– У меня не будет выбора, потому что ты не перестанешь спрашивать.

Тогда-то я в него и влюбилась.

Этот новый поворот в нашем разговоре – что наконец, после всех этих лет, проведенных вместе, у меня появился ответ на вопрос, зачем мы живем на земле, да еще то, что этот ответ появился одновременно с тарелкой фрикаделек в «ИКЕА», застал Саймона врасплох. Казалось, он готовился к тому, что теперь, хочешь не хочешь, ему придется искать аргументы против любого ответа. Он проглотил фрикадельку и ткнул вилку в следующую.

– Значит, ты знаешь, зачем живешь на планете? – Он махнул в мою сторону вилкой с наколотой на ней фрикаделькой. – Все это время ответ сам напрашивался?

– Я больше не удивляюсь.

– Я собирался сказать то же самое. Что я вдруг увидел во всем этом большой смысл. – Он широко улыбнулся.

– Я нашла его. – Я улыбнулась в ответ.

– Это ребенок.

– Это неандерталка.

– Ох.

– У меня такое чувство, Саймон. Когда я полностью раскопаю ее, она покажет, что мои теории абсолютно верны.

– Да ну? – Саймон сунул фрикадельку в рот, отвернулся и начал энергично жевать. – Что ж, не сомневаюсь.

Мы нашли замечательный набор стеллажей, который можно разместить в тесном уголке возле двойных дверей. Я забеспокоилась, что они не поместятся в машину, но Саймон только махнул рукой. Плоская упаковка, никаких проблем. Я не была в этом уверена, но кивнула, потому что устала. Мы долго проверяли, все ли полочки, ящики и скобы на месте. Казалось бы, два гуманитария с докторской степенью должны легко справиться с этой задачей, но она оказалась до нелепости сложной. Тупым коричневым карандашом я помечала предметы, которые Саймон клал на тележку. Ему пришлось дважды бегать за недостающими частями. Мы слегка поругались из-за того, как произносится шведское название, и еще по поводу нумерации линий в магазине. Почему они пропускают цифры и чем обосновано то, что линия 11 находится в дальнем углу напротив линии 4? Потом были болты. Я не сомневалась, что они включены в комплект, а Саймон был убежден, что их надо покупать отдельно. Правы оказались оба.

Наконец, мы разобрались, но пришлось еще около часа стоять в очереди к кассе. В конце концов тележка с барахлящим колесом и я на нетвердых ногах добрались до нашей арендованной машины. Саймон запихнул все доски под пассажирское сиденье, не особо задумываясь, куда я дену ноги. Они, правда, так болели, что я с удовольствием оставила бы их в магазине. Я взяла маленькие проволочные корзины, чтобы держать на коленях, точнее, на маленьком кусочке коленей, который остался свободным после всех перемещений. Боковые скобы для полок разместились между сиденьями.

– Ну что, утрамбовались? – спросил Саймон. У него тоже болела спина.

– Я бы вздремнула, – сказала я.

Последней мы заталкивали заднюю стенку стеллажа. Я отошла в сторону, а Саймон пытался уложить ее поверх всего остального. Он взялся за край и сильно толкнул. Конец слишком далеко торчал из багажника, и он толкнул еще раз. Без толку. Я быстро поняла, что ничего не выйдет, и что-то внутри меня перевернулось. Я и думать не могла о том, чтобы вернуться и встать в очередь в отдел доставки, которая, как мне казалось, тянулась на многие мили.

– Я предупреждала, – прорычала я.

– Ты сказала, что стоит попробовать.

– Ты никогда ничего не продумываешь заранее.

– А ты вечно носишься по разным странам.

– Я не могу носиться. Я величиной с большое кресло.

– Я переезжаю в Лондон, а тебя несет во Францию, – огрызнулся он. – Я и это должен был предвидеть?

– Мог бы хотя бы арендовать достаточно вместительную машину.

– Я пытаюсь экономить.

– Потому что не умеешь зарабатывать.

Саймон отошел от машины. Выражение лица стало жестким. Казалось, он сейчас убежит. Но он вдруг резко и отчаянно зарычал. Таких звуков я от него никогда не слышала. Он вдруг показался огромным и свирепым, зубы оскалены, глаза широко раскрыты. Может быть, он испытывал отчаяние и беспомощность, но они вылились в ярость. Маленькая девочка, которую он перед этим случайно напугал, шла с родителями к машине. Она в страхе застыла, открыла рот и испуганно вскрикнула.

Я повернулась к Саймону спиной. Ноги болели, сил больше не было. Я беспокоилась о моей неандерталке, лежавшей в земле. Мне хотелось, чтобы Саймон что-то делал. И не бесился из-за торчащих наружу деталей. Чтобы он привел все в порядок. А заодно и меня, потому что я чувствовала себя разбитой как никогда. Мое тело больше не слушалось меня. Я не могла заставить его делать то, что мне нужно. Прислонившись задом к бамперу, я слушала, как он воет.

Наконец он перевел дыхание и подошел ко мне.

– Роуз? – Он говорил преувеличенно спокойно.

– Да?

– Залезай.

– Тогда у нас будет два предмета, которые не помещаются в машине.

– Мы едем в Лондон.

– Сейчас?

– Сию секунду. С меня хватит. Ребенок вот-вот родится. Я закажу доставку стеллажей. Мы едем домой.

– Я не еду. Я не могу.

– Твои неандертальцы тебе важнее, чем я.

– Ради этого я работала всю жизнь.

– Знаешь ли, я тоже. – Он двинулся к магазину.

Отстояв очередь в отдел доставки, Саймон вернулся. Я ждала его, втиснувшись на пассажирское сиденье. Он сел и опустил голову на руль. Если цель обслуживания клиентов состоит в том, чтобы допекать человека, пока он не согласится заплатить запрошенную сумму, то она была достигнута. Он выглядел совершенно сломленным.

– Ты хочешь, чтобы я остался в деревне? – спросил он.

– Нет.

– Я не могу пропустить эту неделю занятий. А то мне больше никогда не дадут никаких курсов.

– Знаю.

– Где я здесь найду работу? Я даже не говорю по-французски. Тебе же это известно?

– Известно, – сказала я.

– Нам нужно кормить ребенка. – Его голос был тихим и грустным. – А это возможно, только если я буду зарабатывать.

После встречи с Саймоном я стала сильнее, смелее и шла на больший профессиональный риск, чем когда-либо раньше. Он меня подстраховывал, и рисковать было безопаснее. Благодаря его гибкому уму я тоже научилась гибко мыслить. Но думаю, завести с кем-то ребенка – это крайняя степень риска. И тут я почувствовала ужас. Саймон меня не подстраховывал. Если бы он даже хотел, он не знал, где таится опасность. Ребенок как-никак был внутри меня. А он понятия не имел, что я при этом чувствую.

– Мы единственные приматы, у которых есть разделение обязанностей по добыче пропитания, – пробормотала я, изо всех сил стараясь что-то объяснить.

– Что-что? – Он посмотрел на меня с раздражением.

– Кейтлин так сказала мне на днях. Все остальные самки приматов могут снова добывать пропитание уже через несколько часов после родов. Дети могут цепляться за матерей и кормиться грудью, а самки работают, добывая еду. Люди так не могут. Нам, чтобы прокормиться, нужно полагаться на других. Это делает женщину очень уязвимой.

– Звучит как-то угрожающе.

– Да. Кейтлин хочет, чтобы я уехала…

– Ты уверена?

– … а мне нужно остаться.

– Роуз, – тихо сказал он. – Ребенок на подходе.

– Только через две недели. – Я попыталась выдавить улыбку.

Мы вернулись в деревню, и я вышла из машины.

– Очень жаль, Роуз, – сказал Саймон срывающимся голосом, – что ты не считаешь меня способным прокормить семью. Но я буду стараться. Сделаю все возможное, чтобы получить нагрузку на сентябрь.

Он уехал искать парковку, чтобы потом вернуться в квартиру и собрать вещи. Но мне казалось, что он уезжает навсегда.

Я смотрела ему вслед, пока крошечная машина не скрылась из виду. Беспокойство пульсировало в груди и пронзало все части моего тела. Я не могла понять, чувствую ли я себя виноватой, рассерженной или спятившей: мне было слишком плохо физически, чтобы разбираться еще и в своей психике. Я не могла подобрать слова для чувства, которое меня охватило. Пусть Саймон говорит, что хочет быть со мной, – все равно никаких гарантий нет. Жизнь и работа непредсказуемы, так же как и ценности. И пусть он пытается убедить меня в обратном. Это я вынашиваю ребенка. У него есть выбор, у меня – никакого.