А у психов жизнь - так бы жил любой:
Хочешь - спать ложись, хочешь - песни пой!
Предоставлена им вроде литера -
Кому от Сталина, ну а кому от Гитлера...3
В общем, и так далее. Ага, Челентано уже пропел. Что теперь пошлют по волнам своего эфира? Я бы хотел еще «Возвращаются ребята...».
Валюкевичюте, что ли, поет. Ва-азвращаются ребята... Исполины... Ну, это не про нас. Ого! Нет, ты слушай! Надо же, так угадать! Прямым попаданием! Крутани погромче! Можно сказать, специально для меня. Ух ты, жаль громче не берет. А то бы на всю катушку... Ис-по-ли-и-ны! Словно вихри! Мурашки по спине! Будь здоровенька! Хор-р-рош! Молчи, не ори. Поболит и перестанет... Нечего столько пить. Еще! Словно вихри! Что ж, пора вставать, что ли. Эй... эй, ты! Чего ты, горюшко? Ам-м! Скажи что-нибудь! Чего ты... бля, никак готовенькая? Хрюкала, хрюкала... минуточку? Тюх, тюх - по щечке, по щечке. Да что же это... готовая, правда... Не шевелится. Эге, надо поскорей уносить ноги. Только, прости, дорогая, возьму у тебя эту трехрублевку. Знаю, где заныкала, тама... Эй, шлюшенция, кончай царапаться! Ну и курва ты! Думал, правда, хана. А она-то... Я хвать, она - цап! А как прикинулась-то! Трясешь ее, вертишь, по щечкам хлопаешь. И не стыдно, кобылушка? Как не выругаться! На тебе, на-ка! Теперь можешь плакать. Всё! Пошутили и хватит! Трешка все-таки у меня.
Схожу, возьму еще пива. Сама сходишь? Когда нам хватало? До вечера еще далеко. Только, слышь, мигом! Ну и концерт по заявкам, никогда такого не было. Идешь? На вот шестнадцать копеек, возьми заодно пачку «Примстона»4. Как кошка, ну, точно кошка. Уж холодеет, уж и коченеет, а как вскочит! Ничего, ничего... Не сегодня - завтра, когда-нибудь. Знать не дано... Одно счастье... Эх, не все ли равно... А ведь пересрал, ишь, сердце как колотится... все из-за тебя... надо же, как стучит! Жди теперь дожидайся этого пива... все... хватит... да ладно... сплю... ага, сплю... я...
1991
Дно
Рецепт блюда «Рис по-корейски»
Дружочек ты мой! Говоришь, знаешь, что такое Дно? Ну и? Дно - это почти то же, что Другая Жизнь, - говоришь, потряхиваешь каштановыми кудряшками и, чтобы я не разглядел твои редкие зубки, отворачиваешься, хихикаешь. Смейся, сколько влезет, а вот если окажешься на самом Дне, ой, поплачешь кровавыми слезами. Кровью изойдешь и соленым потом — он разъедает любую краску и безобразными пятнами портит вещи, постель, пол. Хотя... хотя, возможно, ты и знаешь, по крайней мере, где вход в это самое Дно.
Так внезапно нагрянула ты в мое съемное жилье на Мавританской улице, уверенно распахнула тонкую фанерную дверку в мои владения, пригляделась, потянула носом и упала без чувств. С полки свалились «Немецко-литовский словарь» Шлапоберского, пустая пивная бутылка и сапожная щетка. Ты упала в обморок! От всей этой духоты, спертого воздуха, от запахов, плывущих из кухни сударыни Клейн-Комар, от вони пригоревшей еды и помойного духа. Хорошо, что ты не вошла в кухню, где закисают мокрые тряпки, загнивают объедки, где в грязной постели разлеглась Старая Корова - она жалобно мычит: пи-ва! Да, во всем виновата, как мне кажется, она — Старая Корова, та самая Клейн-Комар. Мычала все громче да громче? Пи-ва! Что тебе оставалось? Прикрыла алый ротик розовой ладошкой и шлеп на пол - бесшумно укатился в сторонку зеленоватый флакончик лосьона. Я поднял тебя и уложил возле печки на матрац - один край его был измазан кровью, из другого торчала обгорелая вата. Кровь и пепел. На дворе сияло апрельское солнце, с потолка сыпалась штукатурка, мир просыпался в очередной раз, а ты лежала и не двигалась.
Ладно. А зачем сюда полезла? На что надеялась? Я же говорил: работаю киномехаником, люблю выпить. Охота была самой поглядеть? Да уж, это тебе не папочкины апартаменты. Здесь живут простые скромные люди, и жизнь их крепко потрепала. Увидишь еще. Понятно, и они теряют сознание — на улице, в поезде, на базаре. У всякого случаются минуты слабости. Встречаются и такие: оцарапают хлебным ножом палец и - хлоп на пол, так действует вид собственной крови. Ты сомлела от недостатка кислорода, вполне понятно.
А мы-то как перепугались! Комариха, старая кляча, мигом забыла о пиве, набросила ватник на голое тело, схватила подойник и помчалась к водокачке. Она в соседнем квартале, у Четвертого управления. Комарихина дочь, престарелая Матильда, кинулась массировать твои ляжки, я с трудом ее оттащил. Затолкал в угол, там она сразу уснула. Она жалобно сопела и не увидела, как из соседней квартиры выбежала вдова Мирски и стала совать тебе эфедрин, нюхательный табак и анисовые пастилки. Брысь, ведьма, - крикнул я, - сгинь. А, ты не знаешь: Мирски не выносит, когда ею командуют. Она плюнула в мою сторону, вытащила из-за пазухи кухонный колун и подскочила ко мне. Лезвие проехало по спине, не причинив никакого вреда: моя сорочка вся задубела от кухонной сажи, пыли, солей и песка. Да и колун давно не встречался с точилом. Надежда Мирски проворно сбегала к себе и вернулась с маникюрными ножничками. Возможно, ей показалось, что ты рожаешь. И тогда тебя напугала Старая Корова - она опрокинула на тебя целый подойник студеной воды. Ты приоткрыла левый глаз, уверенно вымолвила: умираю! - и вновь погрузилась в нирвану. Вид ты имела исключительный! Ангел на помойке, мелькнула мысль. Ты себе лежала, а Комар и Мирски успели поцапаться, помириться и уже вслух обсуждали, где бы понадежнее спрятать твой трупик - в заглохшем колодце или в позабытом со времен войны убежище. Я как-то заглядывал туда - ржавые железные лавки, такие же коробки от противогазов и выпавшее в осадок настоящее время. Крыс — и тех там нет. Вот оно где могло быть, твое заветное Дно!
Я обратился к этим дамам в нескольких не слишком учтивых выражениях. Лексика возымела действие - обе так и присели от злости, отвернулись, подоткнули подолы и дружно показали мне два плоских посинелых зада. Мы добра желаем, про-фыркали они, а ты, гад, ругаешься! И пошлепали на кухню доедать свою воробьятину, запивая чесночным соком. Ведьмы - они ведьмы и есть. Затем Старая Корова, порыгивая, разделась, вышла во двор и окунулась в ржавую ванну с марганцовкой. Она лечилась от чирьев - чирьи гноились и воняли. На нее резво накинулись слепни и навозные мухи, однако из ванны торчал один лишь острый нос, а сама несчастная лежала, плотно прилепившись к дну ванны.
Что я мог теперь сказать тебе? А то, что не упади ты, мы бы с тобой потерялись бы совсем. Ты россомахой мызгнула бы вон из моей смрадной дыры, как в свое время разумно сделали Заира Гимбицка, Терезия Каунасская, кореянка Лю Ван Хо, Миля и Довиля. Yes, darling! А ведь не лыком шиты, живали в лагерях беженцев, шанхайчиках, блокгаузах и фортах. Но ты сломалась, и это наше счастье. Двенадцать часов пролежала, как полено, ничто не действовало. В стенку постучал оппортунист Чешуякис. Полпятого, сообразил я, поскольку в это время всегда подвозили свежее пиво. Я вернулся спустя добрый час с полным ведром этого благородного золотистого нектара. Попивая безостановочно, с жалостью поглядывал на тебя - где раздобыть стекло? Я вознамерился схоронить тебя в стеклянном гробу. Смастерил пивной компресс, положил тебе на лобик. Щеки начали понемногу розоветь, на губах выступила здоровая пена. Старая Корова высунула морду и бросилась к пиву, но я топнул ногой, и она мгновенно слиняла. Ты выговорила: Венеция, Венеция... - опасность миновала. Мирски выступила с воробьиной гузкой и рюмкой чесночной настойки, но была изгнана. Та же участь постигла и Клейн-Комар, даром что хозяйка квартиры. Я уже говорил, она не любит, чтобы ею помыкали. Комар дважды спасала мне жизнь - палила из двустволки и оба раза мимо. Все они сейчас вились, суетились, предлагали разнообразную помощь, запугивали сбоями менструального цикла, твердили заклинания и изрыгали ругательства — ёксель-моксель, холера ясна, так твою растак. Я не выдержал, достал последнюю сотню, огромную, как мужской носовой платок, с Александром III. Послал Мирски к оппортунисту, чтобы разменяла; она вернулась с десятью розовыми бумажками - на них был Ильич в кепке. Я отобрал три красненьких и вручил Мирски - на всей Мавританской улице она владела самыми внушительными запасами водки. Через одиннадцать минут она доставила полный бидон свеженькой водочки, зачерпнула полную эмалированную кружку и подала мне. Я отпил, а ты все еще лежала бездыханная. Лишь когда я раскрыл тебе рот, когда плеснул мавританского эликсира, ты вскочила как ошпаренная и, ко всеобщему ликованию, залпом осушила кружку. Так ты вернулась к жизни, неужели и впрямь вернулась? Ведь с того самого раза ты не обходишься без пяти-шести кружек на дню. Так вот и живем.
