Даже от семейного винта, в котором дядя с удовольствием принимал участие, хозяин с презрением отказывался, считая ниже своего достоинства играть с домочадцами. А в клубе зимой играл каждый день.

Кругом расстилалась безграничная ширь полей, а впечатление после дядиного посещения оставалось такое, точно в душный склеп пахнула струя свежего воздуха. Вольнее дышалось, громче говорилось. Всем становилось весело и привольно.

Даже возвращение в город, в наскучившую гимназию, так не пугало. Впрочем, самый путь нас, детей, только радовал, хотя взрослых он очень утомлял.

Надо было ехать 25 верст, а может быть, и больше — версты никто не мерил — по пыльной дороге среди полей в крайне неудобной долгуше, где даже не к чему прислониться спиной.

Чтоб не загнать лошадей по жаре, расчетливый хозяин отправлял нас глубокой ночью, по холодку. Приезжали мы до рассвета и ожидали на открытой пристани пароход, время прихода которого было совершенно неопределенно. Позже там появилась гостиница, но пребывание в ней, только осложняло наш путь. Когда с пристани раздавался свисток, приходилось спешно собирать багаж и мчаться бегом к причалу. А пароход оказывался буксирным или крупным, не останавливающимся у мелких пристаней.

Но нас этот переполох именно и привлекал. Нравилось не спать ночь, ехать в долгуше, слушать заливистый свист Алексея, есть в непоказанное время сладкие пирожки, ватрушки, разрывать руками цыплят, обмакивая косточки в фунтики с солью. Даже дремать на бунтах каната в предрассветный час, а потом забираться в сонный пароход, где все каюты заняты, и досыпать на диванах в рубке, а утром пить чай с обязательным ломтиком лимона и остатками домашних подорожников — все доставляло неизъяснимое удовольствие.

Только на подъезде к Казани портила настроение мысль о нудном молебне в гимназии 15 августа и наскучивших уроках с 16-го.

Мне, впрочем, это долго еще не грозило. Я училась дома с тетей и, хотя я была и капризна, и непослушна, я все-таки любила занятия с ней, так она умела интересно вести их.

Дядина жизнь в Казани была очень наполнена и статистикой, и литературной работой, но с местным обществом и он, и тетя как-то мало сходились. Главный интерес их жизни сосредоточивался все же в Петербурге.

Они поддерживали с ним постоянную связь, хотя к этому времени близких людей, кроме родственников, там оставалось очень мало. Большинство было или выслано, или арестовано и сидело по тюрьмам.

Большое горе причинил им арест в 82-м году дядиного воспитанника, юноши Вани Емельянова. Он жил в семье дяди с 10 лет. К моменту дядиной ссылки он окончил реальное училище и был послан в Бельгию в высшую техническую школу. Дядя долго ничего не знал о его дальнейшей судьбе. Я расскажу о нем дальше.

Молодые Анненские. Два полюса.

П. Н. Ткачев. Судьба Вани Емельянова

В 70-е годы в семье дяди жило одновременно несколько подростков.

Отец дяди, Федор Николаевич Анненский, был долгое время омским вице-губернатором, поэтому-то его старший сын Николай и воспитывался в кадетском корпусе. Выйдя в отставку, Ф. Н. Анненский вернулся в Петербург и занялся какими-то финансовыми аферами. Но, видимо, он не обладал нужными талантами и скоро безнадежно разорился. Старшему сыну пришлось содержать его многочисленную семью.

Всех детей у него было двенадцать, но к тому времени оставалось шестеро — два сына — старший и младший — и четыре дочери. Две из них были уже замужем, а троих младших — младшего брата Иннокентия и двух сестер, учившихся в одной из вновь открытых гимназий, когда отец разорился, дядя взял к себе, чтобы дать им возможность получить образование.

Чтобы прокормить большую семью и, кроме того, содержать родителей и помогать тетиной матери-вдове, — и тете, и дяде приходилось много работать.

Когда они поженились — против воли родителей, они ведь были двоюродные брат и сестра, — у них ничего не было, дядя даже еще не выдержал кандидатских экзаменов и держал их, уже живя с тетей в крошечной квартирке на пятом этаже. Тетя рассказывала, что она очень волновалась, ожидая дядю с экзамена, но когда все сходило хорошо — а оно всякий раз сходило хорошо, — она успокаивалась раньше, чем он входил в дверь. Поднимаясь по лестнице, он во весь голос пел арию Сабинина из «Жизни за царя»:

Ах, когда же с поля чести

Русский витязь молодой

Без удалой доброй вести

Возвращается домой!

Но, окончив университет, дядя очень быстро поступил на службу, и, когда его отец разорился, он уже служил в Государственном контроле, а по вечерам писал статьи в журналы.

Тетя сначала давала уроки в том пансионе, который они с сестрой окончили, потом открыла собственную школу для начинающих. Правда, школа эта просуществовала недолго — новые педагогические методы, отрицание наказаний и т. п. не встретили сочувствия родителей, и школу пришлось закрыть. Тетя стала брать на дом пансионеров и, кроме того, занималась переводами и переработками иностранных книг, так как прекрасно знала три языка. Одна из ее первых переработок, предложенных ей В. В. Лесевичем, был знаменитый Робинзон Крузо. Переработка оказалась настолько удачной, что Лесевич стал уговаривать ее попробовать свои силы на самостоятельной работе для детей старшего возраста. Ее повести пользовались тогда большой популярностью. Помню, когда я поступила на Курсы, многие мои сверстницы рассказывали мне, как они увлекались ее книгами. Начала она писать еще до моего рождения, но продолжала и когда я стала подрастать, в Казани.

Повести ее были совсем не похожи на ложно-сентиментальную детскую литературу того времени. Они были очень интересные, правдивые, серьезные и, по большей части, грустные. Я обливалась слезами, читая их еще в рукописях, и как я гордилась ею!

Несмотря на довольно стесненные обстоятельства, в сборной дядиной семье жилось дружно и весело. Все дети-подростки, и свои, и чужие, горячо любили свою молоденькую воспитательницу и обожали дядю, всюду вносившего оживление и веселье и подходившего к детям непосредственно, без всякой «педагогики», относясь к ней подозрительно.

Меня еще не было в этой семье, когда она была наиболее многолюдной — в первой половине 70-х годов. Но со слов многочисленных и дядей, и тетей я хорошо знала ее обитателей и склад семейной жизни.

Общий тон был дружный, любовный, но совершенно чуждый всякой сентиментальности. Молодые Анненские, особенно оба брата, старший и младший и сестра Мария Федоровна, обладали сатирической жилкой и стихотворным дарованием. Они постоянно писали шуточные стихотворения друг на друга и на других временных обитателей своей квартиры.

Александра Никитична была их общей поверенной и даже пыталась направлять их первые, часто неудачные романтические увлечения, а узнававшие о них братья и сестры помогали тете, вышучивая героев этих романов. Впрочем, иногда героиня, несмотря на все старания, оставалась верна своему «предмету».

Общее неодобрение всей молодежи вызвал роман старшей сестры, Наталии Федоровны. Трудно было поверить, что она одной крови со всеми Анненскими, настолько чужды им были ее устремления. Первой заботой молоденькой Наташи — было выйти замуж за состоятельного человека. Среди знакомых, посещавших Анненских, таковых не имелось, и она остановила свой выбор на молодом купчике, случайно встретившись с ним на пароходе. Злоязычная Мария Федоровна уверяла, будто, сведя с ним знакомство, Наталья сразу решила — «быть бычку на веревочке». И он, действительно, попался «на веревочку», хотя сестры и братья всячески вышучивали ее матримониальный план.

В шутливой пьеске, где фигурировала вся молодежь, избранник старшей сестры выступал с куплетами:

— Я пуще лабаза Наташу люблю…