Союз скреплён

— Почему ты совсем не разговариваешь со мной? Я делаю что-то не так? Мне нужно больше практиковаться? Или я стала плохо выполнять свои обязательства по договору?

Меланья злилась, она сыпала на него вопросы, чтобы хоть какой-то удостоился ответа. Богдан снова повернулся спиной и растирал в ступке порошок.

— Я думала мы друзья, всё же было хорошо. Чем я тебе не угодила? Почему ты меня стал игнорировать?

— Я тебя не игнорирую, — не оборачиваясь, ответил он. — И ты всё сильно преувеличиваешь. Успокойся и перестань делать из мухи слона.

Милка фыркнула. Когда живёшь в лесу, в полной изоляции от общества, хочется поговорить. Подходящий для дискуссий человек рядом, но только он вдруг совсем перестал обращать на неё внимание. Зимние морозы не способствовали долгому нахождению на улице, ещё и февральские метели заставляли сидеть в тёплом доме, греться у огня и слушать истории.

А этот рыжебородый упорно не соответствовал её представлениям. Раньше хоть рассказывал про силы, про баланс энергий, про исход и расплату. А теперь вообще молчит. Скучно.

— Богдан, а расскажи про себя, — девушка сидела на подоконнике и болтала на весу ногами.

— Про меня не интересно, — коротко ответил он.

— А мне интересно. Вот почему ты ушёл из дома в такую глушь? Что стало отправной точкой?

— Я уже говорил тебе, от людей подальше ушёл, чтобы не доставали.

— А я думаю тут что-то другое, — хитро прищурилась она. — Хочешь, я на тебе потренируюсь истинную причину видеть?

Колдун резко повернулся, бросил каменный пестик на стол и в два шага преодолел расстояние от стола до подоконника. Приблизившись к ней вплотную, он так грозно рыкнул, что у Милки во рту пересохло.

— Не лезь в мою жизнь. То, что у меня внутри — моё. Даже не думай копаться — накажу.

Он стоял так близко, что Мила чувствовала физически его обжигающий гнев. Руки были сжаты в кулаки, ледяной взгляд пронизывает холодом насквозь. Чувствуя себя более слабой, она решила ретироваться и, медленно опустив ноги на пол, сползла с подоконника, собравшись уходить. Но это оказалось невозможным. Двигать Богдана было страшно, а обойти его по-другому не представлялось возможным.

— Я поняла, — тихо и покорно произнесла она. — Дай, пожалуйста, пройти.

Милка знала, как гасить гнев. Эта эмоция всегда всеохватывающая и слепящая. Но с другой стороны она очень энергозатратная, поэтому в моменте происходит большой выплеск, а потом наступает спокойствие. Главное во время выброса не подтянуть ещё какую-нибудь реакцию. Вот там уже сможет подключиться и другая сила, справиться с которой будет сложнее.

Заметив, как вспыхнувшая красным аура бледнеет, Меланья провела по руке Богдана сверху вниз, от плеча до сжатого кулака. Кисть медленно расслабилась, и девушка взяла его большую ладонь.

— Я не буду больше лезть в твою жизнь, — пообещала она и посмотрела ему в глаза.

Серые льдинки уже не были такими холодными, он успокоился. Во взгляде читалось раскаяние и еле уловимое чувство вины.

— Вот и славно, — произнёс он и, высвободив свою руку из её ладошки, снова вернулся к своей ступке.

Обидно, снова спина, снова молчание. Меланья разочаровано побрела на свою постель, она легла и стала бесцельно разглядывать лаги на потолке. Они были тёмными, некрашеными, цвета старого дерева. В голове ярко возникла ассоциация: Богдан такой же, как и его дом, большой, крепкий и тёмный внутри. Ведунья почувствовала гнетущую тяжесть от этой мрачности. Раньше она не придавала этому значения, а сейчас, на эмоциях, глубоко погрузилась. Внутри закрутились мысли, и все до одной они были неправильные. Милка чувствовала это, но её уже понесло на волне обиды. Нужно остановиться, нужно снова вернуть спокойствие, убеждала она сама себя.

Вспомнив бабулю и её кружева, девушка стала мысленно украшать лаги на потолке белоснежной бахромой. Сначала получалось плохо, длинные ленты кружева падали, выбивая из потока, но потом она решила обвивать кружевом каждое бревно, и дело пошло быстрее. На лице заиграла улыбка, дом становился приветливей, на душе воцарилось спокойствие.

— Когда я жил в деревне, на меня одна девушка глаз положила. Смелая такая, всем растрезвонила, что я её женихом стану. Только моего желания не учла, а я совершенно не собирался тогда семьёй обзаводиться, — Меланья даже вздрогнула от неожиданности, она и не заметила, как Богдан вошёл в комнату и сел напротив.

Поворачивать голову она не стала, пришёл, рассказывает, значит так надо. Если обратится к ней, то ответит, а нет — будет молчать. Тем временем Богдан продолжал свой рассказ.

— Я ей никаких знаков внимания не оказывал, да и вообще мы не были знакомы, с чего она так решила — не знаю. Только с тех пор начала меня своим вниманием изводить, то за помощью придёт, то встречу нечаянную подстроит. А потом и вообще напрямую начала на меня вешаться. Я ей объяснял, по-хорошему разговаривал с ней, а там крышу снесло напрочь. Она меня совершенно не слышала. В дом к нам ночью лазила через окно. Сумасшедшая.

Колдун замолчал, вспоминая о прошлом.

— А дальше? — не выдержала Милка.

— А дальше она забеременела и всем рассказывала, что от меня. Людям жаловалась, совратил её Богдаша, а жениться отказывается.

— А чей ребёнок то был?

— Не знаю и знать не хочу. Крови моей попила достаточно. Думал по-человечески всё решить, но с такими, только по-другому работает. При очередном её визите пуганул, и то ли силы не рассчитал, то ли ещё что. В общем, выкидыш у неё случился. Долго меня тогда всей деревней поласкали. Я к деду на самый край ушёл жить, чтоб поменьше с деревенскими встречаться. А там дед помер, я его силу принял, еще почти десять лет в его доме провёл, пока место подходящее нашёл, и ушёл в лес.

— А я слышала, что про тебя хорошо отзывались, что людям помогал, на путь направлял.

— И это было, я молодой был, глупый, пытался добром свою репутацию восстановить. Только это пустое. Добро ценится, но не сильно. Пока делаешь — любят, как перестаёшь — тут же забывают всё хорошее. Вот так.

Богдан сидел на лавке, опустив голову. Его светло-русые волосы перемежались серебряными нитями седины. Опущенные плечи, руки с переплетёнными в замок пальцами, усталая поза грусти.

— Жалеешь, что так получилось? — осторожно спросила Меланья.

— Нет, уже не жалею, отпустил. Просто ты спросила «почему я в лес ушёл», вот я тебе и ответил.

— Спасибо за ответ, — Мила сидела и думала, подойти к нему или не стоит. Богдан ей казался таким опустошённым, хотелось поддержать его, наполнить.

— Не надо меня жалеть, — колдун, будто почувствовал её ход мыслей. — Это не самое страшное, что случалось в моей жизни. Это мелочи.

Молодую ведунью так и подмывало спросить, что же было самое страшное. Вопрос казался ей некорректным, и она молчала. Ждала, что он сам расскажет, но Богдан молчал. Мила прислушалась. Вокруг него летала дымка нерешительности: сказать — не сказать, признаться — не признаться.

— Расскажешь мне? — всё же решила она его подтолкнуть.

Богдан поднял на неё свои серые ледяные глаза и посмотрел прямо в душу.

— Боюсь, пожалею, если откроюсь, — нерешительно начал он.

— Волков бояться, в лес не ходить, — подбодрила она. — Если что, я согласна потом зелье забвения выпить.

Богдан грустно усмехнулся, пригладил обеими руками волосы, собрал бороду в кулак и долгим взглядом посмотрел на Меланью.

— Нет, рано тебе ещё такое знать, я итак много личного наговорил, ни к чему это. Будешь меня слабым считать, в знаниях и силе усомнишься, постоянно проверять будешь, контролировать.

Колдун встал и медленно подошёл к Милке.

— Пусть всё остается, так как есть. Тебе же легче уходить будет.

— Куда уходить, — задумавшись о своём, ведунья пропустила всё, что он говорил мимо ушей.

— Домой уходить, или ты здесь навсегда решила остаться?

Мила рассеянно подняла на него взгляд и торопливо закивала головой в знак согласия. Богдан пожал плечами и удалился на кухню.