Только стал я замечать, что спицы в месте соприкосновения с поверхностью моей руки сначала желтеть начали, а затем и ржаветь.

Обратился к майору, моему лечащему врачу. А он:

− Ты спиртом протирай их, дезинфицируй, значит.

Кому хочется заново делать операцию, да к тому же указывать, что те спицы используются повторно, это в лучшем случае. Авось и так сойдет. А у меня в то время дедушка в Магнитогорске был при смерти. Захотелось ему меня увидеть. Он и говорит матери:

− Где сейчас Игорь? Хочу, чтобы приехал.

Мама ему:

− Федор здесь.

А дед не зря Петром звался – камень или кремень, как означает его имя на древнегреческом. Он твердо стоял на своем:

− Нет, я хочу Игоря видеть.

Видимо, что-то очень важное хотел мне он перед смертью сказать. Знал дед: то, что должно было остаться у меня, если сам не передаст мне в руки, пропадет.

Он помнил о том, как еще пацаном мой старший брат Федор продал старьевщику три его Георгиевских креста. В советское время скупщики ездили на телегах, которые тянули по дворам лошади. Хитрые торгаши. зазывая детей и пьющих мужчин к своим телегам, соблазняли кого свистульками, а кого и бутылочкой вина и вымогали у них ценные вещи.

Знал дедушка о страсти своего старшего внука Федора тащить все из дома и продавать ради мимолетной наживы. Вот и хотел он мне что-то лично передать. Да не дожил до моего приезда. А передать было что. Это облигации трехпроцентного займа послевоенного времени. Да и еще много чего у дедушки могло быть. Все-таки человек вышел из царских времен.

Мне телеграмму принесла в госпиталь жена. А в ней было: «Вылетай, дедушка умирает».

Я обратился к начальнику госпиталя: – Разрешите на Урал слетаь.

–– Слетай но если с рукой, что случится, мы за тебя ответственности нести не будем.П

И вовремя сказал. Через две, на третью ночь проснулся я от «взрыва». Так мне показалось, что где-то граната взорвалалась.Открыл глаза, смотрю, ничего не понимаю.

Включил ночник. Вроде всё как обычно. Мои товарищи спят. Только что-то с моей рукой? Присмотрелся и увидел.

Было две спицы, пронизывающие руку, а стало четыре. Проржавели всё-таки, лопнули. Вот и приснилось, что взорвалась граната. Недождались спицы моего выздоовления.

Спицы торчат из руки, а я лежу. Потерпел до утра. Не зря офицером был, не будить же всех. И не такое терпеть приходилось. А на утреннем обходе от лечащег врача получил за то, что сберёг сон товарищей, но не в первой. Я с Урала, что мне нагоняй! Лежу, дальнейшего приговора жду. А рука, на месте разрыва спиц уже краснеть начала. И врачи смотрят, щупают, а главное умный вид на лицах изображают. И почувствовал я какой-то подвох. В их разговоре. Уж очень они стали меня словесно успокаивать. А я-то помню, если мёдом мажут,жди беды. Потом, когда врачи ушли товарищ по секрету мне сказал ( он их разговор в коридоре услышал) : – Гангрена у больного начинается. Надо резать, как бы дальше не пошла.

–– Оп – па. Приплыли!

Хорошо меня в оспиталь под Москвой доставили. Срочно, под каким –то предлоом попросил у медсестры разрешения позвонить по телефону и позвонил отцу. Всё рассказал ему. И что спицы поставили бракованные, и что гангрена назревает, и руку отрезат хотят.

Мой батя дозвонился до помошника министра обороны СССР маршаа С.Л. Соколова.

Отец у него служил на войне, когда тот ещё, лейтенантом, взводом командовал. А начальнику госпиталя пообещал: – Если мой сын лишится руки, то он ( начальник) будет уволен из армии рядовым, без выходного пособия.

Такой душ, действует на бюрократов. Правильные решения искать заставляет.

У меня взяли пробу, чтобы определить лекарство необходимое для спасения руки. И статистику улучшили и рука осталас Потом мне майор хвастался: – Это немецкое лекарство, только для высшего начальства используют, дороговат он, а тебе так достался, − подчеркнул врач свое уважение ко мне. Похоже, для того, чтобы я через отца поблагодарил полковника. А за что его было благодарить? За то, что они и сами должны были сделать, без всяких понуканий? Что хотели сэкономить на мне? Но не получилось, уж извините. Рука для меня и моего отца была дороже, чем чье-то желание украсть. В конце концов выписали меня из госпиталя условно здоровым, оставив на память об армии спицы в лучезапястных костях левой руки. А тут как раз и дембель подоспел. Уволили меня в запас.

Да что я все о руке да о руке?.. Ведь о жене речь вел. А ей что? Живет себе, поживает на моей жилплощади. Я ей еще и заявление написал, чтобы денежное довольствие она за меня получала, и ей передал, и жила она, как королева. Приезжала она ко мне в госпиталь, правда, но всего пару раз. Операция прошла успешно. После коррекции зрение у нее стало, как у охотника на белку.

И вот, когда я еще лежал в госпитале, приходит ко мне Светлана и говорит:

− Я к маме слетаю.

− А что, это так необходимо? − поинтересовался я.

− Сам понимаешь, я давно не видела ее, соскучилась.

− Знаешь, я тоже дедушку и маму давно не видел, но не лечу. Вот выпишусь через месяц, с рукой или без нее, тогда и слетаем вместе.

А она мне отвечает таким тоном, словно заноза какая у нее саднит:

− Нет, пока ты будешь лежать здесь еще месяц, я уже вернусь.

− Как хочешь, − ответил я, − но если улетишь без меня, то я с тобой разведусь.

Улетела.

Когда я, выписанный из госпиталя, вернулся домой, то мне знакомые девчата с почты целую пачку писем «до востребования» вручили. Это, конечно, незаконно, но я любил играть в разведчиков и своих друзей не сдаю.

Во мне опять все забурлило, заклокотало.

Сажусь в самолет и прямым рейсом − в Магнитогорск. У меня на руках новая партия писем, и мною владело острое желание получить разъяснения по ним. Внутри все горело, и я, взяв такси, из аэропорта поехал прямо к жене, чтобы поговорить с ней начистоту

Но не тут-то было. Не успел. Она уже улетела в Москву .

Как сейчас помню, было 26 августа 1985 года. Дедушка умер 36 дней назад. Мама обрадовалась мне, посетовала, что дедушка так и не дожил до встречи со мной. Перед смертью он все время меня звал. Она корила себя, что мало внимания ему уделяла

− Все из-за пенсии, – так объяснила это мама.

− Почему? − удивился я.

У нее подходил пенсионный возраст, и надо было зарабатывать как можно больше – ради начисления самой высокой в советское время пенсии, в 132 рубля.

Она ушла работать в детскую больницу, где лет двадцать, а то и больше, детей выхаживала, а дедушке становилось все хуже и хуже. Однажды совсем плохо стало.

Дома была только Елена, племянница мамина, моя двоюродная сестра. Ну что она, семнадцатилетняя девчонка, могла сделать? Когда мама прибежала с работы, дед был уже холодный. Потом она слышала, как врачи в кулуарах говорили, что это патронажная медсестра внесла ему инфекцию, промывая через катетер мочевой пузырь.

29 лет мучился он с трубкой, с той ночи, когда в лютый мороз его вторая жена, Татьяна, не открыла двери подвыпившему мужу и оставила в холодных сенцах его собственного дома. А это вызвало и цистит, и воспаление мочевого пузыря, и многочисленные операции. В конечном итоге – трубка, постоянно торчащая из его живота, заправленная в баночку для майонеза, привязанная к бинту, перекинутому через шею. Глядя со стороны, на первый взгляд можно было подумать, что дед носит таким образом свой нательный крест.

Раньше мама сама каждый вечер промывала ему трубку, а потом доверила это медицине. И опять человеческий фактор помог государству избавиться от пенсионера. Случайно ли так получилось? Кто его знает. Нет советской власти, а значит, нет грехов, в которых она была бы повинна.

Что было, то было, чего не было, того не было. Мы сами рисуем себе возможное и невозможное из того, что не случилось, но могло бы случиться с нами. Вот и жены моей, возможно, и не было в Магнитогорске, а ездила она совсем в другое место. Как проследить за ней? Это трудоемкое дело, а в моем случае к тому же и нервное. А когда я нервничаю, у меня начинают чесаться зубы. Так и хочется кого-нибудь загрызть. Ведь любовники, как террористы, могут в любом месте уединиться на просторах нашей необъятной страны, называемой в то время СССР.