Стоит комарам вонзить хобот, — и самый неутолимый из этих чудовищ, может заставить заржаветь построенное вчера здание, — и оно обрушится. Или сесть на младенца, и младенец постареет на десять лет. Кожа сморщится, в глазах появится мука и страдание. Защиты от них нет. Все идёт к воле случая и удачи. Москитные сетки… смех да и только. Всего год за одно прикосновение, и сетка становится пухом и залетает в комнату, как и комар. А по полу заползают пылевые клещи. Их укус смертелен. Они не знают сытости. Поселившийся в кровати клещ уничтожает целое семейство, выжигает целые поля, заставляет отступать самых стойких. Но стоит ли их давить? Кто знает… Выгодно ли это?

Горилла однажды раздавил такого, когда выкидывал кости жертв начальника, и в небо поднялся вихрь ветра, и время улетучилось в разные стороны. Так, всего несколько дней спустя горилла узнал, а затем и рассказал всем в округе, как от раздавленного клеща пришла невидимая беда, — волна времени от вихря, прилипнув к зданию, дала обратный эффект, — и обратила время её вспять. И то место, где было здание, образовалась когда-то уничтоженная тюрьма, тысячу лет назад, с его убитыми заключенными и охранниками, — вернув их к жизни. Раздавленный клещ вернул время, но не тем. И в подземном городе снова обитают бандиты, и есть тюрьма.

Глава 36

Холодный ветер ударил по лицу, и я дал сдачу. Мы дрались целый день, ночью передохнули чуть-чуть, затем поужинали обещаниями и фаршированной надеждой, и снова приступили к избиению друг друга. Большой, круглый, но слегка квадратный фингал красовался на лице ветра, на мне ничего не красовалось, ведь я был против того, чтобы меня красили.

Когда в следующий раз на меня нападал ветер, я изворотливо уклонялся от его кулаков. Злость ветру не помогало, стоял возле калитки, ел пирожки с луком и смеялся, «каков же он косой, не может попасть по лежащему», усмехался тот постоянно. На него затем упала комета и раздавила к черту. Никогда бы не подумал, что черти умеют радоваться. Над их головами, над адом, высунулся огромнейший прыщ, похожий на вымя коровы, и оттуда вылез злость, словно кетчуп из упаковки. А черти тому и рады были, они наперчили его и отрезали кусок кожи, отправляя в глотку. Комета потом, встала, отряхнулась, залезла на батут и улетела по своим делам.

Но несмотря на это, я, был червяком изворотливым, так и танцевал лёжа, как эпилептик, то в одну, то в другую сторону, — ветряные удары не доставали, — пока кто-то не поднял меня с земли сжав за череп. Это чудовище взяло меня за голову, и насадила на крючок, тихонько теребя моё тело вниз-верх. Когда я вылез, и было хотел уползти и больше не видеть этого монстра, он поймал меня в последний момент и снова насадил в мою задницу очередной крючок и кинул в воду. Не хватало ему, меня унизить так, — ужас, что творилось у меня внутри, — так он ещё пытался, не веря в то, что покончил со мной, утопить, точно и наверняка!

Пытался он, разумеется, долго, — я всё время дёргал за леску, и он быстро вытягивал меня из-под воды, я делал вдох, и снова уходил под воду — да вот только, когда я снова вытащил крючок из себя, затем дёрнул леску, — первым делом, что я сделал вынырнув из-под воды, пнул то существо по животу, от чего тот упал, скрючился, покраснел и стал яблоком. Он ухватился за колено обеими руками и начал плакать. Было уже поздно. Я сделал в нём дырку и поселился жить. Сначала, я увидел дырку сзади него, значит там кто-то уже селился, и залез туда, там воняло, но вполне уютно, как у меня в прошлом доме. Вгрызся в кишки, сделал дырку в живот и пополз к лёгким. Мама всегда предрекала мне светлое будущее, но здесь было темным темно, как во сне у мертвеца.

Добравшись до лёгких, на ресепшене меня встретили краб атлет и белка гимнастка, за ними, прижавшись к полу, ползла одинокая, игривая кошечка. Её за поводок тянула мышь в чёрных солнцезащитных очках. Цокнув ботинками мышь повернулась к кошечке и взмахнула лапами. Тотчас кошечка встала, подбежала к ней, и начала чистить тропу по которой та шла, язычком. Мне было на них наплевать, но я поинтересовался их самочувствием, когда они вытерли лицо. Краб атлет вылез ко мне, откинул шелковистые три волосинки за голову и улыбнувшись сказал, что здесь жить можно, после чего взял со столика коктейль. Белка поддержала краба, щёлкая пустым ртом без зубов. Разумеется, это всё было интересно, но мне это осточертело ещё в той жизни. Я схватил белку за голову и заставил работать беззубый рот. Ведь был я червяком полностью, потому она работала по всему моему телу. Страшно и омерзительно. Страшно было входить в неё полностью и видеть, как в кишках танцевали несколько мух, пьяные, а рядом сидела сороконожка наркоманка, со шприцем на каждой ножке.

— Пожаловать добро, заходи!

Несколько сотен раз белка заставляла меня входить в неё, глотка то открывалась, то закрывалась. И меня стошнило. Подо мной собрались несколько насекомых, можно сказать сотня, и начали принимать душ со словами «святая слизь». Белка сразу же перестала меня теребить, и улыбнулась.

— В этом деле, — сказала она, — я червяка съела.

Я сглотнул слюни и мне стало страшно, очень страшно. Я не видел своих друзей несколько дней.

Стоило мне рассказать об этом до того, как мне пришлось заставлять её сосать меня. Я снова кашлянул и из меня полилась рвота. Тотчас белка упала и начала биться в конвульсиях, пока из неё не вылезли насекомые и не нырнули в рвоту и не начали плавать, вольным и собачьим стилем. Оставил я их тут. Направился дальше.

Тринадцать с половиной ветряных мельниц стояли вдоль стенок лёгких, возле капилляров. Лёгкие обдувались воздухом, таким приятным и прохладным. Дверь возле одной из мельниц отворилась и на мягкий, мокрый пол, с криками «я здесь и никуда не уйду», выпрыгнул сигаретный дым. Он присосался к стенкам и начал их целовать. В ответ из стены показался старый, ворчливый, сморщенный рак. Кашлянув кровью, он поприветствовал своего закадычного друга. Затем подошёл к капиллярам, открыл кранчик, достал из кармана чашечку, и налил крови.

— Жду тебя целую вечность, — начал рак, — со дня, когда зародилась вселенная в пуховике Коперника.

— Прости за долготу, — сигаретный дым сел на пол, — долго искал дорогу сюда, сам понимаешь.

— Понимаю. Бедно худо, но всё же вот ты и здесь. За десять лет мы сможем убить это тело и найти свежое, новое и вкусное.

— Всего то?

— Всего то, но всего его.

О чём говорили даже я понял. Страшно мне от этого не стало, внутри меня жил такой же дым. Постучав по груди я вызвал его, он вышел и поприветствовал своих коллег. Второго не дождался. Разозлился. Сломав ребро, я отрезал часть груди у себя и залез головой внутрь, как в холодильник, и начал поиски того наглеца. Тот наглец бежал от меня, делал круги возле сердца, угрожал мне перочинным ножом, затем на санках катался по венам, но в конце то я его поймал и выдернул из себя.

— О, рак! — обрадовался другой рак, — вместе стоит работать, потребуется всего пять лет.

— Ладно, ладно, — заорал рак помоложе, не так сильно сморщен, но уже изюм.

Так я отделался от своего сына. Ему давно нужно было переселиться, найти место для существования и смысл. Плакать не стал. На мой плачь приходила бабушка сына, громко орала и мне становилось стыдно, что она моя мать.

Выдохнув, я вылез из лёгких, и пошёл к мозгу. Ох, какой же величественный и мудрый. Его жирная голова перекрывала весь обзор на внешний мир. На нём бегали маленькие врачи лилипуты, что-то рассчитывали, клеили и сшивали. Сразу понятно стало, важная шишка со своими рабами. Посмотрев на меня, мозг начал плеваться знаниями. Ядовитые знания, непроверенные. Разумеется, среди них были и архиважные, такие как, «как залечить раны при разбитом сердце», «как достигнуть величия», «что нужно сделать, чтобы собрать десять лайков» и многое другое, совершенно важное для него, но совершенно бесполезное для меня. Начал глаголить истину он с двери, стоило мне только войти.