Насколько леди Монторгейль была прекрасна лицом, настолько же была легкомысленна. Она не принадлежала к классу странствующих авантюристок, хотя современные писатели и свидетельствуют, что при большинстве европейских дворов того времени куртизанками были англичанки. Многие из них не могли удержаться от искушения и предпринимали паломничество в Рим, где их необычная красота находила больших ценителей в лице пап. Леди Изольда не принадлежала к их числу. Она была знатного рода, и одной её красоты было достаточно, чтобы вознести её над бедностью и дать ей в супруги, кого она захочет. Не имея определённого места жительства, она странствовала из города в город, от одного двора к другому. Предполагали, что она — любовница герцога Орлеанского. Говорили, что она продаёт свои ласки всякому, кто даст больше, и она не удосуживалась опровергать все эти слухи. Много рассказов ходило о ней. Сколько в них было правды, знала только она.

Как бы то ни было, это была знаменитость, на которую стоило взглянуть даже в Констанце, который за последние годы перевидал их великое множество. Народ, которому наскучило смотреть на собор, папу и короля, жадно бросился смотреть на женщину легкомысленной репутации, которая, по крайней мере, не страдала лицемерием.

— Смотрите, вот она, — сказала Фастрада.

На улице показались два вооружённых всадника. За ними виднелась женская фигура, ехавшая на белом коне. Лица её было ещё невозможно разобрать. За нею ехало несколько слуг с вьючными лошадьми, а в арьергарде шло с дюжину вооружённых людей.

— Она путешествует с большой пышностью, — продолжала Фастрада. — У графини фон Эрленбург не было такой свиты. Народу у неё, пожалуй, было больше, но не было таких одеяний и таких лошадей.

Стоявший рядом с нею секретарь слушал её молча. В её словах было что-то такое, что действовало на него неприятно, хотя он едва ли сознавал это. Он не отвечал ни слова, но девушка была слишком поглощена всем происходившим и не обращала на это обстоятельство внимания.

Кавалькада приближалась. Всадники, ехавшие впереди, посмотрели на секретаря и его спутницу, которые, стоя на каменной скамейке, несколько возвышались над другими, но, не обратив на них особого внимания, проехали мимо. Видно было, что эти солдаты были хорошо обучены. Потом ехала сама леди Изольда. Гибкая и ловкая, она свободно и красиво правила своим конём. Одета она была в тёмно-серую амазонку, опушённую тёмным мехом. На голове у неё красовалась такого же цвета шапочка — нечто среднее между шапкой и капюшоном, как обыкновенно носили в Венеции. Шапочка едва прикрывала густую массу рыжеватых волос. Лицо её было прекрасно — молва в этом отношении нисколько не преувеличивала. От белого, как мрамор, лба до маленького рта и красиво очерченного подбородка — всё в нём было совершенством. Лицо это озарялось удивительными серыми глазами. Но всего удивительнее был отпечаток необыкновенной чистоты, лежавший на этих прекрасных чертах, как будто её душа понятия не имела о тех деяниях, которые ей приписывала молва.

Солнце вторично пробилось сквозь облака, и на одну минуту его тёплые лучи ярко заиграли на лице чужестранки, на собравшейся толпе и на Фастраде. Фастрада была красива, но до красоты этой женщины ей было так же далеко, как звёздам до солнца.

Леди Изольда ехала совершенно спокойно, как будто не замечая того внимания, которое она вызывала. Когда она случайно оглянулась назад, человек в чёрном с зажжённым фонарём выделился из толпы. Её глаза с выражением какого-то детского удивления скользнули по нему.

Трудно было сказать, сколько ей лет. В этот момент она казалась девушкой, которой нет ещё и двадцати лет. Но твёрдая посадка головы и умелое управление лошадью говорили против такого предположения.

Одну минуту она смотрела на секретаря и стоявшую возле него девушку. Потом её взгляд высокомерно и пренебрежительно скользнул по толпе. Как бы считая толпу недостойной её взглядов, она опустила глаза и тихо продолжала ехать вперёд.

— Боже мой, как она хороша! — воскликнул какой-то молодой человек, стоявший впереди секретаря.

— Нравится она тебе? — заговорила старуха, стоявшая около него. — Но она не для таких, как ты, а для тех, кто получше, — прибавила она с усмешкой.

— Она, должно быть, прибыла из Венеции или из Флоренции, — промолвила Фастрада. — Её платье итальянского покроя и сделано из лучшего фландрского сукна — этот зеленовато-синий цвет выделывать довольно трудно. Ярд, должно быть, стоит не меньше двух флоринов. А такой мех ценится на вес золота. Просто грешно быть в дороге в таком костюме. Но ей, разумеется, это можно.

Секретарь продолжал молчать.

— Что же вы не отвечаете? — спросила его девушка. — Позвольте вас спросить, о чём вы думаете?

— Какая жалость, что такая красивая женщина и погибла и, наоборот, что эта погибшая женщина так красива, — вот о чём я думаю.

— Для своего ремесла она должна быть красивой.

Опять её слова и тон голоса произвели на него какое-то странное, раздражающее действие. Он сам ненавидел женщин этого сорта, которые продавали самую высокую вещь на земле — любовь, и старался не осквернять себя даже прикосновением к ним. Но слова Фастрады казались неуместными по отношению к этому прекрасному лицу.

Секретарь опять пропустил её замечание молча.

— Да вы, кажется, совсем лишились дара речи, господин секретариус. Эта дама даже одним своим появлением, кажется, околдовала вас! — промолвила Фастрада, смеясь тихим, видимо деланным смехом.

— Ваше присутствие избавляет меня от всяких чар. А теперь идём. Как вы мало меня знаете!

— Но вы держали себя так странно, — торопливо сказала Фастрада.

— Мне было грустно, что одно из прекраснейших творений Божьих зашло так далеко от той стези, которая ему была определена. Не чувствовали ли и вы нечто подобное?

— Не знаю. Может быть. Но это её дело. Мы все что посеем, то и пожнём.

— Перестанем говорить о леди Изольде. Что она для нас? Лучше будем говорить о себе. Встречу ли я вас завтра опять на этом месте? Мне, кажется, нельзя будет сегодня зайти к вам, как я хотел.

— Почему же?

— Прежде всего потому, что мне придётся поднести леди Изольде чашу в знак приветствия города.

— Ей?

— Это знатная дама, путешествующая с большой пышностью. Её принимают с почестями при всех дворах. Если б город приветствовал только лиц с незапятнанной репутацией, то прежде всего пришлось бы в этом отказать королеве Варваре. В сравнении с ней репутация леди Изольды почти безупречна.

— Стало быть, вы скоро опять увидитесь с нею! — воскликнула девушка с оттенком досады в голосе.

— Этого требуют мои служебные обязанности.

— Я знаю. Но берегитесь её чар. Не знаю, достаточно ли оградят вас в этом случае ваши служебные обязанности.

— В этом случае мне будет помогать воспоминание о вас и моя честь, — серьёзно сказал он. — И что такое я для леди Монторгейль? — почти с горечью закончил он.

— Вы больше, чем она, — живо воскликнула девушка. — Вы... Но здесь я не решаюсь сказать, кто вы. А она только то, что она есть.

— Однако короли вымаливали у неё улыбку и нередко тщетно, как я слышал. Итак, не бойтесь. Если её чары действительно так могучи, как это вы предполагаете, то она не удостоит обратить их против меня.

— Ну, там увидим, — ревниво промолвила Фастрада. — Но вы сказали: прежде всего из-за неё, ну, а во-вторых?

— А во-вторых, я боюсь, что я сегодня оскорбил вашего отца и других членов совета и не пойду к нему в дом, пока не раскаюсь и не понесу наказания, — сказал он, смеясь.

— Что такое случилось?

— Я читал им в таверне «Чёрный орёл» папские пункты реформы — у вашего отца есть копия этого, — реформы, которая целиком сводится к изменению покроя поповских рукавов. Я сказал, что это оскорбление для всего христианства, но они все стали кричать на меня... Ваш отец напомнил о кардинале Бранкаччьо и об инквизиции, и в одну минуту они все стали такими набожными, что лучше и желать нельзя. Тут я и не выдержал и заявил, что пойду искать человека.