XII.
Сусликова в сенях подле лестницы встретил Аверьян.
-- Завтра тебе срок, как ты деньги заплатил, -- сказал он сурово: -- и чтобы после завтрева ты беспременно убирался.
Сусликов поднял глаза. В них светилось томящее выражение, которое можно подметят в глазах животного перед убоем.
-- За что же?
-- За то, что исправник недоволен! Мне с ним из-за тебя не ссорится! - ответил Аверьян и ушел в свою избу, хлопнув дверью.
Сусликов поплелся наверх.
Ему казалось, что никакой уже более удар не увеличит его горести, но когда он увидел недвижно распластанную Ольгу и услышал ее тяжелое хрипение, он невольно вздрогнул при мысли об ее смерти.
-- Все так и лежит. Страшно даже одному -- сказал Антон в спросил: -- ну, что заработал?
Сусликов махнул рукою.
-- Чуть что не по шее.
-- Что? Говорил тебе? -- хвастливо сказал Антон: -- я их, брат, знаю. Что же теперь?
-- Крышка!
-- Кабы не она, -- удрать!
Сусликов ничего не ответил. Сняв пальто, он прикрыл им Ольгу и сел подле нее, с тревогой стараясь поймать на ее лице выражение сознания...
Часа два спустя в комнату вошел доктор, Сусликов даже не поднялся ему навстречу и только молча поднял на него потускневший взор.
Доктор взглянул на него, на Ольгу, растерянно оглядел холодную комнатку и невольно, под впечатлением окружающего горя, заговорил шепотом:
-- Что с нею? Все такая? Бредит? Нет? Все так? Хрипит, говоришь?..
Он подошел к Ольге и стал ее внимательно осматривать.
-- Плохо, брат! -- заговорил он снова, -- теперь все от Бога! Дифтерит у нее... Все от Бога...
Сусликов покорно наклонил голову.
-- Теперь вот тебе йод, -- доктор вынул из кармана пузырек: -- и вата, -- он вынул кусок ваты. -- Намотай ты ее на щепочку и потом мажь ей горло. Чаще мажь. Всю ночь мажь! Понял?
Сусликов ваял от него пузырек и вату и молча поставил на стол.
Смущенный доктор собрался уходить.
-- Да! -- вспомнил он: -- здесь у нас школа есть. Учитель тебе ее под представление дает. Так, -- как будто у него. Ты сходи к нему завтра утречком. Ну, прощай.
Доктор ушел, а Сусликов поднялся чтобы проводить его и застыл на месте от неожиданности.
Что-то вроде удачи вдруг мелькнуло перед ним и этот просвет показался ему счастьем. Если бы не болезнь Ольги...
Наступила ночь и для Сусликова -- снова бессонная ночь. Он на мгновение забылся сном, но почти тотчас просыпался и, или чутко прислушивался к дыханью Ольги, или мучил ее, смазывая ей горло.
Она стонала и билась, а у него от бессонницы и страданий, в голове проносились только обрывки мыслей. То он думал о представлении у учителя и отъезде из города, то о смерти Ольги, то яркими картинами вдруг вставали перед ним сцены их знакомства и любви...
Рано утром, разбудив Антона и оставив его с Ольгою, он пошел в учителю.
Двухклассное училище находилось на противоположном трактиру конце городка и представляло собою длинное одноэтажное серое здание с зелеными ставнями. Уроки еще не начинались и учитель только что присел к кипящему самовару, когда Сусликов вошел, в его тесную комнатку.
Школьный учитель, Стратилат Элиодорович Софийский, был добрый малый, но имел дикообразный вид. Крошечного роста, с огромной головою, курносый, с маленькими глазками, жидкими ногами и густым басом, он никогда не причесывал своих лохматых, длинных волос, ходил в косоворотке и курил такую траву, от дыма которой чихал даже прислуживающий ему Трофим, отставной севастопольский герой.
Потому ли, что Софийский был неопрятен в костюме и радикален во взглядах, или потому, что он был учителем, столь опоэтизированным в литературе 60-х годов, -- только он состоял единственным единомышленником и другом Ахалцыковой, сходясь с нею во многом, если не во всем. Они одинаково не любили исправника и чтили "народ"; с одинаковым увлечением читали пожелтевшие страницы "Современника", причем Ахалцыкова ожесточено истребляла папиросы, а Софийский с не меньшим ожесточением истреблял еще и водку.
-- Садитесь, гостем будете! -- приветствовал он Сусликова. -- Чаю хотите?
Сусликову было не до чаю. Он торопливо и сбивчиво изложил свою просьбу, сославшись на доктора и, унижено кланяясь, прибавил свою стереотипную фразу:
-- Только на вас и надежда, господин.
-- Что я за господин! -- ответил учитель: -- господа были, а теперь все равны. Равенство теперь, понимаете?
Сусликов еще раз поклонился.
-- Так чаю не хотите?
До чаю ли ему? Жена, может, умирает. Будь у него хотя сколько-нибудь денег, он бы не отошел от нее, но нужда...
-- Ну ладно! Тогда осмотрите помещение, а к вечеру приходите!
Учитель встал и повел его в класс. Это была огромная комната в восемь окон, заставленная партами.
-- Это все на улицу вынесем, -- кивнул учитель на парты: -- вот Трофим и устроит! Публика стоять будет. Для почетных -- скамью сюда!
Сусликов со всем соглашался.
Он согласился бы в 20 градусов мороза работать на дворе.
-- Так вот, к шести часам! -- заключил учитель: -- деньги я сам соберу, с кого сколько...
-- Что дадут, то и ладно. Премного благодарен, -- сказал Сусликов, собираясь уходить.
-- Руку, руку, приятель! -- воскликнул учитель, -- вы трудитесь и я тружусь. Оба мы, близки друг другу.
Сусликов робко протянул свою руку; учитель встряхнул ее и пустил в нос Сусликову струю дыма своей травы, от которого Сусликов закашлялся и продолжал кашлять видеть до своего жилища.
-- Ну что? -- в одно время предложили вопросы и Антон Сусликову, и Сусликов Антону.
-- Лежит и хрипит; так все время, -- ответил Антон.
Ольга лежала в своей недвижной позе, с отекшим лицом, раскрытыми глазами и глухо хрипела. Сусликов подошел к ней и поцеловал ее горячий лоб.
Потом отойдя от нее, он передал Антону результат своего путешествия.
-- Ну и ладно, -- чуть не весело оказал Антон: -- часам этак к трем я, значит, пойду и все устрою, а к вечеру и ты!
-- А Ольга?
-- Для нее я Никитку подговорил. Он обещал.
-- Боязно!
-- Так что поделаешь? -- ответил Антон. Сусликов опустил голову.
-- Да, что поделаешь? Надо жить, а жизнь требует борьбы со всякими лишениями и жертвами.
-- Отбери костюмы-то, -- сказал после молчания Сусликов: -- да программу составь!
-- Что программу! -- заговорил Антон, хватая и развязывая узел: -- я с колпаком выйду -- вертеть его, потом ты с шарами, потом я змеею, потом ты фокусом, я с пузырем, а там ты с огнем и баста!
-- Ну, так и отметь, -- равнодушно отметил Сусликов. Он сел подле Ольги и задумался. Антон стал отбирать костюмы. Он опростал чемоданчик и привычною рукою складывал туда все необходимое.
-- Твой костюм тут оставлю. Надень здесь и иди!
-- Ладно, -- машинально ответил Сусликов.
Антон суетился и волновался. Унылое сидение подле больной надоело ему.
Сусликов задумчиво сидел подле Ольги и почти не замечал суетившегося Антона.
Эти сборы всегда лежали на Ольге. С каким увлечением она исполняла это дело, как внимательно осматривала каждый костюм и быстро исправляла всякую неисправность!
А теперь она лежит больная, недвижная...
В комнате раздался лязг железа. Сусликов вздрогнул и обернулся. Антон собирал разбросанные им по полу шпаги.
-- Спрячь, спрячь, Бога ради! -- с мукой, в голосе прошептал Сусликов.
Это те шпаги, которые опускала в свое горло Ольга. Еще так недавно, неделю назад, она была на сцене в своем ярком, пестром костюме, а он стоял подле нее я держал в руке приготовленные шпаги. Это те шпаги, которыми она мечтала составить их общее благосостояние и которые теперь убивают ее насмерть.
Сусликов вспомнил, как в Нижнем ее осматривал доктор и говорил, что всякая горловая болезнь будет для нее смертельна.
Теперь она лежит больная, неподвижная, а завтра... завтра, может быть, будет уже холодным трупом.
