранец, что мы с тобой сделаем.

– Я никогда не одобрял расизм.

– Уверяю, дело не в том, что ты француз.

Разговор длится всего несколько минут. Однако страх крадётся по моей спине испариной и растягивает мгновения на часы. Когда незваная гостья уходит, Камиль опускается на пол ко мне. Ласково снимает паутину с моих волос.

– Больше не приходи ко мне, пожалуйста, – сейчас он серьёзен. – Видишь, как это опасно.

– Но…

– Я сам приду.

Он задерживает свою руку на моём плече, но всё отпускает. Я тороплюсь следом за Акифом по запутанным лабиринтам дворца. А потом всю ночь ещё брожу по лабиринтам своих мыслей. С каждым днём мне всё тяжелее дышать в этих стенах.

– О, неповторимая Шакантала, – шёпот Насифа заставляет вздрогнуть. – Что- то случилось?

– Нет, всё нормально.

Всю ночь борюсь с бессонницей и проигрываю это сражение. Поэтому выхожу в сад на восходе. Ночи здесь насколько прохладные, что каждая травинка увенчана алмазами росинок. Поступаю не по протоколу: ложусь на зелёный ковёр и плыву в утренней тишине.

– Солнце среди звёзд?

Фарид тоже обладает неприятным свойством: он появляется слишком внезапно.

– Я… ну… э… Белый тюльпан на синеве.

Приходится садиться.

– Вы тоже любите отдыхать на траве? – принц опускается ко мне.

– Сегодня не спалось. Слишком душно.

– Почему сразу не сказали?

– Это только сегодня.

Фарид растягивается во весь рост среди дрожащих капель росы.

– Рано- рано утром, – он будто рассказывает мне сказку, – когда даже садовники не вышли на работу, а охранники не сменились на посту, я по- настоящему свободен. Никто не видит меня настоящего.

Ложусь рядом на землю, не могу скрыть понимающую улыбку.

– Меня тоже бесят все эти протоколы и требования, – сообщаю ему. – Я тоже люблю быть в одиночестве, но сейчас я лишена этой роскоши.

Всегда тёмные глаза принца сверкают янтарными искрами на радужке. После густой паузы он делает самое лучшее предложение:

– Давайте тогда больше времени проводить вместе, чтобы дать друг другу эту роскошь: не видеть этот дворец, мою мать и её прислужников.

– Хорошо.

На первой же такой договорной прогулке скрываемся ото всех в вечерних сумерках.

– Вы любите свою мать?

Нужно заполнить тишину, которая сгустилась между нами. А ещё хочу завершить портрет непослушного сына. Фарид молчит под защитой своей маски.

– Я просто не так, что бы люблю маму, – лучший способ вывести на откровенность – покаяться самой. – Я её уважаю. Она строгая, как и моя старшая сестра. А папа всегда был моей отрадой. Он… и мои младшие братья.

– Меня воспитывала бабушка, – наконец отрезает мне ломоть своей честности принц. – Она была мудрой правительницей. Но находила время и на меня. Мы гуляли, читали. И ещё общались на своём языке…

– Это как?

– Жестами.

Последние слово Фарид дублирует сигналом в виде оттопыренных среднего, безымянного пальцев и мизинца.

– Её не стало двенадцать лет назад…

Сочувственно кладу руку на плечо спутнику. Вижу в его глянцевой личине своё отражение и когда- то давно, закрытую от мира себя. Подростка, который вечно был не удел при матери. Возможно, по этой причине я так сочувственно отношусь к мужчинам Тигростана… С рождения моими лучшими друзьями и надёжной опорой были папа, братья, даже отчимы.

– Не стоит, – едва различаю шёпот Фарида.