Я очень любил кошек и собак. Дети из интерната, проживая отдельно от родителей, пусть и временно, чувствуют себя брошенными. Воспитатели, как бы они ни старались, не могут им заменить отца и мать, а потому кошки и собаки являются для детей естественной отдушиной. Вот я и поймал лишай, приласкав очередную кошку. Хорошо еще, что это сразу заметили, не то бы заразил всех друзей.

Моя бабушка по маме, Антонина Андреевна, полька по национальности, родилась на Урале, мой прадедушка вывез ее из Варшавы. Бабушка не признавала никаких лекарств кроме цитрамона. Другими таблетками принципиально не пользовалась и лечила себя и близких народными средствами. Для избавления от стригущего лишая у всех родственников и знакомых она применяла жесткие народные методы, а именно выжигала его уксусной эссенцией.

Болячка с успехом была выжжена у Генки с Витькой, детей ее третьего мужа. Но моя мама, опытная медсестра, не позволила бабушке применять ко мне столь варварский метод лечения. После того, как на мою голову в темной комнате направили свет от ультрафиолетовой лампы и лишай засветился зеленым светом, она определила меня в инфекционную больницу, где лежали не только дети, но и взрослые мужики.

В больнице дети быстро набирались «ума-разума». Методике их обучения могли бы позавидовать знаменитые учителя. Суть его заключалась в том, что их ничему не учили, но ребята жадно впитывали жизненные истории бывалых субъектов. У меня там появился свой кумир.

Это был огромного роста тучный человек с наколкой в виде якоря на предплечье. Он любил лежать с погашенной трубкой во рту и читать газеты, при этом философски комментируя опубликованные новости.

− Капитан, − открыли мне секрет старшие пацаны. А кто-то по секрету добавил: − Подводной лодки.

Мне так захотелось быть похожим на него, что я за неделю научился читать и писать, спрашивая буквы у больных. До больницы я проучился в первом классе всего пару недель, грамоту освоить не успел. Все ждали своего часа.

Дождался и я. Меня положили под рентгеновскую лампу и стали облучать. Какой-то «умник» решил защитить на нас кандидатскую диссертацию. Суть его эксперимента заключалась в том, что голову больному в течение пяти минут подвергали воздействию рентгеновскими лучами. Затем, через определенное время, когда волосы на голове, ослабнув, начинали клочьями покидать свое законное место, их выщипывали пинцетом.

После чего прописывали мази и отправляли долечиваться домой. Я ждал этого облучения, потому что мне пообещали, что потом я стану кудрявым.

Пользу этого метода я ощутил через 45 лет, прошедшие после той экзекуции. Меня положили под ядовитые лучи, видимо, практикующий «умник» заболтался с медсестрами, потому вместо пяти минут я пролежал так около часа. Помню, прибежали, ругаясь, врач и медсестра, выключив «глаз Циклопа», так лампу обозвали больные, отвели меня в палату. Я понял, что случилось что-то нехорошее, и в этом виноват врач, решивший написать диссертацию. Я заплакал и пообещал ему:

− Приедет мой дедушка на экскаваторе и закопает вас под землю.

Дедушка с бабушкой забрали меня из больницы. Я им все рассказал. Был устроен громкий скандал. Для начала в больнице, а затем и в вышестоящей организации, но тем не менее никого из медперсонала больницы не уволили. Дома мама мазала мне голову какой-то мазью, отчего каждый день на пятнадцать минут голова моя превращалась в огненный шар. Спасало лишь то, что у наших соседей был вентилятор.

Через некоторое время после лечения рентгеновскими лучами я начал рифмовать слова, не понимая смысла этого процесса. Больше того, моя мама заметила, что люди, которые обижали меня, в скором времени умирали. Что и случилось с тем «умником»-врачом, да и не только с ним.

Был у нас в школе учитель физкультуры по фамилии Глухов, в прошлом баскетболист. Любимым наказанием детей для него было послать мяч пушечным ударом своей руки в ученика. Не помню по какому поводу, но точно знаю, я не был виноват, он запустил мяч и попал мне в лицо. Я упал и ударился головой об одну из скамеек в спортивном зале. А через день его сбила машина на остановке, недалеко от моего дома. На той же скамейке, о которую ударился головой я, в спортивном зале стоял гроб, в котором лежал, еще три дня назад живой, физрук.

А ученики всей школы, построенные вдоль стен спортзала, слушали траурную речь директора школы Агапитова Бориса Павловича.

Может, я и преувеличиваю, но помню, что вдруг почувствовал: у меня появился защитник. Я его не видел, но неоднократно в мыслях разговаривал с ним. Кстати, это продолжается и по сегодняшний день. И очень многие люди, сделавшие мне какую-то подлость, давно поплатились за свои поступки. Я им ничего плохого не желал. Все это происходило как-то само собой.

− Ты добрый, бог охраняет тебя, − говаривала мне бабушка по этому поводу и добавляла: − если не хочешь, чтобы с человеком, незаслуженно обидевшим тебя, случилась беда, поругайся с ним.

Может быть, поэтому я и ругаюсь со своей женой? Зря это делаю, все-таки она мать моего сына.

Кстати, чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь в том, что если делаешь зло другому, судьба накажет тебя за это. Много раз я был свидетелем тому, как люди жестоко расплачивались своим здоровьем, близкими родственниками за то, что когда-то сделали больно другим.

И страдали они не от ответных действий обиженного, а от того, как складывались обстоятельства их жизни, загоняя в безвыходные, тупиковые ситуации. И взывали тогда люди к Богу:

− Господи, за что?

А вы вспомните: никого не обидели в этой жизни? Да поинтересуйтесь у своих родителей, дедушек и бабушек, как жили они.

Второй класс пролетел для меня незаметно, не оставив ничего в моей памяти. Будто его и не было. А вот с третьего класса, когда мама определила меня еще и в музыкальную школу, началась у меня совсем другая жизнь.

В 1966 году в нашем городе появилась прямо-таки повальная мода на обучение детей музыке. И на семейном совете было решено, что мы с братом обязательно должны научиться играть на баяне.

Мамуля ради нашего благополучия старалась изо всех сил, сутками дежурила в детской поликлинике и, как я уже говорил, еще мыла подъезды. Низкий тебе поклон, родная, вечная моя любовь. А самое главное, прости за то, что я не уберег тебя и при жизни твоей не отдарился за заботу, за душевное тепло и любовь, которые ты своим материнским сердцем дарила мне.

Но я уже в четвертом классе и передо мной возникают интригующие меня вопросы. И одноклассники подбрасывают их.

Как начинается дружба у детей, не помню. С соседями по лестничной клетке – это понятно, сама жизнь приводит нас друг к другу. А в школе, в своем классе? По каким таким законам одни дети дружат с тобой, а с другими ничего такого не возникает? Но как пришла ко мне моя первая любовь, помню с точностью до движения глаз.

На переменах мы с Игорем Чуба обсуждали девочек нашего класса. Уже в том раннем, даже еще не пубертатном, возрасте мы старались показать себя друг перед другом истинными ценителями женской красоты.

И еще, можно сказать, было время Фантомаса: французский фильм про него был чрезвычайно популярен. Я специально жевал смолу, чтобы у меня скулы стали, как у Жана Маре.

«Мне нужен труп, я выбрал вас. До скорой встречи! Фантомас!» − раскидывал я по школе записки, составленные из газетных вырезок.

Одна из них попала к директору нашей школы, и он проводил свое расследование, желая дознаться, кто же это делал. Но я был еще слишком мал, чтобы попасть под подозрение. и все эти вопросы директора были обращены к старшеклассникам.

А спрашивать, даже вести «допрос с пристрастием» он умел и любил. Не зря был директором школы-интерната. Борис Павлович Агапитов, высокий, сухощавый, с тонкими губами, он и руки распускал – нажимал пальцами ребенку на болевые точки и ждал, когда тот, испугавшись, все ему расскажет. Обычно это заканчивалось тем, что дети уходили от него с мокрыми штанами – от боли и страха.