Интерес к историко-антропологическим подходам в германской исторической науке возник в 60-х годах. В 1968 г. здесь был переиздан полузабытый труд Норберта Элиаса "О процессе цивилизации". Знакомство с этим трудом пробудило интерес к изучению повседневных привычек как отражения социальных процессов и вообще к изучению поведения '. В 1963 г. была опубликована знаменитая книга английского историка Эдварда Палмера Томпсона "Становление рабочего класса в Англии" ^ а вслед за тем вышли в свет работы американского этнолога Клиффорда Гирца ^ Авторы этих новаторских работ утверждали, что общественные процессы представляют собой взаимодействие между экономическими, социальными и политическими структурами, с одной стороны, и с другой - восприятием, интерпретацией этих структур реагирующими, действующими людьми, которые своим поведением участвуют в создании этих структур и нередко в их изменении. Творческий импульс к новому изучению роли человека в историческом процессе германские историки получили именно из этих работ. К именам Э. П. Томпсона и Кл. Гирца следует еще добавить имя французского социолога Пьера Бурдье . Нужно отметить, что в Германии это было только еще пробуждение интереса, тогда как в мировой науке историко-антропологические подходы уже получили довольно широкое распространение и развитие.
В конце 60-х и начале 70-х годов новое слово в германской исторической науке было сказано представителями направления, именовавшего себя "историко-критической социальной наукой" (X. У. Велер, X. Бёме, Ю. Кокка, М. Штюрмер). Но в конце 70-х годов против нее здесь вспыхнул настоящий бунт. Труды ее адептов подвергались атакам со стороны молодых, упрекавших ее в пренебрежении к человеку, в вытеснении его на задний план истории, в снобизме, антидемократизме, цеховой замкнутости. В этой критике было немало справедливого, и все же в ней содержалась и несправедливость. Именно "социальная историческая наука" покончила с заскорузлым догматизмом и отрицанием любых новаций. Наиболее видные ее представители впервые в Германии высказались положительно о трудах "анналистов".
В ходе "бунта" прозвучал лозунг: "от изучения государственной политики и анализа глобальных общественных структур и процессов обратимся к малым жизненным мирам" '. В центре этих "малых жизненных миров" - человек или группа людей с их повседневными интересами, сквозь которые просвечивают проблемы культуры как способа повседневной жизни и поведения в ней. Это была программа нового
_________С В. Оболенская. Не^юЙозефШефер, солдат гитлеровского вермахта_____129
направления в германской историографии - "истории повседневности" (Alltagsgeschichte) ^ Обращение к жизни "маленьких людей" было естественным для тех, кто занимался историей народной культуры, и давно уже стало характерной чертой "новой исторической науки". Томпсон образно выразил это, провозгласив своей задачей "спасти бедного чулочника от высокомерия потомков".
В своей статье об "истории повседневности" в историографии ФРГ, опубликованной в "Одиссее-90", я писала о довольно-таки язвительной критике в адрес ее представителей со стороны адептов "социальной исторической науки", о спорах вокруг нового направления, развернувшихся в 80-х годах. Эти споры, равно как и дискуссии самих историков повседневности по поводу предмета и методов исследования, ведутся и поныне. Однако сейчас Велер вряд ли сочтет возможным, как он это сделал в 1981 г., повторить слова Элиаса о том, что история повседневности - это пока что "ни рыба, ни мясо". И Кокка вряд ли скажет, как это было в 1986 году, что история повседневности - это лишь "тенденция, настроение, течение, в котором нет никакого единства" ". В то время уместен был вопрос: суждено ли этому направлению быть просто прикладной отраслью, предназначенной для накопления источников, создаваемых методом "oral history", или же, углубив свои цели и методы, оно станет ветвью "исторической антропологии"? Сегодня этот вопрос ставить не нужно. В середине 90-х годов всеми признано, что "история повседневности" стала заметным и перспективным течением в германской историографии, открывшим ей путь к антропологически ориентированной исторической науке ^ В дискуссиях, часто вызывавшихся критикой, направленной на нее с разных сторон, уточнялись предмет исследования и дефиниции, вырабатывались новые подходы, новая методология. Ныне "историю повседневности" почти никогда не называют, как это было раньше, "историей снизу" и отделяют ее от сочинений непрофессионалов, которых у нас назвали бы краеведами (это не противоречит тому, что сами историки повседневности, провозглашающие демократические принципы в занятиях исторической наукой, очень положительно относятся к такого рода работам). "Alltagsgeschichte" вышла за рамки истории материальной культуры, изучения истории жилья, питания, одежды и т.д. Ее задачаанализ жизненного мира простых людей, изучение истории повседневного поведения и повседневных переживаний. Новая постановка вопроса по-новому ставит проблему методов исследования.
В германской историографии очень часто сближаются и даже идентифицируются понятия "история повседневности" и "микроистория". Для "историка повседневности" микроистория - метод. В свою очередь исследовательским полем микроистории чаще всего является история повседневности.
Но что такое микроистория? С конца 70-х годов в Италии под руководством К. Гинзбурга осуществляется серия публикаций (вышло больше 20-ти томов) под названием "Микроистория". Однако каков ее
5 Зак. 125
130 Hcropuk в nouckax метода
функциональный смысл и перспективы, до сих пор не вполне ясно, и даже сам Гинзбург написал о ней статью с таким названием: "Микроистория. Две или три вещи, которые я о ней знаю" ^ Какова цель историка, работающего на путях микроистории? Изучение одного события, одного места, одного момента, одного человека? Один из главных в Германии адептов микроистории X. Медик исследовал в своей книге "Жизнь и выживание в Лайхингене с XVII по XIX в." маленькое сельское местечко на плоскогорье швабской Юры. Но работа Медика- это не локальная история, автор вовсе не ставит своей целью написать историю этого местечка или биографии его жителей. Он изучил религиозные представления некоторых лайхингенских крестьян и влияние этих представлений на труд, материальную культуру и отношения собственности '°. Лайхингенский вариант "протестантской этики", обусловленный пиетистской набожностью, швабским трудолюбием и привязанностью к мелкой собственности, не соответствовал веберовскому "идеальному типу" взаимосвязи между "протестантской этикой" и "духом капитализма". Религиозные установки вюртембергского пиетизма определяли особую "трудовую этику", связанную со структурами мелкой собственности. Тут царил культ "прилежания". Не экономический успех как знак Божия благоволения, а стойкое следование тяжким путем труда и страданий, скромность притязаний как правило благочестия определяли здесь нормы общественной жизни. Вплоть до конца XIX в. это препятствовало утверждению капиталистических структур и составляло, говорит Медик, "исключительное нормальное", развившееся в рамках общества старовюртембергского ancien regime, которое с опозданием нашло свой путь к массовому индустриальному производству. Именно микроистория позволяет "ухватить" это "исключительное нормальное", то, мимо чего может пройти макроистория. Способ, который применяет автор книги исследование ведется в узком пространстве и как бы через увеличительное стекло, - позволяет поставить большую проблему.
