— Хреново, — прохрипел я, пользуясь недавно приобретенным навыком болтать в туманном обличие, — Но жить буду. У вас тут что?

— Кажется, яд или сильный токсин парализующего типа, — озвучила свои мысли моя призрачная подруга, — Она должна была его укусить, убило бы обоих.

Пара минут тишины помогают мне прийти в себя. Это довольно забавно, сидеть «рожей» в клубе, а «жопой» оглядывать окрестности, только вот травмы не позволяют развлекаться. А еще зрелище очень мощного неогена, от которого можно ожидать что угодно… К примеру — его судорог от токсина, пропитывающего пиджак.

— Как же… так, — наконец, давит из себя мужчина, поднимая на меня взгляд, — Я же… ради… неё. Всё это… ради… неё⁈

Мне бы промолчать, но не умею. Характер совсем говнистый стал. Это всё Кладышева виновата, она меня портит и сексуально извращает. Давно извращений не было, понимаете? А тут еще меня взорвали, причем, если учесть мужика со сферой, то три раза подряд. Херовый день.

— Ты не тех людей считал плохими, Коробок, — говорю я, — Мы, конечно, говно, но… лучшее говно в мире. Остальное всё хуже. Гораздо хуже.

Глава 15

Враг моего врага

— Товарищ майор, со всем моим уважением… — ядовито прокряхтел я в удерживаемую передо мной трубку, — Вы поговорку о микроскопе и забивании гвоздей знаете? Знаете! И в который раз пытаетесь себе и мне внушить, что я микроскоп, а не молоток! А я даже не молоток! Витя простой советский студент, он на программиста учится, так…

Сакраментальное «х*ле вы хотели» не успевает вырваться с моей… поверхности, как в трубке раздаются недовольные маты начальства. Окалина Нелла Аркадьевна изволит очень сильно гневаться, причем повод у неё не просто конкретный, а прямо-таки чугунный — Коробок. Едва дышащий, слегка отравленный, безнадежно убитый депрессией, категорически нетранспортабельный, местами натурально умирающий и… единственный возможный источник информации. А еще он обосраться какой опасный, неподконтрольный, неадекватный и… единственная ниточка, способная привести нас к пониманию о происходящем.

А теперь вопрос — кто кроме легендарной Ахмабезовой может вытащить этот полутруп с того света? Хотя бы физически? А это телепортатор, а это куча ненужного внимания, шумиха, которая и так раздувается из-за того, что Юльке пришлось на неделю отложить концерт из-за травм своих говнарей… ну и меня заодно. И всё из-за того, что когда-то в Африке криворукий Витя не добил одного везучего засранца.

— Изотов, не делай мне мозги! — рявкнуло из трубки, — Мне пох*й, как ты это сделаешь, но после Ахмабезовой чтоб занялся своим кровником, понял⁈ Нам нужно знать, что они с этой смертницей нах*евертили! Как Наташка закончит, так ты начнёшь! И хватит мне тут ныть! Если вы обосрались, а вы точно обосрались, то изымать вас из турне нельзя, а значит я без тебя и Юльки еще на пару месяцев! Так что сделай хоть что-нибудь полезное! Всё! До связи!

И трубку бросила. Я уныло посмотрел на Палатенцо, держащую трубку. Та ответила не менее грустным взглядом. Еще бы, от меня в лучшем случае осталась треть объёма. Это там, в той деревушке, в горячке боя, да порядком сотрясенный взрывами я не понял, сколько и чего потерял, а вот потом, когда Коробок вырубился, а на улице заулюлюкали сирены… меня скрючило по-взрослому, как никогда. У вас когда-нибудь болело всё?

Вот у меня да. А живому туману обезбола не полагается. Спать тоже. Весело, короче.

В дверь поскреблись.

— Если это снова эта лахудра, то держи меня, Юль! — зарычал я, — А то ведь изменю! Не конвенционным способом! Я могу, ты уже знаешь!

Действительно могу, чего уж там. Когда ночь боль особо достала, а Палатенцо бурчала что-то крайне нелестное о моем уровне интеллекта, я, отрастив щупальце из оставшейся массы, неплохо так Юльку в воздухе поболтал, нарвавшись на пару слабых разрядов, скорее отвлекших, чем доставивших неприятные ощущения. Тогда и выяснили, что я могу призрака тыркать с места на место куда быстрее, чем та способна летать. Бонус, однако.

А вот та, кто скребся в дверь, а сейчас улепетывает со всех ног — еще своего дождется! Что, вам интересно, где была эта гребаная Треска, с которой всё началось⁈ Да нигде, там же в клубе шкерилась! Пока «нашим» били морды, долбанная панкушка вовсю трахалась с каким-то местным типом, а когда начался шухер — просто-напросто стала невидимой, зажавшись в уголке. Всего делов-то, она и так голая была! Тактически правильно? Да! Только вот по вине кого это всё случилось⁈

Гррр…

В двери образовался Аносов, смерил ругающегося меня взглядом, после чего исчез.

Начавшийся день особого облегчения не приносил. Я туман, у тумана нет мозга, способного устать или вырубиться, нет нервных окончаний, боль как есть, так и не притупливается. Тут еще и нервы от всего этого фарса, да и просто от нахождения в одном здании с невменяемым Коробком. Один плюс — Пашка на низком старте, так что как только появится Ахмабезова…

С треском разрядов и хлопком изнасилованного пространства в комнате появилась невысокая, кругленькая и вечно спешащая женщина, моментально закрутившая всю движуху вокруг себя.

— Юлька? Привет! Так, времени нет, где этот твой? А вот? А чего такой мелкий? Что? Поняла. Потом! Ведите к этому! Ну которому! Так, ты поняла, всё, веди! У меня полчаса максимум, потом забор из этой же комнаты, ясно? Хотите, чтобы вас Поклюев сожрал? Нет? Знаете вообще, кто он? Как не знаете? Чему вас учат? Ну блин…

Никакая физическая боль не сравнится с болью душевной, вызываемой тарахтящей на своей волне женщиной. Вот есть глухари, да? Они токуют. А женщины тарахтят. И вот не слушать, о чем это они там тарахтят — иногда очень и очень опасно. Я и глазом моргнуть не успел (у меня нет глаз, но надо было моргнуть!), как закончившая посредством Паши (то есть парализацией) с Коробком Ахмабезова открыла охоту на… меня.

— Превращайся! — ультимативным тоном поведала она ничего не понимающему мне, оказавшемуся зажатом в углу своей же невестой, меж пальцев которой искрили молнии, — Ну, Изотов? Давай! У меня не так много времени!

— А? Что? Чего? — охренел я, — Не могу! Мне массы не хватает!

— Яиц тебе не хватает! Ну, соберись с духом! Бегом! — поторапливала меня эта злыдня.

— Да не буду я! Это больно! Очень больно!

— Витя, надо! — вмешалась бдительно наблюдающая за паникующим мной Палатенцо, — Мы знаем динамику твоего восстановления, она займет месяц с лишним, если всё вот так бросить!

— И хер с ним! Пусть занимает!

— А Глаз с Акридой⁈ Как ты их лечить будешь⁈

— Да хер с ними! — взвыл я, — Мы приехали уже! Всё! Операции конец!

Да, знаю, не прав, очень не прав, но вы даже не представляете, насколько это больно — превращаться в неполном состоянии!

— Витя!! — Юлька вся покрылась разрядами.

Да вашу мать!

— Давай, пациент хренов, скукоживайся! — подлила масло в огонь очень торопящаяся целительница.

Да что это за жизнь такая-то!

Что сказать, мне было плохо и было плохо несколько часов. Ни вздохнуть, ни пёрнуть, ни закинуться анальгином, лишь болтаться в воздухе болеющим облаком, не годным практически ни к чему, кроме как к молчаливому страданию. Знаете, о чем думает человек, у которого болит осколок зуба? О том, как он хочет его выдернуть какими-нибудь щипцами. Ссытся, конечно, но хочет. Этот же обломок вот, вот же он, сука такая, языком нащупывается. Зачем куда-то идти. Схватиться, напрячься, и…

В общем, я думал как-то так, запуская обратную трансформацию. Запуская, несмотря на то что запускаться она не просто не хотела, а было четкое ощущение, что это невозможно. Физически, психически… никак. Только вот тому психу, кто уже вцепился своими дурными руками в плоскогубцы и тянет, тянет, тянет этот проклятый обломок — полностью насрать на такие незначительные условности. Он слишком созрел, чтобы продолжать довольствоваться доводами разума, им уже движет слепая, глухая, тупая, ленивая вера!