- Ой, Валюха! - он хватается за живот, потом заключает Плискуса в свои криминальные объятия. - Люблю я тебя. Ох, и люблю! И тебя, Цецилия, люблю! — Через столько лет Плискус узнает, что у Рыжей есть имя - Цецилия! - А помнишь, Валек, как я тебя...
Плискус снова замахивается. Цецилия ловит его руку, прижимает к своему мягкому животу и произносит:
- Ну, ладно, ребята, ладно! Айда выпьем, а?
Турок открывает новую бутылку «Агдама», и все трое вдохновенно выпивают. Трое уже немолодых, потрепанных и многое вкусивших в этой юдоли собутыльников. Совсем низко проносится военный самолет. Они еще не стары, но лучшие их годы уже тю-тю. Трое давних, закадычных друзей. Трое грустных любовников, трое отверженных.
1991
Герберт фон Штейн, литограф
Штрихи к портрету
Вот он неторопливо спускается вниз по Латако — улочке-горке. Сейчас свернет на Русскую и вынырнет возле Пречистенской церкви. Так и есть, вынырнул - видите? Он, Герберт фон Штейн, сорока шести лет от роду, литограф-любитель. Благородная частица «фон» в его безукоризненных документах, увы, отсутствует. Однако все, и в первую очередь сам Герберт, так свыклись с этим «фон», что даже почтальонша, принося гонорар из Одессы или Венеции, никак не реагирует, когда, заполняя бланк извещения, литограф машинально ставит «фон Штейн». Он не еврей, как некоторым кажется, но и не немец, как думает Луиза, пригожая француженка, исследующая нравы и архитектуру Заречья. Штейн и всё. К тому же литограф.
Он не выскочка и не чванлив, но вся жизнь Герберта фон Штейна — нескончаемое приключение. Луиза лучше знает, можете спросить. Уйма счастливых случайностей, приятных недоразумений, ошеломляющих совпадений и так далее. Бывают и случаи чистого фатализма.
Вот он в глубокой задумчивости возвращается с ночного конгресса литографов GmbH. Порывистый ветер усиливается, слышен натужный треск. Минуты через три вскроется река, но человеку искусства это нипочем. На упомянутой улочке Латако литограф размялся, сейчас он молнией проскакивает железный мостик, а оглянувшись на противоположном берегу, замирает изумленно — нет мостика! Вилейка унесла.
Ерунда, говорит литограф своим многочисленным ученикам. Он рассказывает о встречах с духами, лжекентаврами, с утонченными сиамскими близнецами, вечно пьяными демонами - наука тут, уверяет Герберт, покамест бессильна. Он сообщает о неопознанных руинах на семнадцатом километре по Лидскому шоссе. Это искусство, поясняет он, когда-нибудь съездим туда! Его слушатели - большей частью молоденькие беглянки из родительских домов, во что бы то ни стало желающие сделаться литографами. Худенькие подростки, воспитанные и плоскогрудые. Они внимательно слушают, что рассказывает Маэстро. Некоторые даже конспектируют. Герберт фон пользуется ими как литографским камнем. Это помогает сосредоточиться. Зато каждая дебютантка получает ежедневно по литровой бутыли пастеризованного овечьего молока, а продвинутые - по три бутылки пива. Условия вредные, поскольку мало кто из них знает, как выглядит настоящий литографский камень и что с ним делают в действительности. Большинство об этом камне и не задумывается, хотя учитель то и дело обещает сводить в лесок и показать. Сам литограф пьет исключительно кипяток с морской солью и чистую водку, изредка добавляя в нее несколько капель мятных или анисовых капель. Это производит впечатление.
По субботам, а нередко и среди недели Герберт фон Штейн в некотором роде тайком отбывает на семнадцатый километр по Лидскому шоссе. Там, рядом с разрушенной усадьбой, в небо устремлены великолепные барочные руины. Настоящие английские романтические развалины. Их фон Штейн возвел по старинной испанской гравюре. Сам забыл - Доре или Хардина? Кропотливый, изнурительный труд. Один как перст. Девять лет добровольной каторги. Зато все свое, родное. Руины то возносятся, то рушатся. Таков, видите ли, замысел. Нет-нет, издалека в самом деле выглядят внушительно и правдоподобно мрачно. Несмотря на то, что всё из пенопласта, фанеры, картона и текстиля. Ходить там опасно, и не только потому что на сухом суку болтается скелет с надписью: «Пойдешь — конец найдешь». Эта отважная натура послужит не одному поколению. «Зеленые» уже взяли под защиту творение фон Штейна. Все, что нам представляется странным, любит повторять автор, странно лишь поначалу. Со временем мы с этим свыкаемся и даже начинаем любить.
А на кой нам, скажите пожалуйста, какие-то развалины? В истории — и человечества, и руин — таких примеров сколько угодно. Кстати, что нам за дело, как литограф обращается со своим контингентом? Наконец, стоит ли иронизировать, пусть без всякого умысла, по поводу словечка «фон»? Блажен лишь тот, чья жизнь и дела не вызывают излишнего любопытства. Такой человек навсегда застрахован от влияний, подражаний, грубых выпадов и даже самоубийства, постоянно подстерегающих людей искусства и безработных. Хотя Госпожа Костлявая все равно шныряет поблизости. Что и говорить.
Герберт фон Штейн в погожий воскресный день у себя во дворе налаживает скворечник. Во дворе нет ни единого дерева, поэтому водружатель взбирается на крышу и шест со скворечником приколачивает к коньку. И планочку-подпорку прибивает, чтобы птичий домик обрел надежность. Завершив сей труд, он садится на раскаленную кровлю, набивает трубочку, закуривает и терпеливо ждет гостя. Вскоре, сморенный жарою, засыпает и скатывается с крыши, вот тебе и на. Другой бы на его месте отдал концы, но Герберт фон Штейн шлепнулся прямо в гамак, где, едва заметно раскачиваясь, читала приключенческий роман пожилая барышня Потенция Винокур. Читательница хмыкнула, помусолила пальчик, перевернула страницу, и они продолжали сонно качаться вдвоем. Их не разбудило и щебетание скворца.
Ах, все это пустяки. Существенное никогда не проявляется сразу, как и медленно действующие яды: свинец, канцероген, скверное хозяйственное мыло и приправы литографской кухни. Все это можно без труда выяснить с маэстро Фоном за доброй рюмкой «Померанцевой» или «Имбирной», но такого зелья в наших магазинах давным-давно не водится. Можно, конечно, заняться медитацией над кружкой обычной водяры. С грустью созерцать неохраняемую, заброшенную окружающую среду или глядеть, как простуженная полунагая ученица в сумрачной перспективе мастерской монотонно скоблит дубовый паркет, который все равно будет разъеден тлением и потерянным временем. Или наблюдать, как из щели вылезает тарантул, преграждает путь обыкновенной паучихе, безучастно насилует ее и следует по потолку в Никуда. Литографы по потолку не разгуливают. У каждого свой Эверест.
Есть он и у Герберта фон Штейна. Правда, его интересуют еще и приемы восточной борьбы, манят джунгли, сафари, нуклеиновые кислоты. Эх, он бы с удовольствием побеседовал с этим блистательным шведским скворцом, да как научиться птичьему языку? Правда, несколько фраз Герберт фон Штейн освоил! Так, на консилиуме литографов он ни с того ни с сего пустил такую трель, что все только ахнули. Фьюить, фьюить, д-р-р-р-р-р-р-р!
Вот почти что и все.
Расстаемся, вроде бы ничего не сказав о Герберте фон Штейне - человеке, гражданине, литографе. А к тому времени ему стукнуло пятьдесят лет! Где же суть? У курицы под хвостом? Едва ли. И ничего нового? Совсем ничего?
Как! Мало вам смытого моста? Руин мало? Носителя шведского гражданства - скворца и Потенции Винокур? Ишь ты, вам всегда всего мало. Вам подавай одни лишь пикантные подробности из жизни знаменитых людей. Хотя бы той самой щепки — ученицы литографа. Небось, напридумывали бог знает чего. А там всего лишь трудные литографские упражнения, зеленая бутыль молока или пива.
Они сочиняют стихи и посылают их в журнал для подростков. Им отвечают письменно магистр Аннабелла Ли и бакалавр Онега Мажгирдас. Иногда пишет и Долоресса Луст, уборщица редакции. Так мчатся, уносятся дни. По-моему, достаточно наглядно?
