Милюков не уступал. Он оказался чрезвычайно властным человеком. А раз его имя стояло на обложке, он находил неудобным не давать окончательного ответа своим товарищам профессорам, показывая тем, что он не единоличный хозяин журнала.
На первом же труде одного из профессоров, котором Ангел Иванович нашел специальным и не интересным для читателей, произошло столкновение.
Но Ангел Иванович продолжал считать сотрудничество самого Милюкова необходимым журналу. И он, не колеблясь, решил, что если журналу приходится выбирать между ними двумя, то весы неминуемо должны склониться в сторону Милюкова.
В таком смысле он и написал Александре Аркадьевне, что, мол, она прекрасно сумеет и при Милюкове поддержать прежние традиции «Мира Божьего», а отсутствие Ангела Ивановича не отзовется вредно на журнале.
До получения ответа, Ангел Иванович считал своим долгом продолжать работу, стараясь по возможности уступать новому редактору, не создавая конфликтов.
Прошло три дня, и от Александры Аркадьевны пришла пространнейшая телеграмма на адрес Ангела Ивановича.
Прежде всего, она категорически требовала, чтоб он и думать не смел об уходе из журнала. Потом она заявляла, что во всем совершенно солидарна с ним и не чувствует никакого особого пристрастия к профессорам, кроме самого П. Н. Милюкова. И в конце она сообщала, что немедленно выезжает, и через два дня будет в Петербурге.
Ангел Иванович не счел необходимым показывать Милюкову телеграмму Александры Аркадьевны, сообщив ему только, что она в ближайшие дни возвращается.
В день ее приезда я с утра была как на горячих угольях.
Чем все это кончится? Уход Милюкова был бы действительно большой потерей для журнала, а для Ангела Ивановича, хоть он и бодрился, уйти из «Мира Божьего» значило бы по существу утратить цель жизни.
Обычно Ангел Иванович возвращался из редакции в 5 часов, но прошло и 5, и 6, а его все не было.
Я чувствовала, что просто не в силах больше терпеть и, несмотря на энергичные отговоры тети и дяди, взяла извозчика и покатила в редакцию.
Когда я вошла, я застала и Ангела Ивановича, и Милюкова одевающихся в передней.
Ангел Иванович встретил меня грозным взглядом, а я пробормотала что-то вроде того, что боялась, не попал ли он под конку.
Александра Аркадьевна, понимая мое неловкое положение, обняла меня и повела в столовую, приветливо кивнув Милюкову.
Не дожидаясь Ангела Ивановича, Милюков вышел и затворил за собой дверь. Ангел Иванович снял пальто и тоже вошел в столовую.
— Что это за глупость, Таня! — обратился он ко мне самым строгим голосом. — С какой стати ты явилась?
— Ну-ну, будет, строгий муж, — откликнулась Александра Аркадьевна. — Разве вы не понимаете, что она пережила за сегодняшний день? Хотя, — обернулась она ко мне, — это не делает чести вашей проницательности. Ну, неужели вы могли вообразить, что я променяю Ангела Ивановича даже на весь исторический факультет.
— Да как же будет? — спрашивала я. — С Милюковым ведь очень трудно сговориться.
— Это я уже ясно оценила. Что поделаешь, не умеет сговариваться, обойдемся и без него. Ведь жили же до сих пор и без его имени на обложке, авось проживем и дальше. А вот без вашего мужа не проживем.
— А как же очерки по истории культуры? — не унималась я.
— Я его спросила, — отвечала Александра Аркадьевна. — Он так благороден, что оставляет «Очерки» нам.
— Ну, идем, — торопил меня Ангел Иванович. — Мы и так замучили Александру Аркадьевну. Она ведь сегодня с дороги.
— Завтра приходите пораньше, Ангел Иванович, — сказала Александра Аркадьевна на прощанье, — у нас с вами много накопилось о чем поговорить.
И по дороге муж еще журил меня за мою несдержанность, поставившую его в неловкое положение пред Милюковым. Дома тетя с дядей тоже посмеялись надо мной. Но, в общем, все были довольны и удивлялись чутью Александры Аркадьевны, так хорошо разбиравшейся в людях и не давшей себя ослепить профессорским званием. Даже неприятная необходимость хлопотать о новой смене редактора не остановила ее, раз она убедилась, что данный человек, очень ценный как сотрудник, совершенно не подходит в качестве редактора.
Так эпизод с редакторством Милюкова и промелькнул, оставив след только на обложке одной книжки журнала.
После неудачи с Милюковым Александра Аркадьевна Давыдова решила не делать больше таких рискованных опытов и остаться при своей старой испытанной редакции.
Она только задумала несколько больше сблизить с редакцией многочисленных сотрудников журнала, хотя бы только живущих в Петербурге.
Надо сознаться, что и эта попытка оказалась не слишком удачной.
Александра Аркадьевна решила устраивать в помещении редакции периодические собрания сотрудников, «журфиксы», по примеру «Русского богатства», где с самого основания журнала еженедельно происходили известные всему литературному Петербургу «четверги».
Первый «журфикс» в «Мире Божьем» она устроила по случаю приезда в Петербург Алексея Максимовича Горького, тогда уже известного всей России. Незадолго до того вышел отдельным изданием первый том его рассказов, и слава Горького освежающей бурей пронеслась по всей стране, будя уснувших, подгоняя отстающих, раздувая чуть тлеющие искры в горячее пламя.
Появление Горького в Петербурге было большим литературным событием.
И литераторы, и просто читатели, и почитатели Горького жаждали увидеть его и услышать.
Но он не соглашался ни на какие публичные выступления и первое время навещал только своих старых знакомых по Нижнему, по Казани и по Самаре. Был он и у нас, доставив всем нам большое удовольствие. Я, впрочем, очень на него обиделась. Посмотрев на меня, он сказал:
— О, да вы сильно выросли с тех пор, как мы виделись в Нижнем.
— Что вы, Алексей Максимович, — обиженно ответила я, — у меня дочка растет, — и я поднесла к нему мою первую дочь, которой было тогда около года.
— Не хвастайтесь. У меня сын еще больше, по четвертому году, Максимка.
— А вы не привезли его с собой? — спросила я. — Как бы я хотела на него посмотреть.
— Как бы не так. В Самаре-то ему куда лучше, чем здесь, у вас. Вон, ваша дома киснет, а мой все время на улице, в снежки играет, с мальчишками дерется — приучается.
Александра Аркадьевна передала через Ангела Ивановича приглашение Горькому придти в редакцию «Мира Божьего».
Он согласился.
В редакции собралось много народа — и члены редакции, и технический персонал, и сотрудники — петербургские литераторы.
Пришел, наконец, и Горький с неизбежным Пятницким, державшим себя в этот приезд Горького как какой-то его импресарио.
Я с удивлением смотрела на собравшихся. Ведь это же все были большей частью писатели или, во всяком случае, люди, постоянно вращавшиеся в литературной среде. И вот теперь, когда явилась новая знаменитость, они толпились вокруг него, смотрели ему в рот, как дикари, впервые увидевшие белого человека.
На Горького это, видимо, тоже неприятно подействовало. Он чувствовал себя как на сцене, перед надоевшей ему публикой. Предмет разговора перестал его интересовать. Он говорил как-то казенно, точно по обязанности, и я вспомнила, как увлекательно интересен он был в Нижнем, у костра на берегу Оки.
Мне стало досадно. Братья-писатели сами у себя украли настоящего Горького.
Потом по своим домам они отводили душу, разбирали его по косточкам, бранили, не понимая, что сами своим поведением превратили его из интереснейшего человека в актера, от которого они требовали исполнения заранее назначенной ему роли.
После отъезда Горького Александра Аркадьевна решила устраивать подобные собрания раз в две недели, по вторникам, так как первое пришлось на вторник. Мне казалось, что такая светская женщина, как Александра Аркадьевна, бывшая в прежние времена хозяйкой известного в великосветском обществе салона, сумеет объединить своих гостей и завязать интересные для всех разговоры. Но этого не получилось. Все как-то подозрительно поглядывали друг на друга, общий разговор не налаживался, гости разбивались на группы, переговаривались вполголоса, явно ждали чая. Действительно, как только подавали громадный серебряный самовар и обильную закуску, все быстро вставали, усаживались вокруг большого стола, с удовольствием закусывали и, как только позволяли приличия, начинали расходиться.
