Во мраке шевелились тени. Я подошел ближе. Заключенные сидели на картофельных ящиках вокруг чифирбака. Завидев меня, стихли.
— Присаживайся, начальник, — донеслось из темноты, — самовар уже готов.
— Сидеть, — говорю, — это ваша забота.
— Грамотный, — ответил тот же голос.
— Далеко пойдет, — сказал второй.
— Не дальше вахты, — усмехнулся третий...
Все нормально, подумал я. Обычная смесь дружелюбия и ненависти. А ведь сколько я перетаскал им чая, маргарина, рыбных консервов...
Закурив, я обогнул шестой барак и вышел к лагерной узкоколейке. Из темноты выплыло розовое окно канцелярии.
Я постучал. Мне отворил дневальный. В руке он держал яблоко.
Из кабинета выглянул Токарь и говорит:
— Опять жуете на посту, Барковец?!
— Ничего подобного, товарищ капитан, — возразил, отвернувшись, дневальный.
— Что я, не вижу?! Уши шевелятся... Позавчера вообще уснули...
— Я не спал, товарищ капитан. Я думал. Больше это не повторится.
— А жаль, — неожиданно произнес Токарь и добавил, обращаясь ко мне: — Входите.
Я вошел, доложил как положено.
— Отлично, — сказал капитан, затягивая ремень, — вот документы, можете ехать. Доставите сюда зека по фамилии Гурин. Срок — одиннадцать лет. Пятая судимость. Человек в законе, будьте осторожны.
— Кому, — спрашиваю, — он вдруг понадобился? Что, у нас своих рецидивистов мало?
— Хватает, — согласился Токарь.
— Так в чем же дело?
— Не знаю. Документы поступили из штаба части.
Я развернул путевой лист. В графе «назначение» было указано:
«Доставить на шестую подкомандировку Гурина Федора Емельяновича в качестве исполнителя роли Ленина...»
— Что это значит?
— Понятия не имею. Лучше у замполита спросите. Наверное, постановку готовят к шестидесятилетию советской власти. Вот и пригласили гастролера. Может, талант у него или будка соответствующая... Не знаю. Пока что доставьте его сюда, а там разберемся. Если что, применяйте оружие. С богом!..
Я взял бумаги, козырнул и удалился.
К Ропче мы подъехали в двенадцатом часу. Поселок казался мертвым. Из темноты глухо лаяли собаки.
Водитель лесовоза спросил:
— Куда тебя погнали среди ночи? Ехал бы с утра.
Пришлось ему объяснять:
— Так я назад поеду днем. А так пришлось бы ночью возвращаться. Да еще в компании с опасным рецидивистом.
— Не худший вариант, — сказал шофер.
Затем прибавил:
— У нас в леспромхозе диспетчеры страшнее зеков.
— Бывает, — говорю.
Мы попрощались...
Я разбудил дневального на вахте, показал ему бумаги. Спросил, где можно переночевать?
Дневальный задумался:
— В казарме шумно. Среди ночи конвойные бригады возвращаются. Займешь чужую койку, могут и ремнем перетянуть... А на питомнике собаки лают.
— Собаки — это уже лучше, — говорю.
— Ночуй у меня. Тут полный кайф. Укроешься тулупом. Подменный явится к семи...
Я лег, поставил возле топчана консервную банку и закурил...
Главное — не вспоминать о доме. Думать о каких-то насущных проблемах. Вот, например, папиросы кончаются. А дневальный вроде бы не курит...
Я спросил:
— Ты что, не куришь?
— Угостишь, так закурю.
Еще не легче...
Дневальный пытался заговаривать со мной:
— А правда, что у вас на «шестерке» солдаты коз дерут?
— Не знаю. Вряд ли... Зеки, те балуются.
— По-моему, уж лучше в кулак.
— Дело вкуса...
— Ну ладно, — пощадил меня дневальный, — спи. Здесь тихо...
Насчет тишины дневальный ошибся. Вахта примыкала к штрафному изолятору. Там среди ночи проснулся арестованный зек. Он скрежетал наручниками и громко пел:
«А я иду, шагаю по Москве...»
— Повело кота на блядки, — заворчал дневальный.
Он посмотрел в глазок и крикнул:
— Агеев, хезай в дуло и ложись! Иначе финтилей под глаз навешу!
В ответ донеслось:
— Начальник, сдай рога в каптерку!
Дневальный откликнулся витиеватым матерным перебором.
— Сосал бы ты по девятой усиленной, — реагировал зек...
Концерт продолжался часа два. Да еще и папиросы кончились.
Я подошел к глазку и спросил:
— Нет ли у вас папирос или махорки?
— Вы кто? — поразился Агеев.
— Командированный с шестого лагпункта.
— А я думал — студент... На «шестерке» все такие культурные?
— Да, — говорю, — когда остаются без папирос.
— Махорки навалом. Я суну под дверь... Вы случайно не из Ленинграда?
— Из Ленинграда.
— Земляк... Я так и подумал.
Остаток ночи прошел в разговорах...
Наутро я разыскал оперуполномоченного Долбенко. Предъявил ему свои бумаги. Он сказал:
— Позавтракайте и ждите на вахте. Оружие при вас? Это хорошо...
В столовой мне дали чаю и булки. Каши не хватило. Зато я получил на дорогу кусок сала и луковицу. А знакомый инструктор отсыпал мне десяток папирос.
Я просидел на вахте до развода конвойных бригад.
Дневального сменили около восьми. В изоляторе было тихо. Зек отсыпался после бессонной ночи.
Наконец я услышал:
— Заключенный Гурин с вещами!
Звякнули штыри в проходном коридоре. На вахту зашел оперативник с моим подопечным.
— Распишись, — говорит. — Оружие при тебе?
Я расстегнул кобуру.
Зек был в наручниках.
Мы вышли на крыльцо. Зимнее солнце ослепило меня. Рассвет наступил внезапно. Как всегда...
На пологом бугре чернели избы. Дым над крышами поднимался вертикально.
Я сказал Гурину:
— Ну, пошли.
Он был небольшого роста, плотный. Под шапкой ощущалась лысина. Засаленная ватная телогрейка блестела на солнце.
Я решил не ждать лесовоза, а сразу идти к переезду. Догонит нас попутный трактор — хорошо. А нет, можно и пешком дойти за три часа...
Я не знал, что дорога перекрыта возле Койна. Позднее выяснилось, что ночью двое зеков угнали трелевочную машину. Теперь на всех переездах сидели оперативники. Так мы и шли пешком до самой зоны. Только раз остановились, чтобы поесть. Я отдал Гурину хлеб и сало. Тем более что сало подмерзло, а хлеб раскрошился.
Молчавший до этого зек повторял:
— Вот так дачка — чистая бацилла! Начальник, гужанемся от души...
Ему мешали наручники. Он попросил:
— Сблочил бы манжеты. Или боишься, что винта нарежу?
Ладно, думаю, при свете не опасно. Куда ему по снегу бежать?..
Я снял наручники, пристегнул их к ремню. Гурин сразу же попросился в уборную.
Я сказал:
— Идите вон туда...
Потом он сидел за кустами, а я держал на мушке черный воркутинский треух.
Прошло минут десять. Даже рука устала.
Вдруг за моей спиной что-то хрустнуло. Одновременно раздался хриплый голос:
— Пошли, начальник...
Я вскочил. Передо мной стоял улыбающийся Гурин. Шапку он, видимо, повесил на куст.
— Не стреляй, земеля...
Ругаться было глупо.
Гурин действовал правильно. Доказал, что не хочет бежать. Мог и не захотел...
Мы вышли на лежневку и без приключений достигли зоны. В дороге я спросил:
— А что это за представление?
Зек не понял. Я объяснил:
— В сопроводиловке говорится — исполнитель роли Ленина.
Гурин расхохотался:
— Это старая история, начальник. Была у меня еще до войны кликуха — Артист. В смысле — человек фартовый, может, как говорится, шевелить ушами. Так и записали в дело — артист. Помню, чалился я в МУРе, а следователь шутки ради и записал. В графу — профессия до ареста... Какая уж там профессия! Я с колыбели — упорный вор. В жизни дня не проработал. Однако как записали, так и поехало — артист. Из ксивы в ксиву... Все замполиты меня на самодеятельность подписывают — ты же артист... Эх, встретить бы такого замполита на колхозном рынке. Показал бы я ему свое искусство.
Я спросил:
— Что же вы будете делать? Там же надо самого Ленина играть...
