Ж. Ревель. Wukpoucmpu4eckuu анализ и Конструирование социального 121

совершенно иную природу: она была основана на обладании "нематериальным" капиталом. Это информированность, ум, оказанные услуги, которые позволили ему занять свое место и наилучшим образом руководить делами деревни.

Нотариус Кроче был, по-видимому, личностью не вполне обыкновенной, и когда в самом конце XVII в. он умер, его не заменил никто другой. И тогда Сантена вышла из своего полуподпольного существования, локальное управление развалилось, и централизованное государство, воспользовавшись экономическим, социальным и политическим кризисом, вступило в свои права (по крайней мере, частично). И все же обратим внимание на то, что из архивных документов встает целая толпа персонажей, которые вмешивались в политику, ограничивали сферу деятельности государства, но в то же время способствовали его строительству. Они не могли избежать зависимости от центральной власти, да и не хотели этого. Но они способствовали формированию локальных интересов (в первую очередь своих собственных), претензий, способов действия, институтов, групп людей, которые были с этими интересами связаны.

По правде сказать, не существует вопроса об альтернативном выборе между двумя версиями исторической реальности, связанными с "макро"- и "микроанализом" государства. Истинны и первая и вторая; на промежуточных уровнях можно установить экспериментально и многие другие, и на самом деле ни одна из этих версий не является достаточной, потому что становление современного государства как раз и происходит на разных уровнях, взаимодействие которых необходимо обнаружить и осмыслить. Смысл микросоциального подхода и, если угодно, выбора с его помощью объекта изучения состоит в том, что в разъяснении прошлого особенно эффективным становится исследование самого первоначального опыта, опыта ограниченной группы или даже индивида, ибо этот опыт сложный и вписывается в наибольшее число различных контекстов.

Здесь кроется другая проблема, неотделимая от самого замысла микроистории. Допустим, ограничение поля исследования не только способствует выявлению многих новых, ценных и глубоких сведений, но еще и придает этим сведениям неведомые дотоле очертания и выявляет, следовательно, новую картину общества. Но в какой мере репрезентативен выбранный таким образом объект? Что он может дать такого, что будет общезначимо?

Вопрос этот был поставлен сразу же и почти не получил положительных ответов. Предвидя возражения, Э. Гренди в своей давней уже статье предложил элегантный оксюморон: "исключительное нормальное" ^. Немало чернил было пролито из-за этого темного бриллианта. В нем чувствовалось обаяние понятия, которое очень хотелось использовать, если бы только суметь его точно определить. Следует ли видеть в "исключительном нормальном" нечто созвучное ощущениям, возникшим после 1968 г., когда считалось, что группы, находящиеся на обочине

122 Hcropuk в nouckax метода

общества, т. е. сумасшедшие, маргиналы, больные, женщины (и все подчиненные группы), являются носителями некоторой истины, говорят об обществе больше, чем центральные группы? Или его нужно понимать в другом смысле: как знаменательное отклонение (но от чего)? Или еще: как первую попытку сформулировать парадигму знака, предложенную позже К. Гинзбургом?

С известной осторожностью можно предложить еще одно понимание. Гренди мыслит, исходя из прежних моделей социального анализа, преимущественно функционалистских, основанных на введении возможно большего числа черт. И все-таки какая-то их часть не поддается интеграции. Исключений оказывается столько, что возникает привычка с легкостью говорить об "исключениях" или "отклонениях" по отношению к норме, которую установил историк. Предложение Гренди, восходящее к размышлениям антрополога Фр. Барта, состояло как будто бы в том, чтобы сконструировать "плодотворные" модели, т. е. такие, которые позволили бы полностью (а не в виде исключений и отклонений) интегрировать индивидуальные пути и выборы. В этом смысле можно сказать, что "исключительное" становилось "нормальным" ".

Спор остается открытым, но труд Дж. Леви, мне думается, содержит в себе некоторые ответы. Он напоминает прежде всего, что факт социальной жизни может служить предметом рассмотрения не только в строго статистическом смысле. Вторая глава книги "Нематериальное наследство" посвящена истории трех семей испольщиков Сантены. Они выбраны из нескольких сотен им подобных, всем остальным уделяется несопоставимо меньше внимания, но при этом все семьи присутствуют в просопографической таблице. Суть, таким образом, состоит не в том, чтобы соотнести эти три примера со всей информацией, а в том, чтобы вычленить из них элементы модели. Трех весьма различных семейных биографий достаточно, чтобы выявить закономерности в коллективном поведении определенной социальной группы, не упустив из виду то специфическое, что есть в каждой из них. Для того чтобы определить пригодность модели, ее нужно не проверять статистически, а испытывать в экстремальных условиях, когда одна или несколько входящих в нее переменных величин подвергаются сильным деформациям.

Я подхожу к последнему пункту моих рассуждений. Иногда удивляются, что некоторые итальянские ученые, занимающиеся микроисторией (хотя не все и даже не большинство), подчас отказываются от обычной манеры письма и прибегают к иным методам изложения, к иной технике повествования. Так, работа К. Гинзбурга "Сыр и черви" написана в форме отчета о судебном расследовании (это расследование "в квадрате", поскольку книга основана преимущественно на извлеченных из архива документах двух процессов инквизиции над мельником Меноккьо). Так же обстоит дело и с "Пьеро" того же автора, на этот раз замысленного как полицейское расследование (о чем объявлялось в заглавии), с его движением наощупь, неудачами и продуманными театральными

________Ж-Ревель. MukpoucTOpwedtuu анализ и koHcrpyupOBamie социального 123

эффектами. То же можно сказать о книге Дж. Леви "Нематериальное наследство", где историческое расследование служит зеркалом самому себе благодаря "погружению", использованному в качестве композиционного приема. Наконец, это касается недавней прекрасной книги Сабины Лорига о пьемонтской армии XVIII в., явно написанной по модели японского "Расёмона" ^.