Едва они ступили в воду, как их тень стремительно начала терять форму, становясь огромным сгустком, а стоило воде сомкнуться над макушкой зверя, как гигантская капля стремглав понеслась на глубину. Радик задержал дыхание, не позволяя себе глотнуть соленой воды, но та лезла в глаза и уши, проникая в его тело так глубоко, словно он был в лучшем случае медузой. Впрочем, он не был даже ею.

«Убил… окончательно убил всех. И Соню, и Андрея, и себя, – мысли путались, словно голова разбухала от этой соленой воды. – Сначала предал, а теперь…»

Мысли перескочили на Котина и на его хитрый фокус по избавлению от теней. Да только как это должно было помочь выдыхающемуся городу?.. Радик больше не мог удерживать дыхание и вдохнул полной грудью, позволяя соленой воде хлынуть в тело. Это было уже неважно, не сейчас, когда их всех несло глубоководным течением в темноту бездны моря. Разве что так темно и холодно еще не должно было стать, но что он вообще знал о глубинах моря у которого жил?

Уставший бороться со стихией Радик только сейчас понял, что они не умирают. Их несло всё глубже и дальше, и впереди уже маячила пустота, в которую им предстояло влиться и сделать её еще больше. И опустошеннее. Радик услышал чей-то сдавленный крик и понял, что его метания отвлекли от самого важного. Пустота была живая. Похожая на огромную амебу, она занимала пространство, на котором могло бы быть три-четыре многоэтажки. И Радик был уже достаточно близко, чтобы видеть, как пожирается под её бесформенной тушей песок, перемалываются камни и в труху рассыпаются рыбы, которые приносило течением. Она впитывала каждый новый сгусток и становилась всё больше, её ложноножки медленно вздымаясь, словно бездна просыпалась. Или становилась живой? Радик понятия не имел, что это и может ли оно жить, видел лишь, что оно меняется от каждой новой капли. С сочным звуком, какой бывает, если втянуть спагетти с соусом, в пустоту влилась капля, на берегу бывшая слоном. Затем её судьба настигла крокодила. Еще пару мгновений – и их действительно не станет. Больше нигде.

– Соня, ятебялюблю, – скороговоркой произнес Радик. – Андрей…

– Брат, – откликнулся тот глухо, словно сквозь толщу воды. Впрочем, так оно и было.

Больше они ничего не успели сказать, течение ускорилось и они влетели в бездну, понятия не имея, что вплотную приблизили это чудовище к критической массе. Еще одна или две такие капли. И они не заставили себя ждать. Крошечные и крупные – тени вливались одна за другой, становясь частью бездны до тех пор, пока она не зашевелилась.

33 глава

До момента падения в бездну, Радик был уверен, что они все в медведе смешались так, что дальше уже сложно придумать. Чужие локти толкались в его печенке, сам он смотрел сквозь чье-то прозрачное, но всё равно бьющиеся сердце. И даже память, казалось, была у них одна на всех. Что же, он много раз ошибался до сих пор, но никогда настолько. Вот только что он точно знал,как его зовут, кто он и где находится. Ладно, с где находится – это чересчур, но, по крайней мере, он знал, где он не находится. Но стоило их сгустку втечь в бездну, как всё изменилось.

Я – Ви. Я – Родион. Я – Соня и я же Андрей. Мы – это я. И я – это мы. Нет ничего и никого. Но мы, мы есть. И у нас нет никаких чувств кроме голода. Если бы мы всё ещё оставался Радиком, он бы хлопнул себя по лбу и крикнул бы, что теперь понимает, что сминало дно и пожирало всё живое. Этот нестерпимый и нескончаемый голод. Где-то в этих мы еще были Соня и Андрей, другие, но еще больше было голода. Голод расходился волнами от них, заставляя всё живое биться в судорогах. То же, что попадало в пределы бездны, превращалось в труху, выпитое не до мертвого. До неживого.

Если бы Радик еще мог бояться, сейчас он бы он был в ужасе. Потому как тварь, которую он в прошлой жизни, неотвратимо далекой, настолько, что даже неясно, была ли она, проснулась. И проснувшаяся, полная лишь голодом и ими, тварь не поползла вглубь моря, пытаясь насытиться там. Она полезла ближе к поверхности.

Становилось всё теплее, но они не понимали этого. Тварь никогда не знала ничего кроме голода, и они не знали тоже. Наконец, бездна поднялась над уровнем воды, и взглянула всеми доставшимися ей глазами на берег. Голод всколыхнулся, посылая волны к берегу, и тварь поползла туда же. Глубоко в ней мелькнуло что-то еще, помимо голода. Крошечная искорка удовольствия. Тварь никогда не была сытой, но она готова была насыщаться снова и снова. И берег казался ей куда аппетитнее холодных серых вод.

Тысячами пар глаз бездна вглядывалась в приближающийся берег и видела, как хватаются за голову люди на берегу, как бегут в ужасе. Тварь не знала, что эти существа зовутся люди, но её тысячи глаз, сотни и сони разумов, которые она втянула в себя и переваривала, знали это.

«Эти люди сами создали бездну, создали нас такими», – чья это была мысль, Радика или кого-то иного из мы, он не знал. Он чувствовал эту мысль как свою, она была их. Радик был спокоен, как и всё кругом. Он может уйти. Исчезнуть. Навсегда.

Тварь наконец грузно вползла на набережную, выбралась из воды как слизень или осьминог, зачем-то покинувший привычную среду. Но сила притяжения не распластала бездну, она была очень тяжела и в то же время слишком пуста, чтобы почувствовать это давление. А вот под ложноножками и огромным брюхом рушилась набережная, прогибался и трещал асфальт, плавился и пузырился прежде, чем рассыпаться в труху.

Тысячи глаз равнодушно взирали на то, как под их тяжестью прогибались дома, сминались, как надутые целлофановые пакеты. Тысячи глаз принадлежали одному существу и не помнили больше ничего ровно до тех пор, пока впереди не показалась площадь.

Бездна содрогнулась, вникая в что-то незнакомое, появившееся в глубине её чрева. Сожаление или воспоминание, что-то столько непохожее на голод, но с тем же болезненным ощущением. И тварь замедлилась, не замечая даже, что искорка этого нового голода разгорается, обретая постепенно плоть, разум и свои собственные пару глаз.

Впереди уже маячил дом, один из тех домов, каких десятки рассыпались под бездной, стали не разрушенными, а просто никогда не бывшими. Но этот дом был знаком Радику, кем бы не был этот парень, проведший так много вечеров сначала рядом с ним, у подъезда, а потом и в нем. Нагромождение этих слов, ведущих к чему-то конкретному вроде скамейки или подъездной двери – мы ведь помним, какая у неё тяжелая и неудобная ручка? – заставила бездну замереть.

Это стало ошибкой. В памяти существа, что зародилось в бездне, обретя разум и свои пару глаз мгновенно вспыхнуло воспоминания, до того четкое и яркое, что едва не обрело собственное тело прямо в глубинах твари. Мурлыкающий меховой мешок. Кот со странным именем Висасуалий – он впрыгнул в память целиком, с ушами, хвостом, усами и своим непонятным именем, и зацепился там.

И Радик – ведь был такой, правда, был! – вспомнил этого кота. И Соню. Она была где здесь, была им и не была им тоже. Потому что он не мог любить самого себя так, как любил её. И бабушка Сони – Радик, один и вместе со всей бездной не мог вспомнить её имя, но он помнил её лицо. Из пятна – то ли блика на блюдечке Висасуалия, то ли солнечного зайчика на теплом полу оно стало объемнее и узнаваемее.

– Соня, – он еще не обрел возможности говорить, и бездна не знала что это такое, но разве это важно! – Там наш кот, Соня. И Александра…

Бабушка Сони наконец обрела не только лицо, но и имя.

– А еще где-то в городе моя мама. Наша мама. Андрей.

С Андреем вышло иначе. Радик – да, теперь, когда у него была собственная пара глаз, скамейка у дома и кот Висасуалий, он точно имел право на собственное имя! – Радик сначала вспомнил имя. А потом и брата.

Но в следующий момент он забыл о брате, когда в студенистом боку почти прозрачной твари увидел искаженное лицо Сони. Лицо, ладони – её собственные, она молотила по упругому непроницаемому боку бездны изнутри, словно пытаясь выбраться.

«Что ты делаешь! Это невозможно! Мы сожрали тебя и меня», – мелькнуло в голове Радика, но вместо того, чтобы поверить этой мысли – своей ли? – он и сам принялся молотить руками и ногами, лишь вскользь удивляясь тому, что они есть у него. Руки и ноги.