-- Что же я сделаю тебе, мой друг? Будь терпелив! Сразу ничего не делается... -- и она повернулась к нему спиною. Сусликов спохватился.

-- Ваше благородие, если я добьюсь спектакля, позвольте вам место оставить!

-- Оставь, я никогда не отказываю в помощи! -- она кивнула головою и, шурша юбкою, вышла из прихожей.

Сусликов грустно повернулся к дверям, а казначейша на целый день была в хорошем расположении духа, чувствуя себя на вершине общественной лестницы в сравнении с этим жалким фокусником.

Ахалцыкова, жена частного поверенного, была в противоположность казначейше, нигилисткой и к своему удовольствию замечала, что ее резкие суждения приводят подчас в содрогание исправника, с которым она принципиально была во враждебных отношениях.

Она считала себя погибающей в глуши и поэтому, скупив где-то по случаю чуть не все книжки "Современника", целый день лежала на диване, курила папиросы и с замиранием духа читала полемические статьи.

Сусликова она велела ввести в гостиную и предложила ему папироску.

-- Я уже слыхала, -- сказала она, -- об омерзительном поступке исправника и, поверьте, не оставлю так этого дела. Я уже послала корреспонденцию!..

Сусликов униженно поклонился ей и повторил свою речь, сказанную перед этим казначейше.

-- Да, да, я понимаю ваше положение, -- произнесла Ахалцыкова, бросая докуренную папиросу на пол: -- положение пролетария среди сытых, откормленных буржуа. Сегодня же вечером я предложу устроить литературный вечер в вашу пользу,

-- Спектакль бы! -- робко сказал Сусликов: -- я бы поработал.

-- Хорошо, хорошо, я подумаю, -- согласилась Ахалцыкова.

-- Сусликов понял, что ему не дождаться помощи и попросил на случай чего не отказать купить билетик.

-- Всякий нуждающийся может на меня рассчитывать, -- ответила Ахалцыкова: -- если у меня что и есть, то только для того, чтобы помогать! -- и, кивнув Сусликову, она опустила глаза на раскрытую страницу "Современника".

Каждое новое посещение Сусликовым кого-нибудь поражало его новым ударом и увеличивало горечь его положении.

Он шел по улице и не чувствовал холодного пронзительного ветра, рвавшего на нем пальто. Все его мысли были заняты изысканием способа достать денег, чтобы удрать из этого проклятого места, и в то же время сердце его мучительно ныло тоскою по хворающей Ольге.

Он вошел в кухню Селивановых. Сама Селиванова стояла в кухне и что-то делала у кухонного стола, перебраниваясь с кухаркою, от которой ее трудно было отличить, если бы не властный голос: также кругло и красно было ее лицо, также объемиста была ее талия и также были засучены рукава простого ситцевого платья на ее жирных мясистых руках.

-- Знаю, знаю, слыхала про тебя, рассказывали, -- встретила та Сусликова, едва тот начал излагать ей свою просьбу, -- Только что ж я могу тебе сделать, горемычный? Вот разве муж с завода приедет...

Сам Селиванов был водочный заводчик и богатейший кабатчик.

-- А на счет исправника -- не беспокойся! -- Я уж прикрикнула на него. Поесть чего не хочешь ли? -- окончила она ласково.

Сусликову было не до еды.

Он еще раз поклонился и попросил позволения иметь ее на случай.

-- За место, заплачу, а уж от скоморошества избавь, -- ответила Селиванова: -- с измальства считаю дело это богопротивным. А билет пришли. Может, Анисим Спиридонович надумается. -- Она кивнула Сусликову головою и снова начала перебранку со своею стряпухою.

Сусликов вышел я чуть не бегом отравился к своему дому.

Что ждет его там? Может быть, смерть... и Сусликов, не разбирая дороги, по лужам и грязи бежал, готовый встретить самое ужасное известие...

С Ольгой было худо не на шутку; Антон сразу протрезвел и внимательно следил и ухаживал за больной. Время от времени он выплескивал прямо через окно из колпака воду и наполнял его снова снегом.

Несвязный бред Ольги пугал его и он ежился от холода и страха, с нетерпением поджидая Сусликова.

Сусликов, запыхавшись от скорого шага, вошел в комнату к обмер увидев Ольгу. Она стала страшною. Ее лицо отекло и распухло, полуоткрытые запекшиеся губы жадно ловили воздух, а потускневшие зрачки глаз смотрели недвижно тупо ничего не видя перед собою.

Сусликов, молча, с сурово нахмуренным лицом снял пальто и спросил шепотом:

-- Давно?

-- Все время. То бредит, то так лежит!

X.

Сусликов машинально сошел вниз и, увидев Аверьяна, спросил обед себе и Антону. Аверьян бросил шлею, которую чинил, перевязывая узенькими сыромятными ремнями и равнодушно сказал!

-- Деньги!

-- Возьми, сделай милость! -- торопливо ответил Сусликов, вынимая два двугривенных, Аверьян взял их, спрятал, потом достал семь копеек и отдал их Сусликову.

-- Получай сдачи, -- сказал он -- хозяйка тебе сейчас обед пришлет. Иди!

Сусликов с недоумением посмотрел на полученные семь копеек, а потом на Аверьяна,

-- Как же, брат, маловато что-то? -- проговорил он.

-- А кто снег брал?

Сусликов растерянно взглянул на него.

-- Шутишь что ли? Кто за снег деньги берет?

-- Шутят скоморохи, а мы, слава Господи, людьми зовемся, -- ответил Аверьян и взял брошенную шлею в руки.

Сусликов побледнел. Накипевшая за два дня горечь вдруг поднялась в его груди, и он дрожа от обиды, закричал:

-- Люди? Живодеры окаянные, а не люди! Люди пожалели бы!

-- Ну, ты небольно! -- ответил холодно Аверьян: -- иди пока што!

-- Живодеры и есть! На-ка, за снег деньги! А небось в холод не топишь?

-- Купи дров и топи! Нам тепло!

-- Купи! А ты не должен топить? Я вот молчу, а за снег, чуть не зимою, так подай деньги! Бога нет в тебе, жалости этой! Сам видишь, какие дела! Сам видишь больная, а тебе все деньги! Нет, чтобы по душам! На, мол, а потом сочтемся... -- Сусликов говорил, задыхаясь от волнения, и все ближе и ближе подступал к Аверьяну.

-- Да ты что, словно клещ вцепился, а? -- вдруг закричал Аверьян, бросая работу: -- али хочешь, чтобы я тебя в три шеи отсюда? Исправник какой тебе наказ говорил, забыл?

Сусликов сразу стих. Он понял безвыходность своего положения и поневоле смирился.

-- Исправник-то все же оставил...

-- Оставил, а я вот не оставлю, -- угрюмо проворчал Аверьян,

В это время в горницу вошла хозяйка.

-- Ну што, как жена-то? -- спросила она ласково, спуская с головы платок.

-- Что! -- махнув уныло рукою, ответил Сусликов: -- совсем плоха!

-- Анфису позвать бы тебе, а не доктора. -- наставительно сказала хозяйка: -- доктор супротив ее и вниманья не стоит... Теперь эта Анфиса...

-- Замолола! -- грубо перебил ее Аверьян: -- собери-ка вот на двоих щей, да хлеба, да пошли с Никитой!

Сусликов робко выскользнул из двери и осторожно стал подниматься к себе. Горечь его положения все усиливалась.

-- Последнее ограбили, -- сказал он Антону, войдя в комнату. -- За снег взял!

-- С кого и драть? -- ответил Антон: -- жрать-то дадут?

-- Пришлет! Ироды окаянные... и подвел же этот Кусков! -- вздохнул Сусликов, присаживаясь возле Ольги. -- За первый сорт!..

Никита с шумом распахнул дверь и внес большую деревянную чашку щей с краюхою хлеба.

-- Дверь-то запахни!

-- Ништо.

-- Тут с одной двери смерть придет, -- с горечью сказал Сусликов и, взяв свое пальто, бережно окутал им ноги Ольги.

Антон с жадностью приник к чашке со щами.

-- Иди, что ли! -- позвал он Сусликова.

Она ели молча, торопливо, громко чавкая губами. В комнату уже заползли вечерние сумерки. Кошка проснулась и с жалобным мяуканьем стала тереться у ног Семена.

-- Ишь тварь, проголодалась! -- прошептал он, подставляя ей чашку с остатками щей.

-- Что же делать будем? -- уныло спросил Антон.

Сусликов вздохнул.

-- Хоть умри!