— Что же пишет товарищ Брежнев?
— Поздравляет... Благодарит за достигнутые успехи... Желает личного счастья...
— Как быть? — спрашиваю. — Рапорт писать или нет?
— Обязательно. Это же документ. Надеюсь, канцелярия товарища Брежнева оформит его задним числом.
— Все будет готово к утру.
— Жду вас...
...Девушки принялись возрождать закуску. Жбанков и я уединились в спальне.
— Мишка, — говорю, — у тебя нет ощущения, что все это происходит с другими людьми... Что это не ты... И не я... Что это какой-то идиотский спектакль... А ты просто зритель...
— Знаешь, что я тебе скажу, — отозвался Жбанков, — не думай. Не думай, и все. Я уже лет пятнадцать не думаю. А будешь думать — жить не захочется. Все, кто думает, несчастные...
— А ты счастливый?
— Я-то? Да я хоть сейчас в петлю! Я боли страшусь в последнюю минуту. Вот если бы заснуть и не проснуться...
— Что же делать?
— Вдруг это такая боль, что и перенести нельзя...
— Что же делать?
— Не думать. Водку пить.
Жбанков достал бутылку.
— Я, кажется, напьюсь, — говорю.
— А то нет! — подмигнул Жбанков. — Хочешь из горла?
— Там же есть стакан.
— Кайф не тот.
Мы по очереди выпили. Закусить было нечем. Я с удовольствием ощущал, как надвигается пьяный дурман. Контуры жизни становились менее отчетливыми и резкими...
Чтобы воспроизвести дальнейшие события, требуется известное напряжение.
Помню, была восстановлена дефицитная райкомовская закуска. Впрочем, появилась кабачковая икра — свидетельство упадка. Да и выпивка пошла разрядом ниже — заветная Мишкина бутылка, югославская «Сливовица», кагор...
На десятой минуте Жбанков закричал, угрожающе приподнимаясь:
— Я художник, понял! Художник! Я жену Хрущева фотографировал! Самого Жискара, блядь, д’Эстена! У меня при доме инвалидов выставка была! А ты говоришь — корова!..
— Дурень ты мой, дурень, — любовалась им Белла, — пойдем, киса, я тебя спать уложу...
— Ты очень грустный, — сказала мне Эви, — что-нибудь есть плохое?
— Все, — говорю, — прекрасно! Нормальная собачья жизнь...
— Надо меньше думать. Радоваться то хорошее, что есть.
— Вот и Мишка говорит — пей!
— Пей уже хватит. Мы сейчас пойдем. Я буду тебе понравиться...
— Что несложно, — говорю.
— Ты очень красивый.
— Старая песня, а как хорошо звучит!
Я налил себе полный фужер. Нужно ведь как-то закончить этот идиотский день. Сколько их еще впереди?..
Эви села на пол возле моего кресла.
— Ты непохожий, как другие, — сказала она. — У тебя хорошая карьера. Ты красивый. Но часто грустный. Почему?
— Потому что жизнь одна, другой не будет.
— Ты не думай. Иногда лучше быть глупым.
— Поздно, — говорю, — лучше выпить.
— Только не будь грустный.
— С этим покончено. Я иду в гору. Получил ответственное задание. Выхожу на просторы большой журналистики...
— У тебя есть машина?
— Ты спроси, есть ли у меня целые носки.
— Я так хочу машину.
— Будет. Разбогатею — купим.
Я выпил и снова налил. Белла тащила Жбанкова в спальню. Ноги его волочились, как два увядших гладиолуса.
— И мы пойдем, — сказала Эви, — ты уже засыпаешь.
— Сейчас.
Я выпил и снова налил.
— Пойдем.
— Вот уеду завтра, найдешь кого-нибудь с машиной.
Эви задумалась, положив голову мне на колени.
— Когда буду снова жениться, только с евреем, — заявила она.
— Это почему же? Думаешь, все евреи — богачи?
— Я тебе объясню. Евреи делают обрезание...
— Ну.
— Остальные не делают.
— Вот сволочи!
— Не смейся. Это важная проблема. Когда нет обрезания, получается смегма...
— Что?
— Смегма. Это нехорошие вещества... канцерогены. Вон там, хочешь, я тебе показываю?
— Нет уж, лучше заочно...
— Когда есть обрезание, смегма не получается. И тогда не бывает рак шейки матки. Знаешь шейку матки?
— Ну, допустим... Ориентировочно...
— Статистика показывает, когда нет обрезания, чаще рак шейки матки. А в Израиле нет совсем...
— Чего?
— Шейки матки... Рак шейки матки... Есть рак горла, рак желудка...
— Тоже не подарок, — говорю.
— Конечно, — согласилась Эви.
Мы помолчали.
— Идем, — сказала она, — ты уже засыпаешь...
— Подожди. Надо обрезание сделать...
Я выпил полный фужер и снова налил.
— Ты очень пьяный, идем...
— Мне надо обрезание сделать. А еще лучше — отрезать эту самую шейку к чертовой матери!
— Ты очень пьяный. И злой на меня.
— Я не злой. Мы — люди разных поколений. Мое поколение — дрянь! А твое — это уже нечто фантастическое!
— Почему ты злой?
— Потому что жизнь одна. Прошла секунда, и конец. Другой не будет...
— Уже час ночи, — сказала Эви.
Я выпил и снова налил. И сразу же куда-то провалился. Возникло ощущение, как будто я — на дне аквариума. Все раскачивалось, уплывало, мерцали какие-то светящиеся блики... Потом все исчезло...
...Проснулся я от стука. Вошел Жбанков. На нем был спортивный халат.
Я лежал поперек кровати. Жбанков сел рядом.
— Ну как? — спросил он.
— Не спрашивай.
— Когда я буду стариком, — объявил Жбанков, — напишу завещание внукам и правнукам. Вернее, инструкцию. Это будет одна-единственная фраза. Знаешь какая?
— Ну?
— Это будет одна-единственная фраза: «Не занимайтесь любовью с похмелья!» И три восклицательных знака.
— Худо мне. Совсем худо.
— И подлечиться нечем. Ты же все и оприходовал.
— А где наши дамы?
— Готовят завтрак. Надо вставать. Лийвак ждет...
Жбанков пошел одеваться. Я сунул голову под кран. Потом сел за машинку. Через пять минут текст был готов.
«Дорогой и многоуважаемый Леонид Ильич! Хочу поделиться радостным событием. В истекшем году мне удалось достичь небывалых трудовых показателей. Я надоила с одной коровы...» («...с одной коровы» я написал умышленно. В этом обороте звучала жизненная достоверность и трогательное крестьянское простодушие).
Конец был такой:
«...И еще одно радостное событие произошло в моей жизни. Коммунисты нашей фермы дружно избрали меня своим членом!»
Тут уже явно хромала стилистика. Переделывать не было сил...
— Завтракать, — позвала Белла.
Эви нарезала хлеб. Я виновато с нею поздоровался. В ответ — радужная улыбка и задушевное: «Как ты себя чувствуешь?»
— Хуже некуда, — говорю.
Жбанков добросовестно исследовал пустые бутылки.
— Ни грамма, — засвидетельствовал он.
— Пейте кофе, — уговаривала Белла, — через минуту садимся в такси.
От кофе легче не стало. О еде невозможно было и думать.
— Какие-то бабки еще шевелятся, — сказал Жбанков, вытаскивая мелочь.
Затем он посмотрел на Беллу Константиновну:
— Мать, добавишь полтора рубля?
Та вынула кошелек.
— Я из Таллина вышлю, — заверил Жбанков.
— Ладно, заработал, — цинично усмехнулась Белла.
Раздался автомобильный гудок.
Мы собрали портфели, уселись в такси. Вскоре Лийвак пожимал нам руки. Текст, составленный мною, одобрил безоговорочно. Более того, произнес короткую речь:
— Я доволен, товарищи. Вы неплохо потрудились, культурно отдохнули. Рад был познакомиться. Надеюсь, эта дружба станет традиционной. Ведь партийный работник и журналист где-то, я бы сказал, — коллеги. Успехов вам на трудном идеологическом фронте. Может, есть вопросы?
— Где тут буфет? — спросил Жбанков. — Маленько подлечиться...
Лийвак нахмурился:
— Простите мне грубое русское выражение...
Он выждал укоризненную паузу.
— ...Но вы поступаете, как дети!
— Что, и пива нельзя? — спросил Жбанков.
— Вас могут увидеть, — понизил голос секретарь, — есть разные люди... Знаете, какая обстановка в райкоме...
— Ну и работенку ты выбрал, — посочувствовал ему Жбанков.
— Я по образованию — инженер, — неожиданно сказал Лийвак.
