Впрочем, я его понял, по-видимому, правильно. Не надо знать терминологию, чтобы определить, что он хочет мне сказать. Но рука так и тянулась потрогать мочку и оценить, что она теперь из себя представляет. Может быть, висит большущая гуля, и на меня сейчас страшно смотреть даже.
Симон и Маркос после моего возвращения ни словом, ни намёком не вспомнили о только что произведённой надо мной экзекуции. Наверное, справедливо считая данную расправу платой за желание иметь лингвам.
Маркос в конце встречи напутствовал меня:
— Ты, Ваня, про нас забудь пока что. Симон говорит, у вас там свои заботы. У тебя будет время ими заняться.
— Дон Севильяк?
— Об этом поговорим дома, — с укоризной посмотрев в мою сторону, сказал Симон.
Он так и сказал — дома. Странный всё-таки Симон человек. Человек из будущего с домом в прошлом. Сюжет…
Попрощавшись с Маркосом (Алекс так и не появился больше, а ведь у нас с ним при первой встрече наладились, чуть ли не приятельские отношения; здесь же даже разговора не получилось), Симон и я следом за ним проделали обратный путь до коридора института.
— У Маркоса небезопасно становиться на дорогу времени, — пояснил он, словно виноватясь передо мной. — Энергополя, излучения, аппаратчики, закрытия. Вообще нам следовало бы отсюда уходить подальше от института. Но!.. Поистине, Ваня, но! Потому что, чем ближе к институту, тем надёжнее. Больше уверенности не нажить неприятностей. Тут до передового, как мы говорим, будущего рукой подать. А там, на границе будущего времени, творится, чёрт знает что… — Симон при мне впервые так выругался. В его речи никогда не было грубых и бранных слов. У меня, наверное, нахватался, вот и чертыхается теперь. — Давай, Ваня, присядем. Я тебе кое-что расскажу.
Наконец-то, обрадовался я не понятно чему.
Длинная глянцевитая скамья протянулась вдоль стены коридора, прерываясь лишь у дверей и вновь продолжаясь, казалось, в бесконечность. Почти у ног текла дорожка, убыстряющаяся к середине, как будто вязкую массу проталкивали в стесненных границах: она намертво припаялась к стенам, зато в центре, увлекая соседние слои, двигалась скорой струёй. Движение её завораживало взгляд. Так гипнотизирует текущая вода. В эти минуты она оставалась пустынной. Никто ею не пользовался. Мы сидели в одиночестве.
Симон опёрся прямыми руками о скамейку, словно пытался на них приподняться, ноги подвернул под себя и подался вперёд. На меня он не смотрел, а так же, как и я, неотрывно следил за вечным бегом транспортной дорожки в никуда.
— Те аппаратчики, что застряли в кратере, — начал Симон, — из этого самого, передового будущего. Я хочу сказать, что они живут на границе будущего времени. Почти. Потому что неизвестно, что там, собственно, на самой границе происходит. Теорий и гипотез много. Некоторые, может быть, и правильно описывают процесс. Однако кто определит и выявит их адекватность? Для моих современников будущее известно на пятьдесят четыре года. Но дальше… Оттуда не приходят ни аппаратчики, ни ходоки. Там, возможно, хаос, заготовка осязаемого времени… И мы здесь, и вы, в двадцатом веке, живём, как принято говорить у нас, в устоявшемся, спокойном времени. А у передового будущего время катастрофически непостоянно и, к тому же обладает, если можно так сказать, многополюсностью. Или… Не знаю даже, Ваня, как объяснить тебе это простым языком… Оно, время, имеет множество вариантов будущего. И вначале реализуется несколько этих вариантов, так же как несколько вариантов эскизного проекта, в которых живёт и развивается наша планета, а на ней… На ней люди, их история, жизни, судьбы. На ней существует наша цивилизация… Вся биосфера, в конце концов. — Симон помолчал. — Ты понимаешь, Ваня, весь трагизм положения (я не понимал) в том, что параллельно, то есть одновременно сосуществуют альтернативные миры, но лишь один из них сможет стать прошлым, то есть лишь он имеет право на жизнь. Но какой из миров?!.
Симон не был на себя похож, говорил с болью и тревогой в голосе, да и я поддался его настроению. Меня трясло холодной дрожью от его слов. Что же творится на свете? А он продолжал:
— Алекс тоже оттуда. Из пограничья. Вот он и те, кто осуществляет связь сотрудников института в пятидесятичётырехлетнем промежутке времени, приносят нам вести о передовом будущем… Все мы занимаемся проблемой параллельности миров, но пока что ощутимых результатов не имеем.
— Но может быть, — осторожно предположил я, — нет никаких других вариантов? И потом…
— Нет, Ваня. Аппаратчики и мы встречаем перлей.
— Кто же они, эти перли? Чудовища, черти?
— Какие там чудовища? — вдруг вспылил Симон. — Люди! Обыкновенные люди. Как ты, как я…
— Так чего их бояться? Люди, они и есть люди.
— Конечно, люди… Но и перли! Впрочем, есть перли и… как у вас говорят, не к ночи будут упомянуты, тарсены. И в компании Радича кто-то тарсен, а рядится под перля. Я чувствую, и он или они знают о том, подстерегают…
— Ты-то зачем им?
Симон коротко глянул на меня, словно оценил, надо ли мне раскрывать какую-то очередную тайну ходоков или повременить. По-видимому, решил остановиться на втором варианте.
— Никто не понимает тарсенов… Да и некоторых перлей тоже.
— Они, ты же только что сам сказал, обычные люди, значит, и мыслят и поступают так же как и мы.
— Они тарсены и перли, Ваня. Хотя… — он яжело вздохнул. — Я тоже прой сомневаюсь и в тех, и в друих. То, что они есть, это точно. Но так ли страшны все перли? И могут ли жить среди нас тарсены? И всё-таки…
Слушая его, я стал безнадёжно тупеть. Что-то я недопонимал. Даже если и допустить многообразие миров где-то на границе этого самого будущего времени, в чём я сомневаюсь, то и тогда не понятно отношение между людьми разных путей развития. Наоборот, казалось мне, надо объединить усилия многочисленных клонов потомков, от одних прародителей для решения совместных проектов по улучшению жизни, в научных поисках… А у них возникла проблема вражды. Глупо же, глупо…
— Беда в том, — говорил тем временем Симон, несколько отвечая на возникающие у меня мысли, — что институт наш создан уже где-то за пределом образования параллельности. Поэтому остаётся возможность проследить и изучить лишь только один вариант, доступный нам. А вдруг он побочный?! Наш вариант! Не основной! Страшно, Ваня, оказаться в положении, когда наш мир сам себя изживёт, время наше истает и перестанет существовать. И мы окажемся в ловушке… Нет! В небытии. Вот Камен потому-то из двадцатого века ни шагу…
— То есть, вы тоже можете быть перлями?! — воскликнул я, поражённый догадкой.
Симон вздохнул и после длительной паузы сказал:
— Выходит, что так.
— И перлей же боитесь?
— Перль — представитель параллельного мира. Если ты находишься с ним в соприкосновении или вообще вблизи в тот момент, когда его мир исчезает, то исчезнет и он, увлекая тебя за собой. А тарсены…
— Хватит, Симон, — наконец, сказал я, поднимаясь со скамьи. — Извините, но Вы мне сегодня столько наговорили, что будь я более нервным и любопытным, то свихнулся бы.
Так я выразил своё отношение к услышанному от одного из своих Учителей. Да и что ещё можно было сказать по поводу его откровений? Тоже мне, запуганные потомки!
— Что же получается? Неужели все люди твоего и передового будущего так и живут под страхом исчезновения?
— Что ты, — почти испуганно сказал Симон, — Об этом знаем лишь мы. Остальные… Те живут.
— И правильно делают!
Я начал злиться. Подумать только! Их современники строят, изобретают, любят, летят вперёд на гребне прогресса… А рядом с ними кучка затравленных, знающих всё о прошлом и будущем специалистов, у которых поджилки трясутся: Ах! Как бы чего не вышло!
Не прав я, конечно, был, не прав! И вскоре сам на своей шкуре познал все прелести параллельных миров. Но тогда мне обидно стало за Симона, которого уважал, за Сарыя, которому, как не говори, был обязан многим, за аппаратчиков, ребят не робкого десятка, что работают, рискуя собой, над проблемой времени, за все их страхи и потуги обрести устойчивость в неустойчивом мире.
