Они охранялись часовыми, которым было приказано после вечерней зари не пропускать никого ни в Петербург, ни из Петербурга. Однажды Петр Великий был в театре, находившемся на Литейной, недалеко от дома кумы, генеральши Настасьи Васильевны Бобрищевой-Пушкиной. Она тоже была в театре и просила государя приехать к ней после представления на вечеринку, на что он и согласился. После спектакля Петр незаметно вышел из театра и с одним денщиком, в маленьких санях, заехал со стороны Охты к упомянутой куме. Подъехав к часовому, стоявшему близ Литейного двора с Московской стороны, и назвавшись петербургским купцом, запоздавшим на Охте, просил его пропустить.

– Не велено пропускать, – отвечал часовой. – Поезжай назад!

Государь предлагает ему рубль и, все прибавляя по стольку же, доходит до десяти рублей. Часовой, видя его упорство, сказал:

– Вижу, что ты человек добрый; так, пожалуйста, поезжай назад; буде же еще станешь упорствовать, то я или принужден буду тебя застрелить, или, выстрелив из ружья, дать знать гауптвахте, и тебя возьмут под караул, как шпиона.

Тогда государь поехал к часовому, стоявшему с Выборгской стороны, и снова, сказавшись купцом, просил пропустить. Этот часовой пропустил его за два рубля. Пробираясь по Неве к дому Бобрищевой – Пушкиной, государь попал в полынью и был едва выхвачен из нее денщиком, а лошадь сама выпрыгнула на лед. Петр приехал к куме весь мокрый. Увидев его в таком виде и услышав, что случилось, все присутствующие пришли в ужас.

– И зачем, батюшка, – пеняла государю хозяйка, – самому тебе так трудиться? Разве не мог ты послать для осмотра караулов кого-нибудь другого?

– Когда часовые могут изменять, то кто же лучше испытать-то может, как не я сам? – отвечал Петр.

На другой день состоялся приказ по полку: часового-изменника повесить, и, провертя два взятые им за пропуск рубля, повязать их ему на шею, а другого часового произвести в капралы и пожаловать десятью рублями, предложенными ему накануне.

Кум и денщик Петра Великого, Афанасий Данилович Татищев, неисполнением какого-то приказания сильно прогневал государя. Он велел наказать его за это батожьем перед окнами своего дворца. Офицер, которому поручено было исполнение экзекуции, приготовил барабанщиков, и виновный должен был сам явиться к ним. Но Татищев медлил идти и думал, авось гнев государя пройдет. Поэтому он тихонько пошел вокруг дворца. На дороге ему встретился писарь Его Величества, некто Замятин. У Татищева мелькнула блестящая мысль – поставить вместо себя Замятина.

– Куда ты запропастился? – сказал он ему. – Государь тебя уже несколько раз спрашивал и страшно на тебя гневается. Мне велено тебя сыскать. Пойдем скорее! – И повел его к барабанщикам.

В это время государь взглянул в окно и, сказав:

– Раздевайте! – отошел прочь.

Татищев, будто исполняя повеление государя, закричал солдатам, указывая на Замятина:

– Что ж вы стали? Принимайтесь!

Беднягу раздели, положили и начали исполнять приказание, а Татищев спрятался за угол.

Скоро Петру стало жаль Татищева. Выглянув из окна, он закричал:

– Полно! – и поехал в Адмиралтейство.

А проказник между тем отправился к Екатерине. Государыня выразила ему свое сожаление по поводу наказания и сказала:

– Как ты дерзок! Забываешь исполнять то, что приказывают.

Татищев, не входя в дальнейшее рассуждение, бросился ей в ноги.

– Помилуй, матушка, государыня! Заступи и спаси. Ведь секли то не меня, а подьячего Замятина.

– Как Замятина? – спросила государыня с беспокойством.

– Так, Замятина! Я, грешник, вместо себя подвел его.

– Что ты это наделал! Ведь нельзя, чтоб государь твоего обмана не узнал, он тебя засечет.

– О том-то я тебя и молю, всемилостивейшая государыня! Вступись за меня и отврати гнев его.

– Да как это случилось?

– Ведь под батожьё-то ложиться не весело, – отвечал Татищев, стоя на коленях, и рассказал всё, как было.

Государыня, пожурив его, обещалась похлопотать. К счастью, государь приехал с работ очень веселый. За обедом Екатерина заговорила о Татищеве и просила простить его.

– Дело уже кончено. Он наказан и гневу моему конец, – сказал Петр.

Надо заметить, что если Петр Великий говорил кому-нибудь: «Бог тебя простит», – то этим уже всё забывалось, будто ничего и не было. Этих-то слов и добивалась государыня.

Немного погодя, она опять попросила, чтобы государь не гневался более на Татищева. Петр промолчал.

Она в третий раз заговорила о том же.

– Да отвяжись, пожалуйста, от меня! – сказал, наконец, царь. – Ну, Бог его простит.

Едва были произнесены эти слова, как Татищев уже обнимал колени Петру, который подтвердил свое прощение. Тогда Татищев признался, что сечен был не он, а Замятин, и в заключение прибавил:

– И ничто ему, подьячему-крючку.

Шутка эта, однако, не понравилась государю.

– Я тебе покажу, как надобно поступать с такими плутами, как ты! – сказал он, берясь за дубинку. Но тут Екатерина напомнила, что он уже именем Божьим простил виновного.

– Ну, быть так, – сказал государь, останавливаясь, и приказал рассказать, как было дело. Татищев чистосердечно не утаивая ничего, все рассказал. Призвали Замятина, и он подтвердил, что это правда.

– Ну, брат, – сказал государь, – прости меня пожалуйста! Мне тебя очень жаль, а что делать? Пеняй на плута Татищева. Однако ж, я сего не забуду и зачту побои тебе вперед.

Впоследствии Петру Великому пришлось сдержать свое слово. Замятин попался в каком-то преступлении, за которое следовало жестокое наказание; но царь решил так, что де подсудимый и заслуживает казни, но так как он некогда понес наказание, то и заменить ему оное за нынешнее преступление.

Петр Великий, имея от роду всего 10 лет, составил в Москве из дворян регулярную роту, названную им потешною, в которой сам служил несколько времени барабанщиком, а потом, 12-ти лет, простым солдатом. После этих первых воинских упражнений, кораблестроение и мореплавание сделались любимым занятием Петра Великого. Неутомимый монарх служил во флоте как и в строевых сухопутных полках, наряду со своими подданными, начиная с низких степеней, дошел в морской службе до звания контр-адмирала. Раз очистилось при флоте вице-адмиральское место, на которое подлежало кого-нибудь произвести. Контр-адмирал Петр Алексеевич подал в адмиралтейскую коллегию просьбу, в которой описал свою прежнюю службу и просил назначения на освободившееся место. Коллегия, по внимательном рассмотрении дела, отдала свободную вакансию другому контр-адмиралу, который более Петра Алексеевича служил и более имел случаев отличиться. Петр Великий к этому поступку отнесся так:

– Члены коллегии судили справедливо и поступили, как должно. Если бы они были так подлы, что из искательства предпочли бы меня моему товарищу, то не остались бы без наказания.

Князь Федор Юрьевич Ромодановский, известный под названием Князя-Кесаря, заведовал Преображенским приказом. При своей страшной жестокости, изумлявшей самого Петра, этот человек был набожен и почитал Николая-угодника. Раз, накануне Николина дня, один колодник, содержавшийся в приказе за убийство, объявил, что имеет сообщить князю нечто очень важное. Ромодановский велел привести к себе арестанта. Тот бросился в ноги и стал просить, чтобы его отпустили в деревню к родным – провести с ними последний раз праздник и проститься, так как, вероятно, его скоро казнят. Кесарь был озадачен такою неслыханною дерзостью.

– Да как ты смеешь просить об этом, злодей! – закричал, наконец, князь, придя в себя от изумления.

– Помилуй, отец мой! Святой Никола-чудотворец воздаст тебе за это сторицею.

– Кто же будет за тебя порукою? – спросил уже смягчившись, князь Ромодановский.

– Сам святой угодник. Он не попустит мне солгать, – Начальник приказа задумался, потом заставил разбойника поклясться в том, что он непременно вернется, и затем отпустил его в деревню, которая находилась где-то недалеко от Москвы.