– Пожалуй, Вы правы. Я не задумывался о разводе, но давно понял, что мы с ней слишком разные, чтобы быть вместе.

– И что же заставило Вас на ней жениться?

– Не вспомнить уже. Кажется, тогда она мне нравилась… Эффектная карьеристка и дауншифтер – чем не красивая пара?

– Поди мечтали посадить ее дома, нацепить фартук и заставить рожать?

– Всем нужна семья, тепло, тыл, уют…

– Не вышло, да? А не задумывались почему?

– Карьеризм и вещизм…в наш век дети уже не столь важны.

– Любая женщина мечтает обзавестись потомством. Вы говорили с ней на этот счет?

– Да, и много раз. Она все время давила на то, что дети мешают ее бизнесу.

– А Вы не задумывались о том, что у нее могли быть причины, чтобы так врать Вам?

– Врать? С чего Вы взяли, что это была ложь?

– Я хорошо знаю женщин: ни одной из них карьера не мешала заводить детей. Думается мне, за восемь лет Вы так и не узнали ничего о своей жене. Не пора ли начать заполнять пробелы?

– О чем это Вы?

– Поговорите с ней по душам. Может, она раскроется и все Вам расскажет.

– Нечего рассказывать. Я Алиану знаю как свои пять пальцев. Думаю, Ваш первый совет насчет развода вполне нам подходит. Я устал жить с женщиной, которая меня не понимает.

– А Вы сами хоть раз попытались понять и узнать ее?

– Она бездушная бизнес-леди.

– Слишком часто бездушными нам кажутся те, кто заковал свою душу в броню, защищая ее от сторонних посягательств. Сдается мне, она просто Вам не верит, поэтому Вы и не можете найти с ней контакт. Впрочем, никогда не поздно попытаться. Даже сейчас для Вас еще не все потеряно. Честь имею.

Поезд остановился, и люди потекли к выходу. Мой попутчик затерялся в толпе, и я так и не успел с ним познакомиться.

Глава 2

Центры милосердия стали появляться в нашей стране несколько десятилетий назад и поначалу вызвали резкое отторжение в обществе. Закона об эвтаназии как такового тогда еще не существовало, и каждому врачу приходилось делать нелегкий выбор, заканчивавшийся подчас сделкой с собственной совестью. Появление первого Центра милосердия – официального учреждения, целенаправленно подбиравшего персонал для дальнейшего оказания платной услуги эвтаназии для всех желающих – ознаменовалось расколом общества на два воинствующих лагеря: одни твердили, что жизнь дается человеку лишь раз и нельзя ее отнять по какой бы то ни было причине, даже если носитель этой самой жизни жестоко от нее страдает; вторые же ценили в жизни только положительные моменты и посему призывали сочувствовать тем, кто уже более не может наслаждаться жизнью ни в коей мере – ведь если человек молит о смерти, то он дошел до точки невозврата во всех смыслах.

Закон, разрешающий эвтаназию по медицинским показаниям, был принят вскоре после открытия Центра, и не прошло и нескольких лет, как вся карта нашей страны уже была испещрена крошечными точками – местами расположения новых Центров милосердия. Эти заведения обрели бешеную, но при этом и совершенно печальную популярность, да такую, что в итоге персонал многих клиник скатился до того, что принимал подчас и липовые медицинские справки, либо довольствовался заключением о тяжелом заболевании, не придавая значения тому, а действительно ли оно неисцелимо. Но даже после явно вопиющих случаев, когда людям делали укол, потому что они мучились от болей в результате перелома, центры продолжали работать и принимать клиентов, а прокуратура на многие вещи смотрела сквозь пальцы. Вероятно, лозунг о перенаселении планеты давал о себе знать так или иначе.

Эмблемой центра был выбран скромный и выполненный всего несколькими грубоватыми штрихами портрет Зигмунда Фрейда, который и сам в свое время, не желая терпеть боль, сделал выбор в пользу морфия, в чем помог ему его лечащий врач. Поначалу руководство центров пыталось заменить Фрейда на Сократа, но последний принял яд в результате судебного приговора, а не по личному волеизъявлению, да и кроме того он выступал ярым противником демократии, а затыкать ей рот центры не решались.

Медицина, не смирившаяся с собственными пошатнувшимися позициями, взялась за пропаганду «жизни во что бы то ни стало» с новой силой, избрав своим символом образ Стивена Хокинга – человека, открыто плевавшего в лицо болезни и смерти, умудрявшегося шутить над своей беспомощностью и все еще продолжавшего делать научные открытия. На этом борьба надежды и отчаяния зашла на новый виток.

Сам я не задумывался о столь глобальных вопросах жизни и смерти ровно до того момента, как в мою жизнь вошла Бетрея. Я познакомился с ней в поезде за два года до описываемых событий и больше не смог от себя отпустить. Наш брак с Алианой к тому времени уже давно исчерпал себя, и отношения с другой женщиной я мог называть про себя как угодно, только не изменой. Скорее напротив – это Бетрее я изменял с женой, хоть у нас давно уже не было никаких супружеских отношений.

Эта девочка поразила меня своим жизнелюбием, несмотря на свою суровую профессию – медсестра Центра милосердия. И именно благодаря ей я тогда впервые задумался о функции, которую выполняли эти заведения. Бетрея любила свою работу, что поначалу меня немало удивило и даже испугало – этой хрупкой кукле приходилось каждый день вводить людям смертельные инъекции или отключать их от аппаратов жизнеобеспечения, а потом спокойно идти домой смотреть свой любимый сериал и есть пиццу. Сперва на мои вопросы она отвечала весьма уклончиво, а затем все же объяснила, что, по ее мнению, название учреждения говорит само за себя: они дарят людям то, чего никто кроме бога им дать не в состоянии – тихую, спокойную и безболезненную смерть в тот момент, который они выбирают для себя сами. В этом смысле даже суицид здорово проигрывает эвтаназии. Одним словом, ей удалось убедить меня не бояться ее профессии, и я даже иногда ездил к ней в клинику, чего, впрочем, старался по возможности избегать.

Бетрея уже ждала меня и даже успела переодеться.

– Как прошел день? – она слегка отстранилась.

– Ничего особенного. Очередные пять психов, которым надоело жить. Главврачу просто фантастически повезло, что прокурор – его лучший друг.

– Что ты имеешь в виду? Кажется, совсем недавно твои интонации были совсем иными…

– Я отлично понимаю желание умереть у тех, кто мучается от неизлечимых заболеваний, но в последнее время среди пациентов стали проскакивать те, кому просто по той или иной причине надоело жить. И мы их принимаем.

– Как?!

– Вопрос денег и липовых справок, – пожала плечами она. – У всех у них есть справки, хотя отличить настоящего больного от притворщика ничего не стоит, они сами себя выдают. Но что я могу поделать, санкцию дают врачи, я просто ввожу укол…

– Девочка моя… тебе надо бросать эту работу, пока она окончательно не свела тебя с ума. Я подам на развод, мы переедем куда-нибудь в другую страну и забудем обо всем как о страшном сне…

– Если бы все было так просто… Алиана оставит тебя без гроша, ты это понимаешь?

– Да зачем мне ее деньги? Мне бы только вырваться, а с нашими специальностями найти работу в любой другой местности не составит никакого труда.

Бетрея явно поникла после моих слов и несколько минут мы шли молча, пиная по асфальту желтые листья. Осень была в самом разгаре, это время года всегда навевало на меня самое романтическое настроение… Парков в нашем городе почти совсем не осталось, но те немногие кущи поистине радовали глаз своей увядающей прелестью. Дожди шли почти каждый день, но в них еще не было ноябрьской промозглости, а небо по-прежнему голубело, как и месяц назад. Бетрея озябла и рвалась в кафе или кинотеатр, а мне просто хотелось погулять с ней по мокрым улицам, полюбоваться последними аккордами джазовой импровизации под названием осень…

– Беточка, – снова робко начал я, – сегодня я скажу жене о том, что намерен развестись. Мне уже почти сорок, и если я останусь с ней, то так никогда и не смогу обзавестись потомством. А тебя я попрошу уйти из центра – не думаю, что нашим деткам будет полезно знать о том, чем занимается на работе их мама. В стране достаточно медицинских учреждений другого профиля, и ты без труда найдешь себе работу…