– Только… – София шаркнула ногой по ковру, – …герцог и его сын, наверное, не знают, как юна Лукреция.

– В следующий день рождения ей тринадцать, и…

– Ей всего двенадцать, – перебила София. – А наследнику герцога, полагаю…

– Госпожа Мария, царствие ей небесное, лучше подходила по возрасту, но Альфонсо готовится к управлению Феррарой, и женитьба здесь, конечно, играет важную роль. Этот союз благоприятен для обеих сторон.

– Она еще дитя, синьор.

– Многие женщины выходят замуж в…

София подняла голову.

– Она еще дитя, – повторила няня так многозначительно, что Лукреция покосилась на нее. София незаметно скрестила пальцы за спиной. Она была женщиной суеверной, никогда не клала шляпу на кровать и никого не обгоняла на лестнице: верила, что так можно накликать беду.

Вителли прищурился и громко сглотнул. Выпирающий кадык дернулся.

– Правильно ли я понимаю, синьора, что она еще не… – Советник тактично умолк.

София не ответила, только подняла брови в притворном недоумении.

– Еще не что? – поторопила она.

Вителли опустил глаза в пол, скользнул взглядом от окна до потолка.

– Не начала… как бы выразиться… м-м-м… У нее еще не было?..

И вновь София ничем не помогла советнику; тишина нарастала. Лукреция поглядывала на них из-под ресниц. Она понятия не имела, о чем идет речь. Только чувствовала: Вителли сдувается и весь почти опустел, как грозовая туча, что расползлась на несколько безобидных облачков.

– У нее еще не… – снова попробовал Вителли. Он был суденышком в бурных волнах прилива, а София никак не хотела принять швартов, который советник ей отчаянно бросал.

– Еще не что? – невинным тоном спросила няня.

Вителли стиснул зубы, так и не решаясь встретиться с ней взглядом.

– Синьора, у Лукреции начались… – Он закрыл глаза и призвал всю свою храбрость: – …ежемесячные кровотечения?

– Нет, – только и ответила София.

Лукреция опустила взгляд, но не на рисунок, а на скворца, лежащего около кистей и баночки с краской. Смотрела на птицу, потом – на картину. Больше никуда. На нежные, чешуйчатые лапки – никогда им не стоять на ветке или на каменном подоконнике; на сложенные крылья в нескольких слоях перьев – никогда этим крыльям не расправиться, не взмыть по ветерку, не понести птицу над крышами и улицами. Лукреция поглядела на рисунок и нашла недочеты: линия клюва получилась плохо, глянцевито-зеленые перья не совсем удалось передать.

«Нет» Софии эхом звучало в голове. Няня сказала «нет» уверенно и твердо. Посмотрела на Вителли и сказала: «Нет».

Лукреция коснулась хвостика скворца. Она нашла птичку сегодня утром в мезонине. Она влетела через открытое окно, а выбраться не смогла. Наверное, всю ночь металась по этажу, в ужасе стучала клювом о стекло, отчаянно размахивая крыльями. Лукреция погладила бархатистое горлышко пальцем. Представила, как таяла надежда в сердце птицы. Должно быть, она видела в окно, как товарки веселой стайкой кружат над землей, темным облачком парят над крышей палаццо. А потом улетают, бросив ее в плену… Нет, невыносимо! В Лукреции проснулась нестерпимая жалость к бедной птице.

София сказала «нет». Значит, она, Лукреция, обязана исполнить свою роль. Не поднимать головы, как сейчас, глядеть на скворца, на его несовершенную копию на бумаге. Не выдать Вителли, что София украдкой скрестила пальцы за спиной, что уже рассказала ей, как поступать при ежемесячных кровотечениях: подложить кусок ткани, свернутый в несколько раз; чуть-чуть нагреть в огне гладкий камень, потом обернуть полотном и положить на живот. Так кровь быстрее и легче выходит, объяснила София, пока Лукреция лежала в постели, одурманенная болью. Это случалось уже дважды. София сказала: кровотечение приходит каждый месяц, как полнолуние. Ко всем женщинам. «И к маме?» – удивилась Лукреция. Ее невозмутимая, сверкающая драгоценностями мать тоже не избежала этой напасти? София кивнула. «И к маме», – ответила она.

И вот в жаркой комнате, где стоит недовольный и злой Вителли, а напротив – маленькая, но непреклонная София, Лукреции так и хочется спросить: а при чем тут наследник герцога, замужество, ее возраст – в чем связь? Но нельзя. Надо поднять кисточку и смыть ультрамарин с ворсинок кошачьего меха; рассматривать рисунок и даже не шелохнуться, прямо как скворец на столе. Никто не должен узнать ни о кровотечениях, ни о ткани, ни о теплых камнях, ни о словах Софии.

– Ясно, – разочарованно процедил Вителли. – Что ж, она всегда была маленькой для своих лет. Хилой.

София пожала плечами. Выпрямила скрещенные за спиной пальцы.

– Мы продолжим переговоры о помолвке, но следует сообщить Ферраре, что брак придется отложить, пока госпожа Лукреция не… – Вителла махнул рукой. Он уже не повторит тех слов без крайней необходимости. – Пожалуйста, синьора, уведомите меня, когда придет время.

– Разумеется.

Она едва заметно взмахнула юбками, как бы невзначай, но это был знак триумфа, одержанной победы.

Видимо, советник тоже это понял, потому что нахмурился и разом посуровел.

– Наедине, если не возражаете.

– Конечно, синьор. – София сверкнула щербатой улыбкой. – Как только узнаю, сама к вам приду. И будем считать дни до свадьбы!

Вителли внимательно посмотрел на няню: не мог понять, всерьез она или нет. Он уже собирался выйти, как вдруг передумал и пошел к Лукреции.

С каждым шагом он становился выше; пришлось задрать шею, чтобы получше его увидеть. Во рту сразу пересохло, а сердце бешено заколотилось в груди. Вдруг он и ее спросит о том же? Получится ли соврать? Вдруг потребует ответить, правду ли сказала София? Что тогда? А если он догадается, то как поступит с Софией?

Лукреция видела каждую крапчатую ворсинку на меховой оторочке его накидки. На кончиках шерстинки были светлее, почти золотистого оттенка, а у корней – темные. Сколько же зайцев ради этого убили? Семь, восемь, девять? Старых, уже на пороге смерти, или молодых, только-только сменивших пух на «взрослую» шубку?

Вителли склонился над Лукрецией. На одно странное мгновение ей показалось: вот сейчас советник завернет ее в свою накидку – и прощайте, надежные стены детской, прощай, София; он спустится с ней в самые глубины палаццо, где поджидает герцог Феррары, и тот снимет свои рукава-буфы и уже не мышку изобразит, а хищно улыбнется и спросит грозно, почему она не спасла сестру, почему умерла Мария, да как Лукреция смела думать, что сумеет занять ее место? Как только смела?

Однако советник лишь взял ее рисунок. Поднял маленькую квадратную tavola[22] за уголок и поднес к лицу.

– Чья это работа? – спросил Вителли.

Лукреция, онемев от волнения, молча показала на себя пальцем.

Вителли этого не заметил. Он надвинул очки на кончик носа, пристально разглядывал нарисованного скворца (на трупик он даже не обратил внимания) и удивленно хмурился.

– Кто это сделал? – повторил он.

– Я, – прохрипела Лукреция. «Прошу вас, прошу, – мысленно заклинала она, – не спрашивайте про кровь. Не смотрите на меня!» Уж наверняка Вителли легко читает по лицам!

А может, и нет. Он ответил ей озадаченным взглядом.

– Вы? Нет, вряд ли. Ваш учитель, конечно? Он нарисовал, а вы закончили, верно?

Лукреция растерянно кивнула. Потом покачала головой.

– Нет, она сама. – София незаметно подошла к ним и положила руку на плечо подопечной. – Она любит рисовать на деревянных дощечках. Постоянно над ними сидит. У нас их полные ящики!

Вителли долго всматривался в Лукрецию. Взгляд его скользил по волосам, разделенным прямым пробором, по вискам, по глазам, щекам, шее, рукам, ладоням. Лукреция дрожала от страха. Он проходился по ней взглядом, как проходятся жесткой щеткой по полу.

– Хм-м, – протянул советник, по-прежнему изучая tavola. На ней скворец лежал, сложив крылья, поджав лапки, опустив голову, покорясь смерти. Лукреция обвела его рамкой из плюща и омелы. – Можно взять?