– Зашибу! – страшно хрипел он, бешено вращая налитыми кровью глазами. – Ведьма!
Только привычная ко всему Шурочка не пугалась его угроз, оборачивалась задом, задирала юбку и звонко хлопала по своим ягодицам ладонью
– Попробуй, достань! – злорадно выкрикивала вёрткая Шурочка. – Пень дремучий!
Через полчаса бесперспективного занятия догнать жену, запыхавшийся Козерог отбрасывал слегу и тяжело плюхался на порог.
– Что ж ты, сука, со мной делаешь?! – стонал он и скрипел зубами, пьяно мотая головой. – Ты же из меня кровь сосёшь… клоп вонючий! Да я, может, жить без тебя не могу! – Он глухо ударял себя в грудь кулаком. – А ты, курва, даже забер… заберем… заберенем… не можешь!
Шурочка присаживалась на порог рядом, обнимала за шею и теребила его разбойничий чуб, часто смаргивая обильно текущие слёзы.
– Ничего, Коля, – слабо утешала она, – может и нам Бог даст счастье иметь ребёночка.
Они сидели в тёплых вечерних сумерках, здоровый, словно бугай Козерог и льнувшая к нему маленьким воробышком Шурочка. Она ласково гладила его по голове, потом глядя куда-то вдаль тоненьким голоском заводила:
– Степь да степь кругом, путь далёк лежит…
– В той степи глухой умирал ямщик, – басом подхватывал Козерог.
А ещё Козерог с Шурочкой были большими любителями походов за земляникой. Они спозаранку выгоняли корову в стадо, брали туески и уходили в дальний Мажарский лес, где водилась особенно душистая и крупная земляника. Возвращались Козерог с Шурочкой поздно вечером с полными туесками ягод, сверху прикрытых листьями папоротника. Но однажды Козерог вернулся из леса в полдень, деревенские улицы, томимые июльской духотой, были пугающе безлюдны. На руках Козерог бережно держал Шурочку, лицо которой заметно осунулось и посерело. Она тяжело дышала, в груди хрипело, а за белыми, как мелкий жемчуг зубами, шевелился распухший язык.
– Коль, – спёкшимися губами через силу едва слышно шептала Шурочка, – а ведь я всё-таки понесла… ребёночка.
– Шур, ты молчи, – страшно кривил лицо Козерог, чтобы вслух не разрыдаться, – не трать силы.
Ещё не было случая, чтобы в нашем лесу кого-либо ужалила змея со смертельным исходом. Одиннадцать километров по жаре, которое пришлось выдержать миниатюрной Шурочке на руках у мужа, довершили тёмное дело, нога распухла до невероятных размеров и почернела. Пока сонный сосед запрягал лошадь, да гнал во весь опор на станцию, где находилась больница, Шурочка скончалась.
Гроб неутешительный Козерог смастерил сам, безжалостно разгородив ларь, в котором хранилась пшеница. Выдержанные годами сухие дубовые доски были самым подходящим материалом, чтобы не дать скоро превратиться в труху мёртвому, но всё ещё прекрасному телу. Фотографию на крест Козерог прикрепил свадебную, чем поразил многих деревенских. В рамке под стеклом они с Шурочкой сидели голова к голове: Шурочка в венке из искусственных листьев, а он в жениховской фуражке с цветком и с торчащим из-под козырька чубом. И не потому, что другой фотографии в доме у Козерога не нашлось, а потому что так ему захотелось. В оградке посадил молодую рябинку, выкопав из своего сада, чтобы над могилкой всегда сохранялась лёгкая прохлада.
Как-то после похорон мы с ребятами ночью шли в соседнее село на танцы. Единственная дорога пролегала мимо кладбища. Мы уже привычно миновали кладбище, как вдруг услышали странное приглушённое подвывание, которое доносилось из гущи зарослей. Голос был до того жуткий, что не только у меня одного по коже пробежали мурашки. Хорохорясь друг перед другом, мы тихо подкрались к тому месту, готовые, если честно, в любой момент убежать. Скоро мы увидели чёрную фигуру, которая стояла на коленях перед могилой, раскачиваясь взад и вперёд. В свете ущербного месяца мы узнали Козерога.
– Что ж ты наделала, милая, зачем меня оставила? – убивался Козерог. – Обещала ребёночка, а сама забрала его с собой. Как же я теперь здесь один на этом свете жить буду? Мне и свет без тебя не мил.
Даже из кустов наблюдать было страшно, а подходить тем более. В гневе Козерог был безумен, а уж после этого случая с ним вообще боялись разговаривать и при встрече старались обойти стороной. У кого-то из нас под ногой хрупнула ветка, и мы в ужасе застыли.
– Кто тут? – спросил Козерог. – Шур, ты?
Ломая кусты, мы рванули с кладбища, перепрыгивая через могилы и оградки, в один миг, очутившись на дороге. Идти на танцы нам расхотелось, и мы вернулись в деревню, где всё рассказали родителям.
На это древняя старуха Федулиха знающе заметила:
– Уж поверьте мне, бабоньки, не жилец он на белом свете, раз зачастил на кладбище. Зовёт она его к себе. Уж такая у них видно крепкая любовь была.
Прозорливой оказалась Федулиха, как в воду глядела старая. Козерога нашли под вечер на «сороковины» на кладбище. Он лежал, обняв могилу, плотно прижавшись щекой к холодной земле. Рядом на расстеленной газете находился немудрёный помин: огурец, лук, хлеб, стакан и початая бутылка водки. Козерог был мёртв. На застывшем лице подсохшие дорожки от слёз, в скрюченных пальцах комья земли, как будто он пытался выкопать покойную из могилы. Не выдержало сердце разлуку. Жить без своей Шурочки, своенравной, но дорогой и ещё не родившегося долгожданного ребёночка, Козерог не захотел.
ВАРВАРА И ЧУНЯ
Живём мы по соседству с Дмитрием Николаевичем, наши дворы разделяет лишь невысокая оградка. Мужик он собой упитанный, с большим животом, с обвислыми жировыми складками по бокам, но характером весёлый. С ранней весны и до поздней осени сосед ходит по двору в одних облезлых бежевых шортах и в синих сланцах. Всегда что-нибудь напевает себе под нос, точнее мычит, не открывая рта.
Несмотря на свои внушительные габариты, Дмитрий Николаевич всё время находится в движении: то по дороге сорняк выдернет на грядке, то берёзовый чурбан расколет на дрова, чтобы вскорости побаловать себя шашлычком, то из лейки поливает клумбу, а то задержится около недавно вкопанного дубового столба, пытаясь его раскачать, определяя надёжность. Одним словом человек он очень хозяйственный и во дворе всюду блюдёт порядок, всё у него на месте: и лопаты, и грабли, и другой необходимый в личном хозяйстве инвентарь.
Иногда мы с ним сходимся на дальнем участке, где ограда отсутствует, только тянется неширокая стёжка, заросшая травой с яркими жёлтыми одуванчиками. Убрать стёжку, чтобы соорудить здесь ограду, нам жалко: крошечная, зато девственная природа. Там у нас располагается столик из пня, размером в обхват и два чурбака поскромнее, чтобы сидеть. Изредка мы пьём пиво с раками или вкусную наливку собственного изготовления – Дмитрий Николаевич работает директором ритуальной военно-мемориальной компании и ни в чём себе родному не отказывает. Закусываем мы сочным зелёным луком прямо с грядки, свежими пупырчатыми огурчиками да спелыми помидорами, которые на разломе становятся, будто подёрнутые изморозью.
Лет десять назад как раз за неделю до празднования Дня Победы и произошла эта удивительная история. В то давнее теперь время, мы с соседом привычно сошлись у стёжки: он принёс с собой графинчик с наливкой, я тарелку с закуской. Приняв на грудь граммов по пятьдесят для придания разговору большего смысла, мы стали общаться.
Сидим на природе, беседуем, вокруг жизнерадостно поют птицы, светит тёплое солнце. Настроение у нас – лучше не бывает. И вдруг Дмитрий Николаевич начинает мне жаловаться: мол, много заказов на установку надгробий ветеранам войны, людей не хватает, не справляются, потому как всем родственникам, а особенно престарелым жёнам ветеранов, которые сами на ладан дышат, и их взрослым детям, хочется обязательно успеть ко Дню Победы.
– Который уже день ломаю над этим голову, – вздохнул он тяжко, качая головой от досады. – Всем угодить хочется, а что делать ума не приложу.
– Может мне подрядиться? – пошутил я и скоро пожалел о своих словах.
– А что, – сразу загорелся хозяйственный Дмитрий Николаевич, – делать тебе в саду всё равно пока нечего. Да и от книг своих отдохнёшь, Антон Павлович Чехов, на что уж был известный писатель, а и тот говорил, что самый счастливый день, когда он не пишет. Мозгам тоже, – он внушительно постучал себя согнутым пальцем по выпуклому лбу, – отдых нужен. Не обижу, хорошо заплачу. Там всего и осталось сорок памятников, дня за три управитесь. Их ставить недолго, разве переезды из деревни в деревню, да это и приятно по такой погоде-то. Ну, так что?
