Эту непоследовательность Фуко в свое время отмечал М. Клавель. В беседе с ним Фуко признавался, что познавательная задача изучения Иного как оно есть показалась ему столь сложной и необъятной, что он "закрыл глаза" ^. Это очень характерный жест. Вместо того чтобы "стереть"
70 Hcropuk в nouckax метода
лицо и полностью погрузиться в Иное, Фуко предпочел сохранить представление о своей сущности (правда, устранившись временно от ее созерцания). Это и было началом внутреннего диалога, компромисса со своей сущностью, попытки вписать ее в картину мира.
Этот жест обеспечил Фуко возможность, оставаясь постструктуралистом, т. е. уже утратив представление о внутренне структурированном и логически познаваемом целом культуры, не превратиться полностью в постмодерниста, не свести свою деятельность к игре и смене масок. Естественно, это вызвало отрицательную реакцию таких классиков постмодернизма, как Ж. Бодрийяр, который отмечал, что "Фуко остановился на пороге нынешней революционной системы (постмодернизма. -И. И.), на пороге, который он так и не захотел перейти" ^.
Фуко создавал не просто историю Иного, формальная познавательная задача не была для него единственной и, может быть, даже главной. Он писал о тех, с кем себя невольно идентифицировал: о жизни душевнобольных и преступников, людей с неопределенной сексуальной ориентацией. Как известно, он почувствовал свое внутреннее родство с умалишенными уже в молодости, во время работы в больнице св. Анны. С тем же обстоятельством связана его идея о том, что сумасшедшие и преступники - естественные союзники революционеров (с которыми Фуко также отождествлял себя). Долгое время центральной в проблеме самоидентификации человека для него оставалась тема его самоопределения как субъекта сексуальности и т. п. ^.
Истерически настаивая на желании "не иметь больше лица", Фуко в действительности, как мне кажется, не столько стирал само это лицо, сколько, преодолевая двойственность своего облика, реинтерпретировал факты прошлого, общественно и культурно обусловленная трактовка которых изначально, при воспитании, была вплетена в его личный облик и разрушала его самоидентификацию. Ответственность за свою "ненормальность" философ делил при этом между собой и обществом. Он выявлял логику становления своего самосознания, строил "свою историю", утверждая ее универсальную значимость в рамках культуры Запада. Осознанное как "свое", Иное легко становилось частью логически связных, обобщающих схем исторического процесса.
Вся работа Фуко на деле оказывалась формой борьбы за "необщее выражение" своего собственного лица, яростным протестом против деперсонализации. Объектом его интеллектуальной агрессии выступало репрессивное общество, силой навязывающее индивиду свои нормы. Ж. Леонард отмечал, что труд Фуко - это следствие "скрытого гнева против навязывающего нормы общества" ". Столь же отвратителен для Фуко был образ истории, навязываемый обществом.
Это было движение на периферии, но все еще в рамках генерализирующего подхода к истории, критика последнего изнутри. Главным для Фуко являлось внеисточниковое, личностное знание и поиск способа "восовременивания" исторического, а не объективное воссоздание фак
И. Н. Ионов * Судьба генерализирующего подхода k истории Ч 1
тов истории. Как у постструктуралиста, у Фуко не было особого уважения ни к историческому источнику, ни к построенной им исторической схеме. Он отказывался признать возможность выявления того, что люди действительно думали и делали в прошлом, считая исторические источники только "памятниками", которые можно организовать в имеющие смысл группы лишь один по отношению к другому, но не к ушедшей реальности ^. Выявляемая историком истина ассоциировалась у него не с обязательностью, а со свободой. Он не отделял истину от вымысла, считая ее инструментом, созданным для того, чтобы "сформировать свою субъективность" ^. Исторический факт трактовался им лишь как факт современной культуры, вне прямой связи с реальностью прошлого.
В своих размышлениях Фуко опирался на богатую традицию критики объективистских иллюзий в исторической науке. Как догадывался еще И. Г. Дройзен, а затем подтвердил Г. Зиммель и развернуто, на большом историографическом материале показал X. Уайт, лишь в навсегда ушедшем прошлом факты истории существуют в своей объективности и целостности. В настоящем историком воспроизводятся только их отдельные, донесенные источниками и необходимые для интерпретации элементы. Ведь, по Зиммелю, "преодолеть многообразие элементов прошлого невозможно без какой-либо перспективы" ^. Смена перспективы историком означает и смену набора элементов, с которым он имеет дело. Новый набор столь же неполон, как и прежний, по сравнению с общим объемом имеющихся материалов. Но он достаточен для формирования непротиворечивого образа исторической реальности. Этот образ, по X. Уайту, складывается в результате акта воображения, который "есть поэтика, поскольку он предшествует познанию и некритичен" ^ .
Развивая сходные идеи, М. Оукшотт еще в 30-е годы, задолго до Фуко, сделал вывод о том, что исторический факт, в сущности, есть факт современной культуры, а никак не восстановленный в своей целостности и необходимости факт прошлого . Фуко лишь развил эту мысль, показав, что исторический факт, будучи подан как факт реального прошлого (особенно в генерализирующих схемах, но не только в них), может быть инструментом власти, средством манипулирования людьми, препятствующим развитию их субъективности.
Деятельность Фуко была борьбой против такого манипулирования. Смысл этой деятельности родственно близок современным российским историкам, особенно тем из них, кто в доперестроечные времена должен был профессионально изучать отечественную историю и не понаслышке знаком с такими инструментами власти, как история КПСС или история СССР в ее утвержденном партийными органами виде. В Советском Союзе репрессивная сила исторического факта была отлично осознана и использовалась для управления процессами социализации и эволюции общественного сознания. До предела генерализированная, нарциссистская историческая схема марксизма не допускала даже мысли о культурном
