Естественно, что при такой методологии не остается места механистической, застывшей дихотомии. И недаром Ю. М. Лотман все более и более склоняется к триадам, явно пренебрегаемым на заре его структуралистских интересов. Началось, пожалуй, с признания триадичности западной христианской культуры (рай - чистилище - ад), противопоставляемой в этом отношении "двоичной" русской, где отсутствует срединный член (эти идеи Лотман развивал в ряде работ, написанных совместно с Б. А. Успенским). А постепенно исследователь стал все больше интересоваться триадами и в русской культуре, хотя в целом он ее так и не считал триадической.
Рассмотрим подробнее этот "триадический" этап на примере статьи "Замысел стихотворения о последнем дне Помпеи" (1986). Ю. М. Лотман рассматривает здесь трехчленную парадигму пушкинского художественного мышления, широко проявленную в законченных и незаконченных произведениях 1830-х годов: восстание стихии-движущиеся статуичеловеческое начало. Соотношения элементов этой парадигмы ученый определяет не как жесткие бинарные оппозиции, а как связи, подлежащие разнообразным интерпретациям, в зависимости от конкретных образов, событий, сюжетов. Скажем, Пугачева из "Капитанской дочки" можно рассматривать как принадлежащего то к первому элементу, то к третьему. Петр в "Медном всаднике" как будто бы принадлежит ко второму элементу, но в зависимости от ситуации Петр приобретает казалось бы несовместимые черты, показывая сложную дифференцированность того второго элемента: Петр вступления в поэму, Петр в антитезе наводнению, Петр в антитезе Евгению - совершенно разные фигуры; соединение их в едином образе происходит опять же по принципу дополнительности в смысле постулата Н. Бора.
И треугольник парадигм в целом может быть истолкован весьма поразному, например, мифологически: вода (или огонь)- обработанный камень-человек. В свою очередь, второй член может интерпретироваться как культура, власть, город, законы истории. Тогда первый член будет, по ситуации, - природа, бессознательная стихия, бунт, степь, стихийное сопротивление законам истории. Третий член может актуализироваться в образе "простого человека", противостоящего и буйству стихий, и "скуке, холоду и граниту" города или "железной воле" властителя. Но в этом элементе может просвечивать и частный эгоизм...
Исследователь подчеркивает, что Пушкин принципиально отказывается выделить какую-то единственно "правильную" интерпретацию, принципиально оставляет вопрос открытым, нарочито делает произведение и образы незавершенными. Соответственно следует сказать, что и
348 Памяти К). At Лотмана
сам Ю. М. Лотман стал в последние годы принципиально отказываться от единственных, от окончательных выводов и постоянно демонстрировать возможности различных интерпретаций.
В итоговой книге Ю. М. Лотмана "Культура и взрыв" (1992) уже почти постоянно идет речь о сложной триадичности. Фактически вся книга посвящена этой теме. Также как и теме случайности, как бы второй антимеханистической теме. Происходит окончательное расставание с советским культом всеобщего детерминизма и солдатского приказа "на первый-второй рассчитайсь!" Живая жизнь взрывает эти механистические принципы и демонстрирует сложность и непредсказуемость бытия.
ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ РАЙЦЕС (1928-1995)
24 августа 1995 г. после тяжелой болезни крови скончался Владимир Ильич Райцес.
Его имя - одно из самых ярких в плеяде провозвестников новой исторической науки в России. Одним из первых у нас начал он нащупывать дорогу к осмыслению прошлого, свободному от представлений о фатальности общественного развития. Его влекло стремление показать людей далекого средневековья во всей их конкретности и неповторимости. Каждый из героев его повествований жил своей особой жизнью, повинуясь собственным страстям и устремлениям и вступая в непредсказуемые по результатам столкновения (или сотрудничество) с себе подобными. Однако под пером В. И. Райцеса это отнюдь не вело к превращению прошлого в хаотическое нагромождение случайностей. В основе его подхода лежала та мысль, что - говоря его собственными словами - "высшей формой" исторического синтеза является "воссоздание индивида, ибо человек - и объект, и субъект истории. И разве, вылепляя человека из глины источников и вдувая в него частицу своей собственной души, историк не уподобляется Господу Богу?.." Этой своей нацеленностью на раскрытие человеческих индивидуальностей, воплощавших в себе своего рода "замысел эпохи", как и своей приверженностью к связному рассказу о прошлом, в котором каждый индивид обрисовывался бы с позиции наших знаний о всех аспектах его существования, В. И. Райцес органично вписывается в наиболее продуктивное направление в мировой исторической науке конца XX в.
Один из центральных сюжетов в исследованиях В. И. Райцеса - так называемые etudes jeaniques ("жаннаистика") - изучение комплекса проблем, связанных с жизнью и деятельностью Жанны д'Арк и с восприятием ее феномена современниками и потомками. Как справедливо писал В. И. Райцес, о Жанне мы знаем больше, чем о ком бы то ни было из ее современников, и в то же время трудно найти среди людей XV в. другого человека, чей образ представлялся бы столь загадочным и противоречивым и порождал бы столько споров и недоразумений. Заново прочитав весь корпус источников, связанных с Жанной, В. И. Райцес смог пересмотреть долгое время господствовавший взгляд на нее как на персонаж, так сказать "запрограммированный" на спасение Франции -то ли в облике "лидера партизанского движения", то ли потенциального представителя крестьянского восстания, то ли святой Девы, противостоящей "грешной Женщине". По мысли В. И. Райцеса, подвиг Жанны может быть объяснен лишь исходя из понимания, с одной стороны, "коренных ментальных структур средневековья" и "конъюнктурных, ситуативных умонастроений широких масс", а с другой стороны - исходя из неповторимого своеобразия самой ее личности. Поразительному природному уму этой юной девушки, ее находчивости, самоотверженности, смелости и решительности посвящены едва ли не самые яркие страницы в повествованиях В. И. Райцеса.
