Поодаль, на каменном мысочке, вижу одиноко стоящего маленького гуся — белощекую казарку. Его подруга сидит рядом на гнезде. Гнездо казарок тоже из пуха. Какой другой стройматериал отыщешь среди голого гранита?
Увидев меня, казарки поднимаются на крыло, улетают. В гнезде у них всего одно яйцо. Бегу обратно, хватаю кинокамеру. На ходу решаю: спрячусь, замру между камнями и сниму на пленку возвращение птиц к гнезду. Запыхавшись, возвращаюсь на мысок. А яичка и след простыл. Чайки свое дело знают.
Расстроился я. Удрученный опустился на кучу камней. Только вдруг что-то как зашумит у меня за спиной. Чайка налетела! Нападает и нападает. Но лишь сзади. Чуть-чуть шапку не сбила. Вот бешеная! Сейчас мы ее запечатлим. Внезапно оборачиваюсь, но не успеваю поймать ее в видоискатель — разбойница тут же кидается в сторону. Однако стоит мне отвернуться — возобновляет нападение, пикирует. Этак мы с ней и сражаемся. Вертелся я, вертелся, прыгал, прыгал, пока не попал ногой в трещину. Так завопил, что чайка скрылась совсем. Чуть кость не сломал, а кроме того, камеру о камни грохнул. Слава богу, объективы целы.
Прихрамывая, поплелся обратно к гнездам гаг. Но неудачи на этом не кончились. Среди абсолютного штиля вдруг поднимается ветерок. И все сильнее и сильнее. Порывистый восточный ветер. Над островком уже летит пух от гнезд, уже начинают долбить берег волны. Шумят, пенятся. Чайки взмывают вверх, используя аэродинамическую энергию ветра.
Давно прошел условленный час, когда товарищи должны были снять меня с необитаемого острову А их нету. Сколько ни глазею в бинокль — нигде не видать нашей скорлупки. Поневоле начинают сверлить мозг недобрые мысли: вдруг да…
Правда, на островке еще остались кое-где снежные заплаты. Значит, есть пресная вода. Ружье у меня и несколько патронов. Добуду гаг. И спички есть. Вот только ни единого деревянного обломка на берегу — сплошной камень. Что ж, обойдусь без жареного… И без огня не пропаду. Только бы во сне не замерзнуть. Ракетница есть, ракеты. Начинаю прикидывать, через сколько дней начнут меня разыскивать.
Далеко-далеко, за фиордом Магдалины, проходит морем белый корабль. Норвежские туристы. Обреченно разглядываю его в бинокль до тех пор, пока лайнер не скрывается в солнечной и ветреной дали моря.
Торчу в одиночестве на скале. Волны расшумелись. Порывы ветра тоже все сильнее. Таким несчастным, одиноким и всеми покинутым еще никогда я себя не чувствовал…
А вот и ребята! Честное слово, они!.. Тут, за мысом, и то паршиво. А в самом проливе когда задувает порывистый ост? Прыгают, резвятся белые ягнята с овечками, а то и большой баран вспенивается…
Что ни говорите, Анатолий мастерски владеет мотором. Подходит ко мне впритирочку. Только не заглохни, моторчик! Вывози, миленький. А то развернет бортом к волне.
Так уж заведено. Рассказываем по благополучном возвращении, кто о чем «тогда» думал. Сергей, оказывается, хотел было пристать к ближайшему островку и ждать там, пока спадет ветер… Сколько бы пришлось ждать, пока никто сказать не может.
Анатолий, шинкуя на дощечке последний из привезенных нами кочанов капусты, что-то мурлычет себе под нос. Что ни говорите, а приятно доставить домой в целости и сохранности собственную шкуру.
Пока поспеет обед, отправляюсь побродить по берегу. Я обязан идти вдоль берега именно в эту, а не в другую сторону и не удаляться от него. Таков закон экспедиций. Если в определенный час не вернусь, товарищи выйдут на розыски. И еще обязан захватить ракетницу, ружье, ракеты. Моя кинофотоаппаратура тоже достаточно весит, а тут еще эти железки.
Чтобы не волочить далеко такой груз, взобравшись чуть повыше от линии прибоя, усаживаюсь на горку замшелых камней и оглядываю море. Вот голубеет островок, с которого я недавно так счастливо выбрался.
Напротив меня уселась на камень пуночка. Проворно бегает туда-сюда. Явно взволнована. Я спокойно смотрю на нее, не двигаюсь. Металась-металась белокрылая птичка и вдруг шмыгнула в какую-то щель. Подошел я поближе, прижался к щели лицом, и, когда привык к полумраку, вижу совсем рядом клювик и две черные пуговки — глаза пуночки, нацеленные на меня. Так вот где ее гнездо!
Погрев малышей, пуночка выбирается из расщелинки между камнями, улетает. Снова заглядываю в ее дом. Разевают желтые клювики птенцы, просят есть.
Пройдет немного времени, оперятся они, выберутся из гнезда. А тут и дню конец. И полетят пичуги через громады холодных вод, через Баренцево море, к берегам Норвегии и дальше на юг зимовать. А едва займется северный день, пустятся в обратный путь, к суровым северным скалам, петь свои песни и выводить птенцов. Великий зов Севера, зов родины…
Сижу, боюсь шевельнуться. Пуночки ко мне привыкли. Видать, сочли за какой-то странный камень. Ну и пусть себе торчит, коли хочет, главное, чтобы не двигался, не пугал. То самочка, то ее супруг появляется у гнезда, ныряет в щель, кормит малышей.
Глянул на часы. Батюшки! Просрочил контрольное время. Скоро друзья отправятся на поиски. Надо скорее возвращаться.
10
Уже которое утро море неспокойно. Когда солнце клонится к полуночи, спускаясь к скалам острова Датского, ветер утихает. Белые барашки, сновавшие по проливу, укладываются отдохнуть, успокаивается море. Мы радуемся, надеясь, что и утром будет тихо. Проворно ныряем в свои спальные мешки запасать силы, чтобы завтра бодрыми отправиться в поход.
Встаем. Ветер уже треплет пленку в окне. Солнце сияет над ледником — на востоке. Умываемся, завтракаем, а ветерок тоже набирает силу, уже гудит в печной трубе. Выходим взглянуть на пролив — резвятся белогривые волны. День начался. Снова неуютно в нашем проливе — не проедешь по Соленой улице.
— Если и завтра будет так же, потащимся к Магдалине пешком, — решает Сергей. — А нынче еще полентяйничаем.
Новый день. Ясно. Но море в барашках. Значит, пешком. Оставляем Толю заниматься домашним хозяйством, договариваемся, когда должны вернуться, и отправляемся с Сергеем к Магдален фьорду.
Неблизкий край. И добраться туда — дело нелегкое.
Черт бы их побрал, эти осыпи. Впечатление такое, будто какой-то разъяренный великан грохнул молотом по вершине, кое-что от горы осталось, однако большая ее часть, разбитая в кусочки, посыпалась во все стороны. И лежат эти обломки беспорядочными навалами — очень непрочно. Поставишь ногу, а камень шатается, вот-вот сковырнется. Так и ногу невзначай поломать недолго. Одно хорошо — очень уж живописны эти камни. Такими нарядными лишайниками обросли — и сами разных цветов и оттенков, и лишайники то бурее, то светлее. Залюбуешься.
Куда гнуснее всех этих неверных камней другая вещь — кинокамера. Тянет плечо, как вериги, болтается на своем кожаном ремешке из стороны в сторону, норовит столкнуть в какую-нибудь трещину поглубже.
Но поскольку шагаем мы к Магдалине, самому красивому, как уверяет Сергей, месту на всем архипелаге, все эти неприятности кажутся мелкими и неважными.
Перебрели полосу осыпи, снова идем по прибрежной гальке. Тут куда удобнее! Волны набегают, разбиваются о каменные гряды, уползают назад. На камнях, торчащих из воды, сидят чайки. Хитрые птицы. На берегу и на сто шагов не подпустят — улетят, а тут сидят себе, водная преграда защищает. Можешь совсем близко подойти — не обращают внимания. Им хорошо известно, что двуногие не плавают и вброд не ходят.
Сползающий по долине ледниковый язык пододвинул к самому берегу моренный вал и прячется за ним, выгнув белую спину. Над ледником гора, растрескавшаяся, распадающаяся на острые крупные и мелкие обломки. По карте до Магдалины идти и идти — до того дальнего мыса, и еще за ним добрый кусок.
Место, куда мы направляемся, названо в честь новозаветной Марии-Магдалины. На разных картах оно именуется то заливом, то фиордом. Шириной километров пять у своего устья, Магдалина потом сужается, врезаясь в ледники и горы, и километров на восемь тянется в отвесных скалистых берегах в глубь острова.
