Долго, протяжно гудит судовая сирена. Наконец из палатки выскакивает маленькая фигурка, и вверх взмывает зеленая ракета, дескать, «все в порядке, мы здесь, ждем вас».

Представляю, как им приятно выбираться из теплых и уютных спальных мешков…

Группа славного ленинградского геолога Леонида Мурашова состоит из двух человек. Вот и второй показался. Бегают вокруг палатки. А мы уже спустили шлюпку. Будем снимать их отсюда, перевозить в другое место.

Вытаскиваем распорки, валим палатку. Собачонка геологов — черненькая, хвост торчком — сидит в палатке до последнего: практичный песик, понимает, что успеет еще намерзнуться.

Когда палатка снята, на ее месте остается всякий мусор и ненужная рухлядь. Хозяева разводят костер и жгут все до мелочей. Там, где жили геологи, все должно остаться, как было до них. Чувствуется, что эти парни испытывают глубокое почтение к красоте природы, не желают нарушать девственную чистоту Севера.

Но вот все погружено. Последним садится в шлюпку Леонид, прижимая к груди собачонку. Ясно, что привыкла она путешествовать таким образом, дремлет себе в теплых руках человека.

На талях поднимаем шлюпку и лодку геологов.

«Тайфун» огибает длинный полуостров — Землю Андре. И вот мы уже в Вейде-фьорде, с другой стороны полуострова. Можно высаживать группу Мурашова.

Новая стоянка группы на Земле Андре, возле Пурпурдален — Пурпурной долины. Облачка, ночевавшие на склонах гор, уплыли, но места, где они спали, покрыты снежком. Лежит себе этот августовский снег, белеет, и нет никакой уверенности, что собирается он растаять. Геологи озадачены. Если так будет продолжаться, если снег хоть на палец покроет склоны, то их полевым работам конец.

Ухожу от берега, и сразу обнимает меня тишина. Если хочешь услышать безмолвие северной земли, потрудись прилечь на нее. Ни жужжания насекомого, ни шелеста листьев, ни шепота трав. На моховых подушках горят маленькие звездочки тундры — белые, желтые и фиолетовые цветы. И для кого они цветут здесь? Ни пчел, ни бабочек. Никто не гостит в их чашечках. Может, просто радуются солнцу? Украшают землю?

Геологи расставляют палатку. Матросы помогают им. Так скорее.

У берега потрескивает костер, горит выброшенный морем на землю плавник — ветки, сучья, обломки досок. И у огня уже пристроилась собачка. Выбрала самое теплое, по ее мнению, местечко и немедленно свернулась калачиком. Лежит комочек черной лохматой шерсти.

Конец Вейде-фьорда упирается в гору. И эта розовая гора точно сошла сюда с картины Чюрлёниса «Козерог» из «Знаков Зодиака»… Только сам Козерог сейчас куда-то ушел, быть может, в свое созвездие, сияющее где-то далеко, в темной южной ночи.

Вздыхает корабельная лебедка, поднимая на борт шлюпку. Сейчас загремит и якорная цепь.

Ночь белым-бела, а огонек костра на берегу приобрел какой-то странный цвет — поблескивает, точно яркий оранжевый глаз.

Снова огибаем Землю Андре. На этот раз спокойное море кажется темно-зеленым. Сверкают на солнце уже выбеленные снегом вершины. Скоро полночь. С полюса веет холодом, и на палубе долго не выдержишь.

Выходим из фиорда в открытый океан. Северный Ледовитый. Впереди еще долгий путь — нам плыть и плыть по Гренландскому морю, вдоль западных берегов Шпицбергена, пока не войдем в Ис-фьорд и лишь тогда окажемся в Баренцбурге.

Разбудило меня какое-то непривычное, но приятное ощущение. Точно на качелях качаюсь.

Спустил ноги с верхней койки (они здесь в два яруса), встал и едва не врезался лбом в переборку. Качает крепко. Точнее сказать, не качает, а швыряет. «Тайфун» отплясывает джигу. Погода внезапно испортилась. Ветер переменился. Дует зловредный зюйд.

А лежать хорошо! Чертовски приятно, такая сладкая дремота наваливается… Плыл бы да плыл… Но голод гонит в кают-компанию. Правда, за столом сидеть — не в койке лежать. Несколько неудобнее.

Стул — одушевленное существо. Вздыхает, поскрипывает, пытается выбраться из-под тебя. В кают-компании появилось множество непривычных звуков, которых прежде и в помине не было: что-то постукивает, кряхтит, позванивает, охает. А за иллюминаторами клокочет море. Пол оказывается вдруг в самых неожиданных ракурсах. Тарелка с супом самопроизвольно разъезжает по столу. Хорошо, что у него сделаны на этот случай бортики — задерживают. Но суп, конечно, не удержишь. Положишь ложку, пытаясь поймать тарелку, протянешь руку, чтобы снова взять ее, — куда там! Уползла! А как сложно, оказывается, налить чай в стакан! Поплаваешь в таких условиях подольше, чего доброго, эквилибристом станешь — вволю натренируешься. И все-таки голод не тетка. Идешь на все жертвы, но желудок удовлетворить надо. Полагаю, что голодный человек, и вверх ногами подвешенный, ухитрился бы поесть…

Иду на мостик к капитану, вернее, в ходовую рубку.

Какая же это красотища — наблюдать отсюда, сверху, как режет воду наш кораблик: задерет нос и лезет на волну, дубасит ее, подминает под себя, хоть и дрожит от напряжения. А волна, рассекаемая форштевнем, бесится, прыгает на палубу и с ревом и пеной стекает прочь.

Сколько хватает глаз — от береговых скал до горизонта — дыбятся, скачут белогривые волны. Все море полно ими.

А сверху еще моросит дождь. Южный ветер в полную силу показывает свой паршивый характер.

Так и идем мы сквозь непогоду до самого Баренцбурга.

Сошел на берег, и… чтоб ему пусто было! Качается под ногами земля. И по лестнице к гостинице иду — каждая ступенька пляшет. Но самое любопытное — это стены в комнате: такой хоровод вокруг меня затеяли, что пришлось схватиться руками за стол. Наливаю кофе в чашечку, а она куда-то убегает. И ведь не пьян!

Так и танцевало все, пока не выспался я как следует.

15

В 1929 году на берег Адвент-фьорда доставили привезенных из Гренландии семнадцать молодых овцебыков. Выбрали бухту поудобнее и выпустили стадо.

Эта бухта, расположенная почти напротив Лонгиербюена, с того времени получила название «Мускусная», потому что у овцебыков есть еще и другое название — мускусные быки: во время гона от самцов сильно пахнет мускусом.

До сих пор овцебыки жили только в Гренландии и на северных островах Канады. А тут прижились на Шпицбергене. И надо сказать, хорошо прижились, освоились. И никому не мешают. Это один из тех исключительно редких случаев, когда акклиматизация нового вида животных не вызвала неприятных последствий. Достаточно вспомнить кроликов в Австралии, лисиц и оленей в Новой Зеландии или тот ущерб, который наносит нашим лесам и полям енотовидная собака, а озерам — ондатра. А вот овцебыки — живые воспоминания о ледниковом периоде, современники мамонта — великолепно освоились на Шпицбергене.

Правда, живут они всего лишь в нескольких долинах южной части Западного Шпицбергена, где были выпущены сорок с лишним лет назад. Но популяция растет: ныне их насчитывается более сотни.

Очень непривычное и странное, на наш глаз, животное эти мускусные быки. Впрочем, как считает современная наука, они гораздо ближе к баранам, чем к быкам. Глянешь и сразу чувствуешь, что перед тобой современник мамонта. Темно-коричневый, лохматый, приземистый, несколько напоминающий яка. Рога крепкие, изогнутые. Вооружены ими и самцы и самки. Смотришь на овцебыка, и создается впечатление, словно он трачен молью: шерсть с боков длинными прядями свисает до земли, тянется по ней, цепляется за камни… И остается на них клоками. Я уже говорил, что длина покровного волоса — до метра, а собственный рост — всего метр тридцать сантиметров — от передних копыт до загривка. В длину хороший экземпляр достигает двух с половиной метров. И на вес не жалуется, некоторые крупные особи тянут до полутонны.

Среди льдов, сугробов, среди холода полярной ночи такая шуба, как у овцебыков, вещь необходимая. Отлично держит тепло. Это благодаря ей могут они, точно каменные, часами стоять на одном месте, не чувствуя мороза. Холод жмет, а овцебыку хоть бы хны.