Когда часы показывали два, я вставал из-за стола, шевелил затекшими руками и ногами и шел обедать. Мой желудок малость подпорчен, так что я всегда обедаю в диетической столовой и не забываю выпить бутылку минеральной воды. Сказал же мне врач: «Вам надо пить эту воду. Ежедневно. Круглый год. Не будете пить — сразу почувствуете себя хуже». Вот я и пью водичку. Даже как-то пристрастился к ней, словно алкоголик к водке.

Итак, съем какой-нибудь остывший молочный супчик, съем рисовую кашу с маслом, выпью эту свою водичку, посижу минуточку в сквере, втягивая в легкие свежий воздух, и возвращаюсь на службу. Полдня отработано. Много чего подсчитано, уточнено, улажено. К пяти часам бумаг на столе поменьше, но я знаю, что завтра утром их окажется еще больше. Такая уж моя судьба: вечный бой с этими бумагами, а они плывут, словно по реке — ни начала, ни конца.

Вот и пять. Все-таки время течет неумолимо. И каждый день проходит, каким бы скучным он ни был. Я надеваю шляпу (старая она у меня, надо бы купить новую, но все недосуг) и иду домой. А куда еще пойдешь? Рестораны, кафе — не для меня, фильмы смотрю редко, в самодеятельности не участвую, в обществе филателистов не состою. Правда, одно время начал было собирать спичечные этикетки, но потом плюнул — несерьезно все ж, по-детски. По дороге домой покупаю «Вечерку», там много всяких объявлений («Продам новое пианино», «Требуется няня», «Квартиру в Саратове меняю на квартиру в Вильнюсе или Каунасе»), и сообщения со всех концов света, и фельетоны, и соболезнования родственникам умерших.

Вернусь, а жена и дети прикорнули у телевизора (купили мы его в рассрочку). От него, проклятого, больше нервотрепки, чем удовольствия: детей палкой не отгонишь, жена тоже может просидеть перед ним целый день (фантастическое терпение!). Дети не готовят уроков, жена начинает ворчать, когда приходится постоять в очереди за колбасой.

Летом мы с женой получали отпуск и уезжали на месяц с детьми к моему дяде, колхозному бригадиру, который жил совсем неплохо: скакал на лошади, скликая людей на работу, каждый год откармливал несколько свиней и продавал по корове. Карманы у него набиты деньгами; на меня он смотрит с еле скрываемым презрением, словно говорит: «Что у тебя есть-то, хоть и учился, диплом получил? А я вот отгрохал новый дом и скоро скоплю на «Москвич». Дети пили в деревне парное молоко, жена вязала и вышивала, я торчал у реки с удочкой, и каждый день мне попадалась кое-какая рыбешка. Только жена не хотела с ними возиться. «Разве это рыба? Не стоит и руки марать. Лучше посмотри, каких щук дядя принес. В тазу не умещаются!» Мои рыбешки на самом деле и сравнить нельзя было с дядиными щуками, но я ловил их сам, а дяде приносили — то рыбы, то самогону, потому что одному нужна была лошадь, другому — сено, а третьему еще что-нибудь. Не зря дядя поговаривал, что умеет жить.

Месяц в деревне пробегал как один миг. Потом снова город, снова стол у окна и кипа новых бумаг. Сотрудники обменивались впечатлениями: кто где отдыхал, что делал. А начальник хвастался поездкой за границу; в его кабинете в эти дни непременно пахло английскими сигаретами.

Значит, пять лет прошло. Да, прошло… Сам даже не знаю, с чего меня взяла тоска. Не хотелось идти за «Вечеркой», не хотелось домой. Хотелось чего-то неожиданного, но я не знал, с чего начать и что делать. Вдруг в голову пришла мысль — выпить вина. Махну рукой на все запреты и повеселюсь. Сегодня как раз выдали получку. К черту новую шляпу; еще полгода похожу в старой!

Я зашел в первое попавшееся кафе и выпил у стойки два фужера вина. Ей-богу, я почувствовал себя лучше. Но какая-то тяжесть по-прежнему давила сердце, и я снова задумался о тех пяти годах, что так бессмысленно прошли. Надо что-то делать, надо изменить свою жизнь. Изменить? А как? Откуда мне знать? И смогу ли? Хватит ли воображения и сил? Может быть, сперва надо разыскать старых приятелей, посмотреть, как они живут, послушать совета или вообще услышать доброе, разумное слово. Вдруг все выспится само собой и жизнь моя станет поярче.

Я позвонил Ричардасу. Ответила его жена.

— Ричардас в ванной, — сказала она. — Позвоните через час.

Я поменял еще одну двухкопеечную монету и позвонил Альгирдасу. В потрескивающей трубке раздался его спокойный голос.

— О, какой ты молодец, что вспомнил обо мне, — сказал он. — Что? Хотел бы ко мне зайти? Это просто прелесть! Столько лет не виделись. Но ты меня прости — сейчас я с женой иду в гости; муж ее подруги купил «Волгу». Сам понимаешь… Такой случай… Надо облить.

— Обливайте, обливайте, — буркнул я. — Позвоню тебе, когда автомобиль уже успеет высохнуть.

— Ну, что за тон? — обиделся Альгирдас.

Я попрощался с ним; меня раздражал его голос, от которого несло благополучием жиреющего гусака. Я вспомнил, что Альгирдас недавно стал заместителем начальника солидного учреждения. Бедняга, сколько раз гнул спину перед своим начальником, сколько раз посылал цветы, поздравления, из кожи лез, ухаживал за глупой, как пень, начальничьей женой. Но своего добился. Пешком обедать больше не ходит. Сшил пять костюмов и в прошлом году в Италии съел десять кило апельсинов. Так он сам утверждал. Я не выдумываю. У него даже случился понос, но он тут же вылечился кофеем из автомата; кофе там просто удивительный.

С Альгирдасом покончено. Еще позвоню Вилюсу. Снова разменял монетку и набрал его номер. Протяжные гудки. Я уже хотел повесить трубку, но он все же откликнулся. Голос усталый, тяжелый. Явно — что-то случилось. Может быть, бросила жена, которая презирала его за то, что он слишком мало зарабатывает? Но получай он даже тысячи, он бы не удовлетворил ее прихотей.

Я не спросил, почему он так подавлен. Не хотел еще больше портить ему настроение.

— Приезжай, — сказал он. — Буду ждать. Непременно приезжай. И бутылку вина захвати. Ты мне нужен.

— Хорошо, — сказал я. — Я сейчас.

Вилюс сказал свой новый адрес: он жил в районе новостроек, недавно получил квартиру. Вот повезло. А я еще стою на очереди. Восьмой год. Ничего, подожду годик-другой и получу.

Я выпил все, что заказал, вышел на улицу (уже смеркалось) и сел в автобус. Дьявольски тепло и душно было в автобусе. Меня разобрало. Видно, лишнего хватил, кроме того, я уже говорил, что обычно пью минеральную. Желудок, чтоб его нелегкая!

Автобус доставил меня на край города. Передо мной в сумерках белели блоки новых домов, таинственно мигали сотни огней. Там жили люди, и у каждого была квартира рядом с соседской. Сотни квартир, сотни людей. Все в своих комнатах за стенами и занавесками.

Земля была разрыта. Я брел, увязая в глине, огибая глубокие рвы и ямы — здесь, наверно, прокладывали теплоцентраль или кабели. И я заблудился. Остановившись, я понял, что очутился в другом квартале; так и не нашел дома, где жил Вилюс. Огней убавлялось: было поздно, люди гасили свет.

Я заметался, потом заторопился в сторону огней, не глядя под ноги, и вдруг почувствовал, что падаю в какую-то глубокую яму. Падал я долго, словно в самые недра земли, в глубокую шахту, и страшно обрадовался, когда ударился о мягкий песок. Тряхнуло меня здорово, но больно не было. Шляпа слетела с головы и исчезла в непроглядном мраке. Я ее не искал. Бутылка вина в кармане уцелела. Просто чудо! Я потрогал ее и попытался выбраться из ямы. Но яма оказалась глубокая, с отвесными краями. Я лез на стенку, как угодившая в горшок мышь — земля начинала осыпаться, и я снова оказывался на дне.

По правде говоря, здесь было не особенно плохо. Я отпил из бутылки, растянулся на каких-то досках, нащупал в темноте свою шляпу, положил ее под голову и тут же заснул.

Всю ночь я проспал как убитый. Меня разбудил пронзительный, неприятный смех и удар по голове. Я закоченел, мне хотелось есть. Ныла поясница. На краю ямы стояли двое мальчишек. Лицо одного из них напоминало морду шакала. Он ухмылялся, показывая испорченные зубы.

— Эй, давай-ка обмочим его!

Они снова расхохотались.

Я вскочил, схватил камень и, заорав не своим голосом, запустил в них. Мальчишки мигом спрятались, но вскоре снова появились на краю ямы. Они швыряли в меня мокрыми комьями и громко ржали всякий раз, когда попадали мне в голову или спину. Земля сыпалась за воротник. Я вопил, ругался, угрожал, но они еще пуще веселились, видя мое бессилие. Боже мой, я бы, правда, убил этих ублюдков, если бы мог выбраться из ямы — от бешенства я задыхался. Но в это раннее утро я ничего не мог им сделать; и они это прекрасно знали.