Дочь тоже отшатнулась было вправо, но его клыки тут же оказались перед самым ее лицом, словно он намеренно оттеснял ее назад. Теперь она смотрела прямо в кошачью глотку, у нее не было времени перебросить копье вперед. Она подняла левую руку, и он вцепился ей в предплечье. Она снова и снова тыкала его в бок острым каменным наконечником копья. С каждым ударом он издавал носом пыхтенье – горячее дыхание с запахом крови – но челюсти оставались сжатыми, а голова – отвернутой в сторону. Их тела покатились. Ее плечо напряглось в суставе. Ей казалось, что сухожилия не выдержат. Она изогнулась так, что ее ноги оказались между ними, и пнула изо всех сил. Этого оказалось достаточно, чтобы хватка его челюстей ослабла. Глаза зверя расширились от удивления, и изо рта вырвалось громкое мяуканье. Он отскочил назад. Все тело девушки было обнажено и окровавлено. У нее не было семьи, чтобы прикрывать ее. Она не знала, где Большая Мать. Окровавленной рукой она ощупала себя. Мясо свисало с костей, кожа болталась. На миг ей захотелось лечь, но горячая ослепительная боль была слишком похожа на солнце.
Кот, сгорбясь, приходил в себя; вот-вот он поднимется на ноги, и тогда ему хватит всего одного прыжка. Дочь была вся в крови. Она сразу поняла, что в живых останется только один их них. Есть мясо, которое едят. Она ощущала во рту вкус камня, меха и земли. Искусанная рука бессильно повисла. Теперь у нее только одна рука и одна попытка. Глаза кота мерцали. Он был сгустком меха, мышц и силы. Она направила на него копье. Хотя Дочь держала его крепко, слишком много крови она потеряла и слишком медленно двигалась. Кот перевел глаза на острие копья. Воздух между ними сгущался, их движения становились все медленнее. Он прыгнул прямо на копье. Миг – и она упустила момент, чтобы вонзить в него острие. Копье отскочило от его головы. Второго шанса не было.
Леопард добрался до ее накидки и вонзился в нее когтями. Только теперь Дочь учуяла рядом второго зверя. Самка всем весом обрушилась ей на спину, и Дочь наконец поняла, что происходит. Она никогда не слышала, чтобы одинокий леопард сражался так яростно. Пещерный лев еще может решиться в одиночку напасть на семью, но кот меньшего размера – никогда. А здесь были два зверя, собравшихся спариваться. Оба вцепились когтями в ее накидку и повисли на ней. В голове Дочери вспыхнула единственная мысль: мясо, которое едят, – это она.
Резинка
В пятницу вечером мы с Саймоном присоединились к команде, сидящей у костра. В выходные все обычно отдыхают и уезжают в город. Мне оставалось провести на раскопках один день: в воскресенье мы собирались уехать. Саймон и я сидели рядом на скамейке. Он потирал мои плечи, оглядывая круг людей, о которых так много слышал. Энди раздал банки пива, один из студентов достал фляжку. Ее пустили по кругу, каждый радостно отхлебывал из горлышка, тараща глаза от огненной жидкости. Саймон сделал два глотка. Я махнула рукой и передала фляжку Энди, у которого в банке «Доктора Пеппера» оставалось место, и он сделал вид, будто добавляет туда виски, вызвав у всех сидящих вокруг костра дружное «Фу-у». Он передал флягу Кейтлин. Она тут же прикрыла рукой свою кружку с чаем.
– Мне нужно добраться до машины, пока не стемнело.
– Я вас провожу. – Саймон встал. Похоже, он рад был ее проводить, может быть, потому, что знал, что я расслаблюсь, как только она уйдет.
Саймон и Кейтлин пошли по дорожке, ведущей из лагеря на импровизированную парковку. Остальные смотрели, как они уходят. После недолгого молчания Майкл, стажер и самый младший в команде, фыркнул.
– Скажем прямо, что она не из тех, кто нарушает свой режим.
Энди отбросил банку и кивнул Майклу. Остальные тоже расхрабрились и захихикали.
– По-моему, нам не стоит смеяться над Кейтлин, – сказала Анаис, постдокторантка, которой я восхищалась. – У нее есть причины, чтобы быть такой заторможенной.
– Какие же? – спросил Энди, всегда готовый сделать за меня грязную работу.
– В Кении у нее случился нервный срыв. – Анаис посмотрела на меня. – Мы все это знаем, верно?
– Я знаю ее только по работе, – ответила я.
– Я слышал об этом, – вмешался Майкл. – Говорят, она слишком долго пробыла в поле и слетела с катушек.
– Майкл! – с упреком ахнула Анаис и положила руку ему на плечо.
– А что, разве это не правда? – Майкл перевел взгляд на меня, ведь я была общепризнанной начальницей в нашем круге. – Ох, черт возьми, Роуз. Извини, я тебя рассердил?
– Не такая уж я нежная, Майкл. Но спасибо за заботу.
– Я не хотел выдавать ее секрет…
– История каждого – это их личное дело.
– … или сердить тебя, особенно когда ты беременна, – продолжал каяться Майкл. – В смысле, просто я не должен… Ты же беременна… извини. – Он окончательно смутился. – Все равно ты ходишь быстрее меня.
– Ага, – я кивнула. – И груди у меня больше.
– Интересно, это из-за срыва она перестала работать в поле? – спросил Энди. – Я читал ее книгу об исследовании гиббонов. Она устарела, но вправду хороша. До Кении она была первой в своей области.
Анаис неловко наклонилась вперед, на ее лице появилось расстроенное выражение.
– Ужас какой, как будто я проболталась, что она психически больна или что-то в этом роде.
– У всех нас есть прошлое, – Энди примирительно пожал плечами.
Анаис подняла свою банку.
– Так выпьем за это.
Когда фляжка снова пошла по кругу, у костра появился Саймон.
– Я что-то пропустил?
Поболтав около часа на отвлеченные темы, команда покинула лагерь, чтобы вернуться в город. Энди, Саймон и я договорились остаться на ночь в палатках, чтобы в городских квартирах всем хватило места. Кто-то возразил было, что беременной женщине не следует ночевать в лагере, но я, отмахнувшись, сказала, что считаю койки в палатках очень даже удобными. Это была неправда, но я не могла покинуть лагерь.
Вскоре я улеглась в постель. Энди и Саймон еще долго сидели на улице. Засыпая, я слышала у костра голос Энди – он говорил о Патрисии, о Патрисии, о Патрисии. О своей жене. Я успела подумать, что в разговорах со мной он едва ее упоминал.
На следующее утро я проснулась с гудящей головой и отчаянной жаждой. Разве вчера я была на какой-то безумной вечеринке? Но ведь я не пила.
Последний день на раскопках. Скоро мы с Саймоном возвращаемся в Лондон. Я впала в панику. Сознание включилось, но тело отказывалось действовать.
Я попыталась сесть, но тут же поняла, что застряла в низкой походной койке. Саймон спал на другой – я бы раздавила его, если бы мы попытались лечь вместе. Энди, должно быть, спит в другой палатке. Я решила, что не стоит будить Саймона, а то он погонит меня в машину прежде, чем я успею осмотреть участок. Я потерла левое бедро. Сухожилия растягивались, чтобы освободить место для ребенка. А еще губы. Они опухли и потрескались. К нижней губе присохла большая чешуйка кожи и царапала верхнюю. Да, лето в этих местах жаркое, но именно сейчас я вспомнила о своем пребывании в пустыне Гоби. Такую сухость я чувствовала только там.
Не нужно было биологическое образование, чтобы понять, что накануне я употребила недостаточное количество жидкости. Проблема в том, что каждый глоток воды напоминал моему мочевому пузырю, что на нем сидит ребенок. И, так как я не могу мочиться на месте, приходится тратить драгоценное время, ковыляя в уборную. И я решила ограничить потребление воды – не радикально, ведь жидкость нужна ребенку, но основательно. Обезвоженный организм отдавал бы свои ресурсы ребенку, чтобы он был здоровым. Это было правильное решение. По крайней мере, мне так казалось. У моего тела была конкретная цель – выносить ребенка. Но почему-то остальная часть организма этому сопротивлялась. А разве мы – мое тело и я – не единое целое?
Я обеими руками ухватилась за металлические края койки, подтянула колени и осторожно скатилась на пол, стараясь не разбудить Саймона. Когда я вставала, ребенок всем весом прижал нерв, и я ощутила острый укол. У меня перехватило дыхание, но мне удалось переместить давление на левое бедро. Все мои вещи были на местах – рабочая одежда висела на гвоздях, вбитых в деревянный каркас палатки, мой верный ноутбук стоял под пылезащитным чехлом наверху загроможденного стола, удлиненный пояс с инструментами ждал меня на полу. Но сегодня все было не так, как всегда. Мне больше не придется пользоваться этими вещами.
