– А вот что… Ты мне покажи, куда я могу придти. А я пока потолкаюсь со всеми. Иначе, за чем я сюда шёл?

Эдвард кивнул.

– Ещё один? – точно так же, как недавно об убитом, спросил толстяк.

– И что?

– Да уж слишком здоров. Весь на виду. А тащить его сюда вам придётся на себе, как Фреда, а?

– Пошёл ты со своими шутками! Пойдём, Джек, покажу.

Город

Весь день Иван ходил, слушал, смотрел. Где, проталкиваясь, а где, и подчиняясь общему потоку.

Пекта и иже с ним поработали на славу. Их призыв был услышан.

Сюда, в Лондон, устремилась неуправляемая масса людей, о судьбе которых никто не заботился. Это было скопище, где властвовал только закон сильных, а точнее, умеющих достать пищу и воду. В городе доедали последнее, подвозка продуктов была не налажена, поскольку делать это было некому. Некоторые вспоминали, что ещё месяца три назад можно было получить на пунктах раздачи небольшой, но хоть какой-то паёк. Сейчас это уже вспоминалось с трудом, а для новичков казалось неправдой.

Многие умерли, многие умирали, но город с лихвой пополнял своё население пришлыми, правдами и не правдами, добравшимися сюда, чтобы стать переселенцами из тупикового мира в иной, сработанный обещаниями Пекты.

Впрочем, никто не знал, что это за мир, куда их зовёт Пекта, как это будет происходить, но все, кто поверил в обречённость окружающего бытия и в гений Пекты, пришли и заполнили улицы и площади. Но при этом никому не было известно, где этот Пекта обитает, чего, собственно, и добивался узнать Иван, ибо, где Пекта, там и Напель.

Он всё ещё тешил себя мыслью, что все его потуги проникновения в перливый мир и поиски истоков временного канала, создаваемого в этом мире Пектой, продиктованы одним желанием – увидеть Напель. Но, как он ни старался сам себя в этом убедить, особого стремления к встрече с Напель, которая ещё не знает его, не ощущал. К тому же на её образ навязчиво наложились другие: обаятельная и ненасытная в любви Ил-Лайда и знойная Зизма.

Им сейчас, практически, двигал лишь интерес к происходящему, сам перливый мир, который, судя по руинам зданий, облика людей, культуры и – да по всему, совсем недавно ничем не отличался от уклада жизни, пусть заграничной, но знакомой Ивану по фильмам, книгам и телепередачам с детства.

Ему хотелось узнать, почему ходоки и даже аппаратчики, так бояться перлей. Говоря о них, Симон даже меняется в лице, а Учитель – так тот, рад-радёшенек, что сидит в его маленькой квартире… И этот прорыв из перливого мира, о котором обмолвился Сарый… Хотя сами оттуда же.

Но здесь вокруг, в Лондоне, параллельно существующем с тем, настоящим, откуда пришёл Иван, на его широких и узких улицах, в скверах, он видел лишь обыкновенных людей, обывателей, испуганных обстоятельствами, а также теми, кто решил, что раз всё рушиться и идёт к концу, погреть на этом руки. Однако о бандитах, мародёрах, любителях пострелять по живым целям в толпе не упоминали, о них не говорили и, вообще, не обсуждали эту тему. В ней жили ожиданием: когда же?

Когда же их уведут от этого кошмара подальше?

И решали насущное: где достать еду?

О первом они говорили с воспламенённым, почти безумным, взглядом, а о втором – с потухшим, как о безнадёжном деле.

К вечеру усталый и голодный (еду, что была им взята в дорогу, он отдал какой-то группке болезненного вида детей), Иван вышел к реке. Его привлекло сюда отсутствие скопища людей, что затопили весь город, и превратили его в переполненную ими чашу.

Парапет каменной набережной за день прогрелся под скудными осенними лучами солнца, на нём было приятно сидеть.

Иван сидел на берегу мутной Темзы и решал, что сделать: вернуться домой, а потом уж уладить сделку с Эдвардом, или наоборот? Размышляя, он всё больше склонялся к первому варианту, так как он не накладывал на него никаких обязательств – ушёл и ушёл. Объяснялось такое заключение просто: Иван с молоком матери впитал чувство долга, культивируемое в его семье родителями. И если он сейчас договориться, то будет обязан…

К сожалению, как он уже представлял, вся его жизнь ходока как раз и состояла теперь из этого пресловутого обязательства, не смотря на то, что умом он понимал всю никчёмность этого чувства. Тем не менее, оно занозой сидело в нём, заставляло суетиться во времени, переживать за тех, кто вскоре окажется за гранью Пояса Закрытых Веков, об аппаратчиках, кушерах, ходоков и в”ыгов.

Понимал, но ничего с собой сделать не мог. Раз должен, то надо выполнять!..

По реке мимо медленно проплывал мусор, кособочились бочки, мелкими заплатками проползали обезличенные трупы животных и людей. За полчаса отдыха Иван машинально насчитал не менее двух десятков раздутых долгим нахождением в воде людских останков. Тогда сколько же их покоилось на дне?!. И сколько их уже уплыло?!.

Он и сам едва не оказался в воде, а то и в компании тех, кого неторопливое течение уносило в море.

Ватага молодых людей, разношерстная по составу и почему-то с вывернутыми карманами широченных штанов, отчего похожая на стаю ушастых двуногих созданий, явно в подпитии добытыми где-то крепкими напитками, развлекалась на набережной. В основном тем, что задирала присутствующих здесь людей; то здесь, то там затевала потасовку. Если получала дружный отпор, то задиры с шутками и прибаутками, отступали, словно и не было ничего, а одиночки и группы слабее старались избегать их внимания.

Толкачёв, сидящий в задумчивости на парапете в полном уединении, привлёк их своей кажущейся беззащитностью, как жертва забавы.

– Ах, кто это тут?.. Мыслитель, видишь ли!.. Откуда же он к нам пришёл такой умник? – стали они весело задавать вопросы и отвечать на них, накатываясь всей гурьбой со всех сторон, отрезая Ивану путь на набережную.

Иван коротко оглянулся. Смерил их взглядом. Несмотря на холодную погоду, компания весельчаков сплошь была босая, да и вообще, наверное, давно отказалась от какой-либо обуви. Из-под штанин выглядывали грязные ступни давно не мытых ног. А во всём остальном – ребята как ребята, лет по пятнадцати, может быть, двоим-троим – и за двадцать.

Сделав вид, что ничего особенного не происходит, Иван вновь стал смотреть на воду. Пока они там перебрасывались репликами, он лишь настороженно прислушивался к их неиссякаемой фантазии по своему адресу, однако когда их дыхание и осязаемые волны агрессии стали достигать его спины, он резко поднялся и оказался перед ними лицом к лицу.

Его рост, формы тела и лёгкость движений слегка смутила подступивших к нему. Но и пасовать перед одним они не собирались. Это стало видно, как они жались друг к другу, ища поддержки в чувстве локтя, крутили головами, проверяя, не дрогнул ли кто, и ни на шаг не отступили назад.

На короткое время установилась немая сцена.

Иван как можно дружелюбнее посматривал на парней – обычные ребята. Поэтому он надеялся таким образом решить неожиданное противостояние мирным путём. Они, со своей стороны, хотя и кривили лица в усмешке, но с опаской следили за его действиями.

Поскольку никаких действий от одиночки не последовало, то, в конце концов, хмельная кровь победила робость, и первый из ватаги со сдавленным вскриком бросился на Ивана и увлёк за собой остальных.

Вначале ходоку было тесно оттого, что одновременно надо было отбиваться от целого десятка желающих дотянуться до него рук и ног.

Ивану вначале казалось, что стукнет он слегка одного-другого, и инцидент будет исчерпан. Хочется ребятам порезвиться, пусть им, но и стать игрушкой для них он не собирался.

Однако первые кровавые сопли, обнаруженные у некоторых из них от не сильных ударов Толкачёва, не пошли впрок. Напротив, команда перестроилась, выдвинув вперёд не самого на вид здорового, но шустрого малого. Он принял стойку, которой Ивана учили лет двадцать без малого тому назад, то есть ученическую и трогательную в своей нелепости.

« Ноги!.. Руки!.. – резко и повелительно подсказывал когда-то тренер. – Локти!.. Локти!.. Смотри мне в глаза!..»